Страх-то какой! Марья подошла к окну и взглянула на птичник. Дербник махал кулаками и раззадоривал Зденку – та злобно скалилась и пыталась улучить удачный миг. Они бились в шутку, но беспощадно – так, чтобы грань у каждого понемногу сдвигалась и позволяла чуть больше.
Стало стыдно, на душе – гадко. Ну какая трапезная в такое-то время? За слободами наверняка голодали, а ведь дело шло к зиме. Жатва закончилась, зерна не хватало. Зато железок было навалом, да только их в рот не положишь.
Боги-боги, почему же вы молчите? Марья осмотрела свои платья и покачала головой. Не годится. Паршивая из нее княжна, такую править не посадишь. А ведь других наследников у отца нет. Может, поэтому никто не торопится отдавать ее замуж?
Марья села на лавку и задумалась. Войну они проигрывали, на полюдье[3]отец, скорее всего, не поедет – не последнее же забирать у народа. Мог бы, но уставшие и озлобленные люди скинут его в речку вместе с боярами.
Все, что у них оставалось, – Черногорье. Россыпь острых скал. В их глубинах дремал тот, кто начал войну. Он же мог ее закончить. По крайней мере, о том часто упоминал отец – и сразу же добавлял, что рисковать не стоит и что чародей в разы опаснее Огнебужских. А вдруг?..
Нет-нет-нет! Марья помотала головой, отгоняя безумные мысли. Нельзя было высвобождать зло! Совет с таким трудом запрятал его подальше – и неспроста.
А если там совсем не зло? Говорили – творил зверства, да можно ли верить на слово?
«На что ты готова пойти ради родной земли?» – спросила себя Марья. Ответ пришел сам собой. Понадобится – собственными руками разберет скалу по камушку, если сил хватит.
Нет-нет-нет, чушь какая! Сгоряча, без спросу, без знаний лезть в старое проклятие подобно погибели. Поставит под удар всех разом, а дальше что?
Они должны доверять Совету. Чародеи помогли им создать птичник и выиграть несколько битв. Некоторые сами сложили головы, веря в победу и справедливость. И разрушить все это одним ударом Марья не имела права.
А кто же тогда имел? Кто мог хотя бы выслушать, без криков, упреков и стенаний, что князь Мирояр растит змею под боком? О боги!
«Дербник!»
Марья облизнула пересохшие губы и усмехнулась. Не самый сильный в птичнике, зато преданный. Она могла бы спросить совета и посмотреть, что будет дальше. Согласится? Славно, значит, Марья не обезумела и в этой задумке есть хорошее зерно. Откажется? И ладно. А если побежит жаловаться отцу – она помотает головой и скажет, что ничего подобного не говорила, все наветы.
Да откуда такие злые мысли?! Марья выругалась и топнула ногой. С чего бы ей сомневаться в друге, который помогал ей сбегать из терема? Нет, в Дербнике не могло быть ничего плохого. Если не согласится – промолчит и не станет голосить на весь терем, словно Вацлава.
О да, Вацлава. Стоило о ней вспомнить, как нянюшка показалась у порога.
– Ну вот, трапезную проверила, – улыбнулась она. – Теперь тебя причешем, принарядим – и будешь сиять лебедицей.
– Лебедицы не сияют, – возразила Марья. – Да и мне хочется багряного платья.
– Как скажешь, – не стала спорить Вацлава.
Как кровь. И чтобы с черными каменьями, чтобы походить на деву-войну или Морану-Смерть. Они шагали по Моровецкому княжеству рука об руку и, кажется, не собирались уходить.
…Умел ли Лихослав говорить с богами?
В детстве эта полусказка почти не касалась ее души. Впрочем, она тогда многого не знала – ни про войну, ни про историю княжеств, ни про трусливых соседей. Стоило вникнуть, как мысли о темном чародее всплывали раз за разом. Может, еще и потому, что записей о нем было мало – сплошь убийства и заклятья на рваных кусочках бересты. Видимо, Совет постарался.
Вацлава вплела в косу Марьи алую ленту, немного полюбовалась и перешла к наряду. Верхняя рубаха была багровой, с мехом вокруг запястий и вышитыми птицами на подоле. Золотистые нитки сливались с белоснежными каменьями. Как раз то что надо.
– Вот так, лебедушка, – приговаривала Вацлава. – Краса неописуемая! Все женихи твоими будут!
Марья вздохнула и вышла из спальни. Эх, когда-то на лестницах хватало шума: бегали боярыни вместе с дочками, играли дети, тенями сновала челядь стараясь держаться подальше. Жаль, ей не удалось застать те времена. Оставалось верить, что Марья увидит мир и что их земли перестанут терзать. Но если ничего не сделать, станет хуже.
Поэтому она попросила Вацлаву позвать в трапезную Дербника. Нянюшка нахмурилась, но подчинилась. Не одобряла она, что княжна якшается с каким-то оборванцем, безродным и пропадавшим днями невесть где.
– Прекращала бы ты эти забавы, – цокнула языком Вацлава. – Не дети ведь уже.
– Не переживай, замуж за него я точно не пойду, – усмехнулась Марья.
При всей своей силе Дербник не годился ей в женихи. Княжеству нужен был союз с соседом. А если Марье придется заменить отца, то надо будет выбирать кого-то знатного и богатого. Чародей – значит, из Совета, купец – значит, с теремом получше княжеского. А что сказало бы сердце, будь у него возможность?
О, оно куда больше тревожилось из-за земли, по усталому бледному лицу которой текут багровые реки! Сильнее всего на свете Марья желала стать достойной княгиней и много говорить с иноземными посланниками о торгах и новых путях. Она бы строила, укрепляла, ковала, а главное – правила бы справедливо, не принимая тяжелых решений и не беспокоясь о враге из соседнего княжества.
«Эти земли – мое наследие!» – Марья поджала губы и гордо выпрямилась, готовая к непростому, но нужному разговору.
Войну надо было прекращать, и чем быстрее, тем лучше.
2
Из всех перевертышей на войне выживали только птицы. Волков, коней, лис, куниц давно перебили. Те, кому удалось спастись, спрятались глубоко в чаще. Поговаривали, будто у них там давно уже свои поселения – зачарованные, скрытые от чужих глаз.
Дербнику повезло меньше. Его матерью была банная девка. Сперва она не уделяла ему много внимания – до пятой весны, пока не выяснилось, что в нем теплились чары. Тогда Дербника отдали в птичник, нарекли по-новому и начали обучать.
В те дни он не понимал, отчего старшие гоняли их со злостью и кричали, что нужно быть быстрее, ловчее, вовремя прятаться и глядеть в оба. Потом возле слобод увидели чужаков – и младших отправили прикрывать спины.
Чужаки оказались чародеями из другого княжества. Их с боем теснили к городским стенам, пока не пришла подмога. Поняв, что их либо убьют, либо возьмут в плен, чародеи растворились в воздухе. А княжеским птицам пришлось возвращаться домой с подбитыми крыльями. Двоих потом сожгли на погребальном костре.
Дербник на всю жизнь запомнил, как старшие кривились от гари и рассказывали про войну, что началась триста лет назад. С тех пор все встало на свои места. Дербник понял, почему князь создал именно птичник, почему в Гданеце не было других перевертышей и почему старшие кричали на младших до хрипа.
– Открылся! – воскликнула Зденка и, воспользовавшись его задумчивостью, ударила ножом с левого бока.
Меч она не носила – слишком тяжело, только ножи и лук со стрелами. Первое – для ближнего боя, второе – для дальнего.
Миг – и Дербник упал на спину. Зденка победно хохотнула и протянула руку. Рослая, крупная, с короткой темной косой, она глядела исподлобья и радовалась быстрой победе.
Нет, так не пойдет.
Дербник вскочил и тут же ударил Зденку в плечо. Та вскрикнула и замахнулась ногой, целясь в живот. Дербник уклонился. Биться дальше он уже не хотел, но Зденка не унималась. Будь на его месте Пугач, давно бы отстала, побежала на кухню за квасом и похлебкой. Но именно его, Дербника, Зденка почему-то особенно не любила.
– Сипуха, – злобно шикнул он. – Хватит!
– Ах ты! – рыкнула Зденка. – С-сволочь!
Зденка ненавидела свое настоящее имя. Сипуха – надо же! Простая безродная сова, вся жизнь которой состояла из полетов между столицей и дальними землями. Она жила в птичнике и должна была умереть за него, как многие.
Звонкое «Зденка» придавало хоть какой-то значимости, отличало от прочих и напоминало: ты не только птица, но и человек, из плоти, крови и с сердцем.
Дербник, конечно, знал об этом – и применял то знание с умом.
Казалось, она вот-вот набросится, расцарапает ему лицо. До мяса, так, чтобы одни глазницы виднелись из-под кровавой каши. Эта ярость была настолько сильной, что Дербник, почувствовав ее, поспешил извиниться:
– Прости, – и тут же добавил: – Но ты и впрямь разошлась.
– Поэтому ты решил разозлить меня еще больше? – хмыкнула Зденка.
– Тебя надо было выдернуть из кровавого хмеля, – пожал плечами Дербник. – Хотя бы так.
– В следующий раз скажи, что я безумная. – Она отвернулась и пошла к лавке, которая стояла у самой стены. – Что глупая, что криворукая. Да что угодно, лишь бы не это.
– Хорошо, – Дербник вздохнул. – Я учту.
Их часто ставили вместе, потому что видели: на Дербника Зденка кидалась как бешеная, дралась так, словно впрямь хотела разодрать горло. Старшие думали, что это ей на пользу. Дербник считал иначе. Потому что кровавый хмель. Он кружит голову перевертышам сильнее браги, затягивает в безумие. Наверное, поэтому печально известный Лихослав был могучим. Сумасшествие, чернота в голове, дырявая душа – и ворожба, что высвобождала силы.
Но пойди скажи об этом Сытнику – мигом получишь по голове. Еще и накричат потом, повторяя, что на бойне у них не будет ни времени, ни поблажек. Ты либо побеждаешь, либо сбегаешь, либо лежишь мертвым.
На долю Сытника выпала горечь. Ему не повезло родиться во времена, когда на окраинах княжества вспыхивала одна стычка за другой. И его еще безусым отправили туда – стеречь, выслеживать и предупреждать своих. Ходили слухи, будто с тех пор Сытник оборачивался не медовой совой, а багряной – слишком сильно кровь въелась в перья. Дербник видел его в птичьем обличье и знал: врут. Обычный сыч, только глаза словно неживые.