И Зденка выпустила, разомкнув руки. Он рванулся вперед, расталкивая прохожих, но понял, что опоздал – миг назад сомкнулось колдовское кольцо. Пугач поднес пылающую лучину к хворосту, и огонь заплясал, подхватывая птенцов. Дербник чувствовал их страх, но бессилие… О боги, будь они прокляты! Хоть бы все выжили, хоть бы не пострадали!
Мир сузился до костра. Дербник жадно вглядывался в огонь: что там творилось? Нет ли бреши в кольце? И Пугач!
– Выродок! – Дербник не выдержал и сплюнул ему под ноги. – Я убью тебя!
– Непременно, – Пугач оставался удивительно спокойным, и это злило еще сильнее. – Как станешь старше.
Как же хотелось схватить его за смольные патлы и окунуть в корыто для свиней! О, вернется Сытник – непременно сделает это. Сытник?..
Дербник тряхнул головой. Сытник. Черногорье. Марья! Надо бежать обратно в терем и седлать коня, но птенцы!
«Нет, им я уже не помогу», – устало вздохнул Дербник. По ту сторону, кажется, все было тихо. Значит, птенцы либо умерли, либо обернулись. Или замерли в ужасе, как они со Зденкой.
Разгулявшаяся тревога затихала и покрывалась снегом. Он что, невольно наложил на себя остуду? Ну и пусть – все равно к лучшему. Дербник отвернулся от костра, вытер со лба пот и побрел к терему. Толпа пропускала его. Наверное, думала, что сумасшедший. И хорошо. Не к чему ругаться с другими.
За спиной трещал костер, стукались кружки, разливался хмель. Пусть пируют, пока могут! Они еще свое получат, как Зденка и Пугач. И князь, что разрешил это, не защитил своих же. Дербник злорадно ухмыльнулся: а он ведь им всем отомстит, когда уведет Марью. Не станет княжны в тереме – не будет и спокойной жизни. Пусть хлебнут горя-горюшка, полынного, едкого, пусть захлебнутся в нем!
От этих мыслей стало так тепло, что захотелось хохотать. Дербник облизнулся, предвкушая большой переполох. Все им воздастся! Все – до последней капли, до последнего крика!
2
Тело словно выворачивало наизнанку. Видят боги, она душой была с птенцами – целую седмицу ходила в капище, приносила жертвы и молила Велеса принять всех до последнего, чтобы никто не умер.
Кто-то протянул ей кружку с брагой, и Зденка хлебнула, не задумываясь. Затем еще и еще. Пусть течет по глотке, пусть обжигает! Она и рада саму себя сжечь, лишь бы не чувствовать себя последней гадиной, подколодной змеей.
Зденка не сомневалась: в глазах Дербника она теперь выглядела именно так, и понимать это было невыносимо. Уж лучше сгореть или пойти на верную смерть.
– С-сволочь! – выдохнула она, глядя на Пугача.
– Могла бы просто поблагодарить, – отозвался он и тут же забрал опустевшую кружку. Прибить бы эту сову! Нельзя оставаться спокойным, уж точно не после такого! Слишком бесчеловечно!
– Я бы на твоем месте поспешил.
Пугач отвернулся и пошел к пламени. Огненные волны стихали, стена становилась все меньше. Неужели получилось? Выжили? Зденка всмотрелась, но ничего не увидела, кроме выжженого круга.
Она знала, что в этот самый миг княжна собирается в дорогу, а Дербник… Неужто последует за Марьей? Не верилось Зденке, что он так просто оставит птичник. Обещал ведь убить Пугача, кричал так, что аж сердце дрожало и съеживалось от боли.
Зденка хлопнула себя по лбу. Пугач ведь сказал! Неужели он знал про побег?! Если так, то ничего у княжны не выйдет – князя наверняка предупредили. Никуда не денется Марья – попадется страже и угодит под замок.
Хотелось броситься к терему и предупредить. Но Дербник не поверит – подумает, что врет и пытается отговорить его, удержать. Нет, не годится. Ай, бестолковая сова! Сипуха! Мерзкая, неуклюжая, глупая! Даже спасти друга толком не может, да и птенцов не смогла. Тьфу! Что толку от такой?
Зденка вгляделась в костер. Пламенная пляска завораживала, уводила далеко от боли и мыслей. И хорошо – пусть несет. Лишь бы не ломать собственную голову, не ковырять сердце. Пусть мерещится, будто с той стороны ее зовет мать – звонко, гулко, прорываясь сквозь жар и чары.
Тепло прошлось по щеке волной, задержалось у виска и отозвалось в ребрах. Оно влекло за собой, обещало покой, хоть и временный. Чьи-то очи сверкали с той стороны – не человека, не зверя. Дух огня? Слуга Велеса? Зденка поддалась и шагнула в затухающее кольцо.
Пробрало жаром, на коже выступил пот. Но костер – жадный, беспощадный доселе – не съел, а пропустил, словно пожелал, чтобы оказалась на той стороне. Не было там духов – лишь чернота, земля да кости с перьями вперемешку. Зденка устало выдохнула: знала же!
Но были и выжившие. Всего трое. Треть. В висках застучало, сердце тревожно забилось Не поздно, значит, не поздно спасти хоть кого-то! Не помня себя, она рванула вперед, подхватила под руки плачущих птенцов.
– Держитесь! Только держитесь! – запричитала Зденка и прижала их к себе.
Пламя зашипело и заплясало вокруг с новой силой, мол, не для того тебя впустили, чтобы ты отбирала жертву. Жар подступал со всех сторон. Стена из множества огней уплотнялась, становилась гуще, как жижа в кипящем котле. Но Зденка не отступила. Отбоялась уже свое.
«Отпусти! Отпусти!» – кричало отовсюду.
– Отпусти! – повторял Пугач где-то вдали.
Птенцы плакали, прижимаясь к рубахе.
– Тише-тише, – баюкала их Зденка, прикрывая собой.
Огонь подступил так близко, что казалось, сожрет. Не пощадит глупую птицу и оставит одни кости. Языки пламени вились вокруг, оборачивались видениями, недобрым шепотом, плетью. Ворожба била по телу, по душе, не просила – требовала. Зденка усмехалась: кричи-кричи, все равно нечего терять.
«Сипуха-а-а!» – завыла стена.
Проклятое имя! Видение тоже подоспело: сова с обожженными перьями летела, кренясь то в одну сторону, то в другую, да еще ухала так противно, что вся радость уходила прочь, словно ветром сдувало. Тот же обряд, только весны назад. Позабытая боль, вопль до хрипа, а после – дымчатая пасть, что поглотила ее в последний миг.
Когда крылья зажили – осталась лишь злоба. Ее-то Зденка и вкладывала в свою силу, в глухое уханье, да так, что Сытник порой не выдерживал и хватался за палицу, чтобы приструнить. Говорил, мол, Сипуха, будь потише, незаметнее и знай свое место.
Сипуха. Сипуха! Чтоб его!
«Сипуха-а-а!» – новая волна прошлась по спине. Кажется, обожгло.
Зденка всхлипнула. От боли, горечи и гари по щекам катились слезы. Так не хватало свежего воздуха! Поскорее бы закончилось! Сил-то оставалось все меньше. Когда хотелось сдаться и уступить, Зденка бросала взгляд на лежавшие кости, крохотные совсем – и посильнее прижимала к себе птенцов. Она защитит, укроет, выстоит.
А потом все стихло. Исчезли треск, вой, видения, грозные шепотки. На миг разлилась тишина – и взорвалась людскими криками. За спиной появились Пугач и Любомила, за ними маячил Дивосил. Зденка повертела головой, надеясь увидеть Дербника, но нет, не было его нигде.
– Ишь оно как, – буркнула Любомила. – Отступило с одними травами.
– Что думаешь? – мрачно глянул на нее Пугач.
– Бедовый нынче хозяин у птичника, – невесело отозвалась ведунья. – Деток лучше осмотреть. И девку тоже.
Когда Пугач взглянул на Зденку, ее затрясло. Она еще сильнее прижала к себе птенцов, отказываясь выпускать их. Те не сопротивлялись.
– Отпусти, – мягче повторил Пугач.
Зденка не послушалась. Даром что огонь погас, развеялся по ветру – выжженная кругом земля несла не меньше погибели, как и Пугач, и толпа, и Любомила с ее ворожбой. Нет уж! Не отступит Зденка, пока не убедится, что тьма перестала плясать и подползать к птенцам с кривой ухмылкой.
– Э-э-э, – протянула Любомила, – мяты надо бы, да побольше.
Прежде чем Зденка успела что-либо сообразить, в нос ударил горький холодящий запах. Морозные чары ослабили руки, потянулись к горлу, ребрам. Сила вытекала вместе со злобой, все сливалось в одно: небо, гудящая толпа, земля, дрожь птенцов. Голоса перемешивались, мир плыл. Сбоку дыхнуло хвоей, вспыхнул лютый мороз – и Зденку унесло в густой туман.
Пелена серела, скрывала все живое, не давала спокойно пройти. А куда? К кому? Едва напрягла память, голову раскололо от боли. Нет, лучше не вспоминать. Под ногами стелилась мокрая трава. Пахла она странно – отталкивающе и приятно одновременно, словно смешали мед и полынь.
Зденка наклонилась, провела ладонью – россыпь капель слилась в ручеек и потекла по коже. Когда поднялась, удивилась: зябкая пелена стала теплой, влажной. Отчего-то вспомнилась баня с лоханями и можжевеловым веником. Ах, как славно было счищать с тела грязь, обливаться теплом и дышать травяным дымом! Вот бы растянуть подольше, еще на миг, пока не исчезло, не утекло сквозь пальцы.
Ан нет – рассеивался туман. Чужая сила поволокла Зденку прочь, чужие руки мелькнули, потянулись к спине и вытолкнули.
А потом она открыла глаза и увидела знакомый потолок.
3
Дивосил не выдержал. Несмотря на предупреждения Любомилы, попытался предупредить детей, да только те оказались готовы: они знали, что их ждет страшный обряд – и ничуть не боялись! Напротив: некоторые желали пройти его поскорее, веря, что справятся и получат птичьи тела. Ужас!
Какой же должна быть жизнь, чтобы человек принимал подобный обряд за что-то хорошее?!
Оттого он прибежал сам не свой к Любомиле и охрипшим голосом попросил сделать остуду. Укрыть сердце холодом и метелью, выморозить всю боль.
– Хорошо, что решился, – Любомила погладила его по волосам, выудила из пшеничных прядей травинку и отбросила ее. – Хорошо!
Ведунья месила травы, заливала их водой из трех мисок. Все собирала у перекрестка после дождя, заклинала по-всякому и хранила в тенях. Дивосил не знал, зачем, но догадывался: ворожба какая-то. Теперь понял: чтобы помочь забыть, смазать людскую память, сковать заледенелой водой.
…Было холодно, аж пробирало. Дивосил кашлял, надеясь, что колючие снежинки выйдут сами, но нет – они забрались глубоко-глубоко, улеглись покрывалом и больше не причиняли боли.