– Надо найти постоялый двор да поскорее, – пробурчал Дербник. Переживал за княжну, как иначе.
Они свернули к переулку, на узкую полупустую улицу, вдоль которой тянулись избы. На тынах висели рушники и обереги, в каждом окошке горела хотя бы одна лучина. Размахнулся посадник, ой размахнулся! Неразумно это было – смеяться в лицо Моране!
В конце улицы виднелся постоялый двор. Он гудел как пчелиный улей. Веселье разлеталось по всей округе, и каждый прохожий словно подхватывал эту волну и вносил что-то свое. Среди шума звенели гусли, следом за музыкой летела песня:
Ветры буйны дуют-дуют,
Звери все погибель чуют,
А погибель не идет —
Гнев богов ее все гнет!
Ветры буйны воют-воют
Да пророчат нам неволю,
Да неволи той не будет —
Только смех и мед. И чудо!
А раньше-то пели про походы, про удалых молодцев, про чародеев. Праздник, не столько по своей воле, а за дары. В Гданеце гусляры редко ударяли по струнам сами – чаще по чьему-то повелению: князя, бояр, чародеев или купцов, желавших прославить красоту своих дочек.
Наверное, этому тоже заплатили. По крайней мере, Зденка очень надеялась на это. Уж больно нравился ей голос – красивый, чуть хрипловатый, он то несся с музыкой, то плавно растягивал слова.
– Красиво как, – улыбнулась Марья.
– Ага, – тут же кивнул Дербник.
– Там и остановимся, – решила Зденка.
Тем более княжна держалась из последних сил. Если бы не Дербник, свалилась бы на землю мешком.
На постоялом дворе их встретил служка и помог спешиться. Мальчонка увел лошадей и пообещал накормить, напоить, обтереть и оставить в тепле. Да и баня была, причем натопленная – аж дым валил наружу, а внутри шумели девки. Зденка вздохнула: придется тут оставить немало. У нее самой все тело зудело, требуя травяного веника да жара. Чего уж говорить о княжне, которая наверняка хотела ополоснуться после дороги.
Предвкушая хороший отдых, они переступили порог корчмы, людной, дымной. В одном углу ярко пылала лучина, в другом – тлел пучок сухих трав. Судя по запаху – ромашка и мята.
– Мест нет! – сходу отрезал корчмарь.
У Зденки зачесались руки. Ай, вот бы взять за грудки и прошипеть, мол, протри глаза – перед тобой не абы кто, а сама княжна Моровецкая. Но нельзя ведь!
Дербник усмехнулся, полез в котомку и выудил оттуда две серебряных монеты. Совсем новых, с лицом князя на одной стороне и гербом, мечом в пламени, – на другой. Корчмарь выпучил глаза, осторожно взял серебро, покрутил и так, и эдак, попробовал на зуб, оглядел их с разных сторон и сказал:
– Пожалуй, светлица сыщется.
– Вместе с баней и едой, – твердо произнесла Зденка.
Возражать корчмарь не стал. Еще бы: серебро простой люд видел редко. Не купцы, не охотники же. И даже не кузнецы. Зденка сомневалась, что в Сварожином Яру отыщется хотя бы десять таких монет, да еще чистых, сверкающих, словно луна среди мглы.
Правда, это выдавало. С виду-то не скажешь, а вот монеты – и слепой заметил бы – прямиком из Гданеца, из княжеского терема… Э, все равно их к утру не будет.
– Пить немного, – решила Зденка. – Хмелеть никак нельзя.
Не с такой-то… Хм, молодицей. Иначе Марью не назовешь даже в мыслях. Уставшая до смерти, княжна ровно держала спину и вела себя удивительно спокойно. Ее не смущали грязные, потные мужики, что прижимали к себе местных красавиц и шутили о разном под музыку гусляра.
Как только расплатились, сразу появилась свободная лавка: девки в вывернутых тулупах, с пестрыми костровыми венками мигом поднялись и с хохотом выпорхнули во двор. Наверное, дочки корчмаря. Кому же еще мог достаться самый чистый стол, да еще рядом с лучиной?
– Перекусить бы сперва, – зевнул Дербник.
Зденка невольно засмотрелась на него. Русый, статный, он тоже держался молодцом и не терялся рядом с княжной. Или не подавал виду. Казалось, Дербника ничего не могло испортить: за простецкой рубахой прятались широкие плечи, а на мозолистых руках словно играли солнечные лучи. А как улыбался, с какой нежностью глядел на Марью!
– Вот и принеси нам квасу да мяса, – Зденка облизнулась, предвкушая сытный ужин.
Княжна с любопытством глазела по сторонам. Зденка боялась, что Марья начнет задавать вопросы, мол, чего это девки так тесно прижимаются к мужикам, почему в мясной похлебке – не мясо, а кости… Как тут быть? Молиться богам, чтобы промолчала.
– Не боись, – приободрила ее Зденка, шаркнув ногой. Там был спрятан засапожник, удобный и острый. – Не обидят, а если попытаются… – и зло усмехнулась. Марью нельзя не защитить, она ведь… княжна. Не сберегут – будут отвечать перед Сытником и князем.
«Он все равно не станет относиться к тебе лучше, – противный голосок внутри больно царапнул сердце. – Ни он, ни княжна, как ни старайся».
Вскоре вернулся Дербник. В руках он держал громадную миску с запеченным мясом и яйцами. Зденка аж присвистнула: во как расщедрился корчмарь! Испугался серебрушек-то.
Княжна потянулась за куриной ногой. Схватила ее, надкусила – губы засверкали от жира. Дербник не сводил с Марьи глаз. Зденка поморщилась и резво схватила яйцо. Если бы не голод, швырнула бы в это тупое, хоть и красивое лицо. Потому что нечего прожигать дыру, да еще в княжне!
Вместо этого она с жадностью откусила яйцо и, не успев дожевать, проговорила:
– Квасу!
Надо же чем-то запивать, в конце концов! Да и Марья словно не ела несколько дней – проглатывала куски, не стесняясь. Не привыкла есть что попало и с кем попало, но тут уж сама выбрала.
– Это, – Марья улыбнулась, да так мягко, что у Зденки потеплело на душе, – не страшно. Скорее дико.
Ну еще бы.
– Понимаю, – она кивнула. – Другого выхода у нас нет, не обижайся уж.
«Здесь тебе не резной терем да мягкие хлеба», – хотела сказать. Хорошо, что вовремя прикусила язык.
Дербник вернулся с полными кружками. Стало неловко. Вышло так, что Зденка сидела прямиком между ними, голубками. Впрочем, Марье было явно не до нежностей – она с охотой уплетала снедь, запивая квасом. Щеки разрумянились, коса растрепалась, зато как она вся светилась, от подола до головы! Словно сама Мокошь вселилась в княжну, ясная и нежная.
Иначе как объяснить, что даже Зденке рядом с ней становилось легче? Все тревоги растворялись в молочном тумане. А может, дело было в гуслях и общем веселье. Вся корчма пропиталась хмелем и травами! В стороне мелькали ленты, бусы, мониста, вывернутые кожухи, перепачканные сажей лица.
Хвалебные песни сменялись шутливыми – и наоборот. Одну из них затянули все разом:
Ой не губи нас, Матушко-земле,
Ой, не кормися кровью да смертью,
Детям своим заботливым внемли:
Дай нам побольше хлеба и веры.
Дай нам победы, дай нам зерна.
Ой не губи нас, – встань диким зверем,
Да огради собой от врага.
Марья тоже подпевала, едва слышно, но уверенно. Это была не просто песня – молитва Мокоши и Матери – сырой земле. Обе они берегли людские жизни, обе могли защитить: одна – с помощью прялки, другая – через золотистые колосья.
Когда музыка стихла, мужики переглянулись и снова начали болтать о своем. Спорили, шутили, делились сплетнями, жаловались, торговались… Зденка отпила кваса и поняла, что мир перед глазами начинает плыть. Смешки, снедь, напряженное лицо Дербника – все дрожало, растворялось по капле.
– Пойдем в светлицу? – она схватила последний кусок мяса и принялась жадно есть. Сытости много не бывало в дороге. Лучше набить живот так, чтобы трещало, и хорошенько запомнить этот вечер. Оно, воспоминание, ведь будет согревать лютыми ночами в Диком лесу.
– Сперва в баню хотелось бы, – Марья зевнула.
Зденка поморщилась. Нет, она и сама собиралась помыться, но баня-то тут не княжеская – общая. Наверняка с похабщиной. Эх, как будто у них есть выбор!
– Ну пошли, – Зденка пожала плечами. – А ты, Дербник?
– Потом, – он раздраженно отмахнулся. Ну конечно, мы же… бревноголовые, вот. Мы будем сохнуть по княжне, обреченно вздыхать и бояться чихать рядом. Тьфу.
Дербник решил дождаться их в светлице. Зденка повела Марью через сени во двор, а оттуда – в предбанник. Она не ошиблась: внутри творилось такое, что не опишешь словами. Княжна не знала, куда прятать глаза – то нарочито внимательно рассматривала пол, то косилась на расписные створки окна. В корчме пели и гремели посудой, а здесь – миловались и шутили друг над другом.
Зденка отвела княжну к дальним лоханям. В травяном пару вились тела – женские и мужские. Кто-то обнимался, кто-то тряс можжевеловым веником, кто-то прижимал кого-то к стене. Да уж, это княжна Марья запомнит надолго!
Зденка распустила косу и скинула рубаху вместе с портами. Стесняться некого – все и без того заняты.
– Я все еще с тобой, княжна, – прошептала она. – И кулаки мои тоже при мне.
Страшно было представить, какая борьба идет в голове у Марьи. Игрища игрищами, а раздеться на виду у чужих мужиков слишком вопиюще для княжны. Но она сдалась и начала медленно стягивать рубаху. Видимо, поняла: либо так, либо никак.
Зденка обрадовалась. Ей нравилось смотреть, как в Марье – почти богине для простого люда – проступает что-то человеческое и простое. Княжна не показывала пренебрежения и с благодарностью принимала все, что давали. И это… лишь еще больше возвышало ее.
Кажется, Зденка начинала понимать, отчего Дербник так сох по ней и не глядел на других девок. В ребрах закололо. Сердце сжалось, и из него выплеснулась досада. Будь Марья заносчивой и глупой, Зденка позволила бы себе и злобу, и зависть, и, может, даже ненависть. Но нет, совсем ни капли – княжна как-то странно располагала к себе, покоряла добрым сердцем. Ай, нави с ним, с этим Дербником!
Зденка плеснула на плечо горячей воды и хохотнула. Ей нравились жар, пахучий дым и тени, что проступали по стенам. Кажется, одна из них оскалилась, а может, это уже бурлил хмель в голове.