Дивосил покачал головой. Княжество находилось перед лицом погибели, обряд вышел боком птенцам, а они радовались! Будто и горя вовсе не было, и не летало оно вокруг города, заглядывая к людям через дыры в оконных створках. Одним словом – гадко! Уйти бы подальше да не видеть их и не слышать гомона.
Еще один поворот – и вот они, покои князя, сияющие и теплые. Их впустили почти сразу. Видимо, Мирояр ждал. Не терпелось посоветоваться? А может, попросить успокаивающего отвара? Мяты-то у Любомилы хоть отбавляй.
– Княже, – ведунья поклонилась и дернула Дивосила.
– Княже, – он склонился.
– Ну-ну, хватит, – Мирояр вздохнул и знаком повелел садиться.
Бледный, хмурый, сгорбившийся, со вспотевшим лбом и засаленными волосами, он выглядел подавленно. А еще на бороду словно вылили чернила. Может, то было варево Любомилы, но смотрелось странно.
Мирояр прошелся к столу, взял берестяную грамоту и протянул Дивосилу. В нос вдарил запах весенних цветов. Неужели?..
– Прочтите и скажите, что думаете, – приказал князь.
Ровные ряды букв замельтешили и закружились, переходя в образы, а в голове зазвенел ласковый голос княжны Марьи:
«Тятя![33]
Не гневайся, не тревожься! Я ушла по своей воле и ради нашего княжества. Не переживай, отец: я не сделаю ничего плохого – лишь догоню Сытника и разузнаю у него про Черногорье. А потом мы вместе вернемся в Гданец. Я обязательно приеду!
Побереги свое сердце, княже, и верь в свою дочь».
– Чар нет, – Любомила поджала губы. – Это не подделка. Письмо писала княжна.
– Ее могли заставить, – добавил Дивосил. – Но если так, то потребуют выкуп.
– Не думаю, – покачала головой ведунья. – Я попробую выследить ее через пламя, а там и поглядим.
– Если она и впрямь обезумела, то дела совсем плохи, – процедил князь. – Ай, Любомила, не знаю, что хуже!
Мирояр стукнул кулаком по столу. Дивосил вспомнил недавний слух о том, что княжна пыталась созвать Совет чародеев и что те ее приструнили. Неужто не врали?
– В одном она права, – Любомила взглянула на князя. – Не тревожься, не рань сердце еще сильнее. У тебя и без того стервятники под боком.
– Вот именно, – Мирояр поднял голову. – Не хватало еще Совет в это вмешать.
– А ты и не вмешивай, – ведунья хитро усмехнулась. – К жениху сбежала Марья, да и все. Большего знать им не надо.
– Обморочишь их, как же, – князь забрал письмо. – Сам порой не понимаю, что с этими чародеями делать.
Решение так и просилось на язык, но Дивосил держался. Не ему, травнику, указывать Мирояру. Голова на плечах имеется – значит, сам догадается, что стоит их всех отправить к Ржевице. Не разом, а потихоньку: сперва одного, потом другого, а там глядишь – и присмиреют.
Признаться честно, он совсем не понимал, почему князь терпит этих пустословов. Из-за крупиц чар, родовитости или страха? Нет, было что-то большее, то ли скопленное за века золото, то ли влияние и крепкие связи. Иначе как объяснить, что бояре и дружина склоняли головы перед горе-Советом? Их-то в разы больше! Сплотились бы…
Нет, невозможно. Что бояре, что дружина переругиваются друг с другом. Ай, беда-беда!
Любомила цокнула языком, но тоже промолчала. Мирояр еще раз прошелся по строкам, вздохнул и спрятал письмо за ворот. Видимо, никому не доверял, даже собственному столу. И правильно. Дивосил и сам не был уверен ни в князе, ни в Любомиле.
– Пока все, – Мирояр вздохнул. – Ступайте, а там поглядим.
И ни слова про лихого чародея! Не поверил – подумал, врет этот мальчишка, чтобы выпросить милость. А может, боится – не зря же Сытника отправил в Черногорье, а потом еще и княжна…
Дивосил поклонился и вышел. Любомила осталась – решила спросить про птичий праздник и перевертышей. Он не представлял, как ведунья находила на это силы при своих-то летах. Сам валился от усталости и хотел забиться за печку, как домовой, и заснуть в тепле.
Обратный путь дался ему тяжелее. Вместо стен мерещилось всякое: мрак, камни, шум волн, злобные ухмылки и шепотки, мол, держит при себе князь безумного травника смеха ради. Все-таки перетрудился. Такое с ним бывало и во Ржевице – держался на бодрящих отварах.
Чародей, видения в капище, вороны, жертвы, метель, сбежавшая княжна. Было в этом что-то зловещее, но неясное, как будто какой-то нити не хватало. И бездействующий Совет еще. Сколько людей полегло, сколько деревень сожгли – а они по-прежнему не суют нос дальше Гданеца, даже с соседями договориться не пытаются. Только с князем на полюдье ездят да половину себе забирают. Тьфу! Странность на странности.
Голова шла кругом. Дивосил проскользнул в свою светлицу и рухнул в постель, зарывшись в покрывало. Потом, все потом. И к Любомиле зайдет, и птенцов проведает, теперь – только покой.
Хорошо, что за соседней стеной находилась жаркая кухня. Оттого было так тепло и приятно. Надо будет зайти да перекусить. Может, кусок печеного мяса перепадет. Эх, давно Дивосил его не ел, а ведь хотелось так, что аж живот сводило.
Перед глазами все плыло: кухонная печь, ветер, птицы… Меж воздушными волнами плясала девка – тонкая, как лента, с угольными волосами и злым взглядом. Завидев Дивосила, она засмеялась. Небо раскололось молнией и послышался грозный грохот, в котором угадывался крик Перуна.
«Не трожь, парень, не для тебя она!»
А Дивосил, как завороженный, тянул руки, но никак не мог достать. Девка продолжала кружиться среди дождя из вороньих перьев, и все ей было нипочем. Даже боги.
VIIЗа воротами столицы
– Кто ты? Мать, сестра, невеста?
– Невеста? Любопытно. Но у тебя будет тьма невест.
– Смеешься?
– Может быть. А может быть, и нет.
Она приходила во снах, оборачивалась ясноокой княжной или седой ворожеей, обещала ему весь мир на позолоченном блюдце. Какое славное вранье! В нем смешивались боль и надежда, мед и мята. И против воли зарождался росток веры.
1
Колючий снег бил в глаза. Княжна чихала, Дербник морщился и в очередной раз проклинал себя. Мог бы пожаловаться князю, разнести слух по терему – и тогда бы Марью заперли в покоях. Сидела бы себе, вышивала рушники, но нет – лихая сила потащила ее невесть куда и Дербника заодно.
Он понимал: если что случится с княжной, не сносить ему головы. Значит, придется защищать, причем не столько от разбойников, сколько от холода и мороза.
Недолго думая, Дербник развернул Березника к ближайшей слободе. Ветер бил в бока и подгонял. Конь недовольно фыркал. Да уж, славно выходило: не успели толком отъехать, как придется останавливаться и просить ночлега.
А может, это знак? Боги послали метелицу, чтобы предупредить: остановитесь, развернитесь к Гданецу и сидите за воротами терема. Дербник скривился. Если совсем честно, в столицу ехать тоже не хотелось. Что его там ждало? Смех Пугача? Злорадство Зденки?
Ряды крыш вырисовывались и росли на глазах. Березник, желавший вернуться в тепло, резко бежал мимо поля. Черная земля покрывалась саваном, колючим, хрустящим, холодным. Так укрывал мертвую невесту жених. На радость Велесу и Моране, к горю Лели и Ярила.
– Куда мы едем? – княжна завертела головой.
– Нужно переждать метель, – Дербник выдохнул.
Марья промолчала. Не понравилось. Ему тоже. Чем дальше, тем больше это путешествие походило на безумный сон. Глядишь – проснется утром в птичнике, на старой доброй соломе, умоется и услышит ругань Сытника. Ах, хотелось бы.
Березник гнал изо всех сил, пока не проехали через околицу. Кажется, эту слободу называли Ближним Гаем. В ней селились семьи обедневших кметей и купцов. Дербник хотел промчаться по дороге и остановить коня возле лучшей избы, но вовремя спохватился: там за ночлег возьмут дорого, а каменья и монеты им еще пригодятся.
Нет уж, лучше неприметная изба с покосившимся тыном[34]. Дербник остановил Березника у крайней, увидел зажженную лучину возле окна. Может, добрый знак?
Передав поводья Марье, Дербник спрыгнул и застучал кулаком в ворота. Во дворе залаяла собака. Почти сразу послышались шаги.
– Кого там принесло в недобрую ночь? – раздался мужской голос.
– Добрых людей! – отозвался Дербник.
– Ой, людей ли? – недобро произнес мужик.
– Да чтоб меня Перун поразил на этом же месте! – в ответ вскричал он.
Хозяин смягчился: открыл ворота. Дербник перехватил поводья у удивленной Марьи и повел Березника. Мужик искоса взглянул на княжну и хмыкнул. Да, такой красоты не спрячешь даже под лохмотьями.
– Чего это вас понесло на большак? – спросил мужик.
– Ехали на праздник, – отмахнулся Дербник, – да опоздали.
Мужик вроде бы поверил и, отряхнув кожух, прошел в сени. Конюшни во дворе не было, как и хлева. Видно, совсем бедствовали. Дербник помог Марье спуститься, а сам привязал Березника возле крыши. Все-таки у избы ветер дул слабее.
– Меня Добрятой кличут, – заговорил мужик. – А жену – Огненкой.
– Горетрав, – соврал Дербник. – А сестра – Яромила.
Дербник ожидал, что Добрята спросит про род, но тот смолчал. Решил, наверное, что не брат и сестра, а влюбленные беглецы. Эх, самому хотелось бы верить в это! Но где он, а где Марья. Каждую лучину приходилось напоминать себе: не тешься, не морочь голову. Ты щит, не больше, не меньше.
Жил Добрята и впрямь плохо: в избе Дербник насчитал всего три скатерти. А девок-то на выданье было две. Зато печь горела ярко. Видать, поспели к ужину.
– Садитесь, – Огненка указала на лавку. Засаленную, с трещинами и покосившейся ножкой.
Дербник тут же сел, не желая обижать хозяев. Марья плавно опустилась рядом и дернула его за рукав.
– Надо помочь, – прошептала едва слышно.
– Потом, – ответил Дербник.
Он и без того собирался отблагодарить хозяев. Одного потертого янтаря им хватит, чтобы прожить пару седмиц. А может, и лавку починят. Или купят ткани, белой-белой – девкам на рубахи. Но не больше. Если каждого бедняка озолотить, то они сами останутся голые да босые.