Зденка успокоилась и похлопала по лавке, приглашая Дивосила присесть рядом. Он вздохнул: придется, хоть желания отдыхать не было. Слишком мало сделал – всего каплю. Да и птенцы, и Черногорье, и Пугач этот… Надо было разузнать, а голова шла кругом.
– Во, – Любомила передала ему кружку с мятным отваром. – Смотри мне. Не будешь себя беречь – лютую остуду на сердце наложу.
Спорить не было сил, поэтому Дивосил послушно выпил. Зденка тоже сделала глоток и вздохнула. Боевой задор пропал, и она сделалась грустной. Лезть в чужую душу тоже не хотелось. Дивосил сгорбился, прикрыл глаза и представил, как травы накладываются поверх сердца и чернеют, поглощая боль. Немного, но помогало. На душе становилось спокойнее. Может, даже светлее, даром что света Дивосил точно не заслужил. Не теперь.
Стоило расспросить Зденку про Пугача, только дремота схватила Дивосила раньше. Не успелось, а жаль. Ну ничего, еще есть время что-нибудь придумать.
VПир птиц
– Отчаянные времена, отчаянные меры, – он усмехнулся.
В сердце не осталось ни жалости, ни ненависти – ничего. Он слушал про птиц с любопытством и находил их забавными. Надо же – перевертыши, созданные человеком! Это было похоже на выступление деревенских скоморохов, неумелое, грязное и печальное.
1
В корчме пахло хмелем и медом. Из левого угла несло костром – там горела лучина в светеце[23], отражаясь в мутной воде. Дербник дотронулся до плошки и тут же одернул себя, мол, все тебе ворожба мерещится, скоро оберегами будешь обвешиваться, как те чародеи. Корчмарь подал кружку с брагой, хмуро взглянул на Дербника и спросил:
– Что-нибудь еще?
– Ничего, благодарствую, – отозвался он.
Дербник присел на лавку и сделал глоток. Да, так было легче. И душа отдохнет, и тело расслабится. А то ведь прыгнуть в пасть безумия можно – столько всего творилось! Сперва княжну понесло в лихие края. Если честно, Дербник думал, что Марья придет в себя, поймет, что не ее это – скакать в седле, ночевать в сенях или овине, сидеть среди хмурых полуголодных смердов и есть похлебку из вареной репы. Но нет – чем больше узнавала Марья про дорогу, тем сильнее рвалась из терема прочь. Ай, тьфу! Неразумная княжна!
Еще и какой-то глупец в их птичник прокрался и попытался предупредить птенцов, мол, ждут их огонь и погибель. Те с перепугу подняли вой, перебудили всех. Проснулся и Пугач. Незнакомца-то след простыл, а птенцы молчали. Пришлось поднимать Любомилу спозаранку и просить ее заговорить светлицу, чтобы чужак не смог зайти без разрешения. Ведунья поохала, поспрашивала – и закляла порог.
Пугач из-за этого ходил сам не свой, злился, шикал, к Зденке вон лез, а те бледнела и тряслась вместо того, чтобы колкостями засыпать. А тут еще и День птиц! Все на ушах стояли, дым коромыслом, крики, лязги, драки… У Дербника голова шла кругом.
Вот и выбрался в корчму. Тихую, спокойную – только мужики у соседнего стола переговаривались. Говорили о шкурах да о том, что бобры недавно покинули местную речку.
Дербник пил брагу, с головой погружаясь в хмельной дурман. Ох и славно, ох и легко! Хоть в терем не возвращайся! Подумал – и мигом одернул себя, мол, нельзя о таком думать. Как-никак под боком у князя кормили хорошо, порой и яйцо лишнее перепадало, и кусок мяса. Не то что у других.
– Говорят, вечером кострище буде-ет, – протянул один мужик.
– Как не быть-то, – встрял в разговор корчмарь. – Вон уже ленты поразвешивали. Готовятся!
Дербник скривился. И костер будет, и угощения какие-никакие, и пляска на площади. Не зря с самого утра купцы начали съезжаться – ряд телег растянулся на главную улицу и радовал зевак. В такое время народ особенно хотел зрелищ, да и князю в радость отвлечь простых людей от забот.
На Дербника каждый раз накатывала тоска. Хотелось плеваться от гуляний и шума, а лучше – залезть в подпол и просидеть там до рассвета, закрыв уши руками, пока люд не разойдется. Но не несли его ноги в тишину и темноту, напротив – Дербник с остальными птицами шел на площадь, глядел на костер, вспоминал, как было тогда.
– Дербник! – Зденка схватила его за руку. – Дербник! Стра-ашно-о…
Ее крик утонул в треске пламени. Жадном, пожирающем кости. Языки огня подбирались к ним зверями, облизывались, предвкушали. Дербник повертел головой – бесполезно: пляшущее кольцо сомкнулось вокруг птиц и сжирало одну за другой. Кажется, поверх кострища взлетали перья. Но чьи? Сытник был далеко.
– Держись! – Дербник прижал Зденку к себе и замер.
Пламенный зверь возвысился над ними, взвился волнами и набросился изо всех сил. Жар прожег кожу, нестерпимая боль пронзила тело и добралась до костей. Дербник скорчился и закричал. До хрипа, так, чтобы услышали.
Каждую осень Дербник проживал это. А после снег ложился на плечи. Зима убаюкивала душу, укутывала воспоминания и нашептывала, что прошлое стоило оставить. Лишь бы пережить эту ночь, выдержать – а потом можно немного посидеть в тепле, если Огнебужские не вздумают ударить.
Дербник допил брагу. Жаль, закончилась. А больше нельзя, иначе совсем разморит.
– Еще, а? – взглянул на него корчмарь. Дербник отмахнулся и побрел назад.
У ворот детинца вовсю разгулялся народ. Пели, пили, плясали. Его самого какие-то девки попытались утащить в хоровод вокруг горы хвороста – пришлось увиливать, мол, по делу иду. Ох уж этот пир во время погибели!
В детинце купчихи и боярыни приказали выставить столы со снедью – угостить дорогих соседей, поделиться радостью, показать, что не скупые. Дербник тенью брел мимо, чувствуя запахи блинов, пирогов, печеного мяса, солений. Ах, как манило! Но нет, он не станет набивать пузо, только не в этот проклятущий день.
– Чего такой невеселый, а? – крикнул кто-то спину. Дербник даже не обернулся – пусть гуляют и думают что хотят. Тяжесть накладывалась поверх хмеля, сжимала плечи и тихонько повторяла: «Помни!»
Как будто он забыл.
Дербник проскользнул через ворота в птичник и увидел разряженных сестер и братьев. Перед глазами замельтешили ленты, мониста, бубенцы, бусы, платья – удивительно чистые платья. Да, большая часть тоже праздновала, особенно девки. Второе рождение, чтоб его.
– О! – Его поймала Зденка. Она тоже немного приоделась, натянула чистую рубаху, даже без заплат. – Ты где был? Обыскались уже.
– Гулял, – пожал плечами Дербник.
– Хорошо, – вздохнула она. – Это правильно, это надо.
Говорила Зденка торопливо и безрадостно. Да и с чего бы ей радоваться? Они вместе прошли через пламя, помнили ту боль. Дербник был уверен, что Зденка тоже жалела птенцов, которым предстояло через весну-другую вывернуть кости, взлететь над костром или умереть в боли. Недоброе это дело, но нужное. Вдруг со старшими случится что? Ай, чего себя утешать враньем – непременно случится!
Чем сильнее клонился Хорс книзу, тем больше хмурилась Зденка. Дербник чувствовал, как она злится, того и гляди обратится пламенем и нападет на Пугача. Точно же – Пугач!..
Дербник осмотрелся. Нынешнего, да простят боги, хозяина нигде не было – не мелькала длинная тень ни у птичника, ни возле клети, ни у крыльца. Как будто затаился и задумал очередную пакость.
– Идем на площадь, – едва слышно произнесла Зденка.
Дербник тяжело вздохнул. Снова смотреть на пламя, в этот раз пустое и не жаждущее людской плоти, снова вспоминать и кривиться. Но он должен пережить это. Если скроется или останется во дворе, то возненавидит себя за трусость.
Дербник побрел вместе со Зденкой неторопливо, сгорбившись, как на казнь. Они не обращали внимания на запах снеди, что манил и дурманил гостей, на багряные ленты, на птичьи перья-обереги, которые обретали новую силу в этот день… Да на много что.
За воротами детинца кипела ярмарка. Купцы и их служки то хватали прохожих за руки, то зазывали:
– Сбитень! Сбитень! Медовый, с травами!
– Обереги на удачу!
– Брага, смачнючая-пахучая!
Здесь не было мяса, дымящихся вареников и румяных пирогов, зато хватало питья и украшений. Кто желал поесть – бежал в ближайшую корчму. Дербник подозревал, что вечером придется платить монетами[24] даже за кусок вареной репы.
Вокруг все шумело, плясало, выло, пело, кричало, но все голоса доносились сквозь пелену тумана. Дербник чувствовал себя далеко от празднующих. Зденка, видимо, ощущала то же самое: как только подошли к площади, она сделалась совсем угрюмой.
– А вот и Пугач, – повела головой Зденка, указывая на помост.
Дербник повернулся и ахнул: Пугач стоял вместе с птенцами, что глазели по сторонам. Сердце заволновалось, руки затряслись.
– Он… что?! – охрипшим голосом спросил Дербник.
– Да, – кивнула Зденка. – Оно самое.
Нет. Нет. Нет. Не помня себя, он сорвался – понесся сквозь толпу к помосту. Пугач повернулся в сторону Дербника, улыбнулся и произнес что-то непонятное на чужом языке. Земля ушла из-под ног, в глазах потемнело.
– Дербник! – рука Зденки легла на плечо. – Не надо, Дербник. Резы ведь!
– Проклятье! – он шикнул. – Я убью его, слышишь?!
– Нет, – твердо сказала Зденка. – Не убьешь.
Дербник встал, попытался броситься к помосту снова. Зденка удержала его – обняла изо всех сил, не пуская.
– Нави тебя побери, погибнешь! – кричала она.
– Пусти!
Голова трещала по швам, душа уходила в пятки. Из ребер хлынула ярость. Навья Сипуха! Как он ненавидел ее в этот миг! Растерзать бы тело на косточки, чтобы вопила от боли, а после раскидать по площади! Пусть захлебывается собственными кишками!
Кажется, зеваки начали на них коситься со страхом. Но без разницы. Это не праздник, а казнь. Дербник вырывался, Зденка держала, как стальная. Скорее, пока не свершилось!
– Пусти-и-и! – нечеловечески закричал Дербник.