Тела слипались в кучу и оборачивались грудой костей – серой, шипящей, с когтистыми руками. Жуть какая! Зденку передернуло. Не стоило ей вспоминать навей, ох не стоило. Пришли ведь – и теперь кружили голову, не давая различить, где морок, а где настоящее.
А потом мир затянуло мглой, теплой, убаюкивающей и удивительно мягкой.
3
Хорсов плащ напоминал Дивосилу про павших в Ржевице. Кровавый, солнечный, холодный из-за дыхания Мораны, он играл со свечой, прыгал по стенам, покрывая охапки засушенных трав. В углу спокойно спали воронята. Пугач, сидя рядом, задумчиво смотрел на них.
Князь Мирояр был занят поисками Марьи. До Дивосила дошли слухи, что княжна сбежала вместе с Дербником и Зденкой. Стражников, упустивших троицу, сперва хотели ослепить. Вмешался Пугач, сказал, мол, калечить люд, охочий до битв, – все равно что себе же руки отрезать. Князю пришлось согласиться. Обошлись плетьми.
Дивосил носил им снадобья – ослабевшим и злым. Он не сомневался: будут гадить исподтишка, не простят такое князю. Может, от них и пошел слух. Чародеи тоже переполошились, но им шепнули, что Марья отправилась к иноземному жениху в степи. Якобы списывалась с сыном тамошнего хана, и тот покорил ее красными речами, да так, что уехала, забыв про стыд и обычаи.
Вот пусть теперь и ищут! Наверное, в Совете беспорядок хуже прежнего, мол, если сладится, то вернется княжна с женихом и войском. А там и Ржевицу отобьют, и дальние земли… Да обрадуются ли чародеи? Видимо, нет, раз так переполошились.
Думали слать погоню, но хороших и верных витязей в Гданеце мало. А еще рыскающая конница привлечет много внимания. Поэтому поступили хитрее: отправили следом птиц. Кто же еще мог быстро выследить сокола, как не его собрат?
Любомила гадала, вглядывалась в пламя, сжигая одну ленту княжны за другой – и каждый раз видела одно и то же: тьму, скалы, бушующее море, что наливалось то смолой, то кровью. Черногорье.
Раньше Дивосил сказал бы: «Невозможно!». Туда не подступиться, да и вряд ли у княжны, просидевшей всю жизнь в тереме, хватит сил на дорогу. После случившегося в капище он думал иначе. Если боги отзывались на слово «Лихослав», если волхвы шептались о скором освобождении чародея… Может, Мокошь по-хитрому пряла нить княжны Марьи, заставляя ту обходить преграды и направляя туда – к скалам, к чарам?
Если пророчеству суждено сбыться – значит, оно сбудется вопреки всему. Сказали боги: «Море вскипит!» – значит, оно вскипит.
– Совет рыщет вокруг тебя, – неожиданно заговорил Пугач. – Ты успел кому-то сильно насолить.
Дивосил дернулся. Он многим не нравился и был бы рад не нравиться дальше. Брататься, родниться хоть с чародеями, хоть с боярами хотелось меньше всего.
– Думаешь, я виноват в пропаже княжны?! – не выдержал Дивосил. Намеренно не сказал «побег». Кто знает, вдруг Марью действительно одурманили, опоили сон-травой и увезли. Вдруг Любомила ошибалась, а стражники врали?
– У тебя почти нет друзей здесь, – покачал головой Пугач. – Кроме князя. Он доверяет тебе, а это хуже. Ты не представляешь, как сильно они ненавидят, когда кто-то чужой приближается к Мирояру. Нездешних кровей.
Сам князь! Доверяет! Больше, чем Совету и боярам. Пришлому мальчишке. Почти смерду. Но ошибка Дивосила была не в этом. Он догадывался: его обвиняли в нежелании быть похожим на остальных – хорошо одеваться, задирать нос и говорить медленно, певуче, так, как бояре.
– Пусть рыщут дальше, – Дивосил вернулся к травам. – Спасибо, что сказал.
Он знал: ему этого не простят. Рано или поздно Дивосила обвинят в краже или обмане, мол, вертелся возле князя, а сам передавал все Огнебужским. Еще и удивлялся: чего это их витязи да чародеи погибают? А вот почему!
Что скажет князь? Совету он не доверяет, Дивосилу – теперь тоже. Отправит на суд богов или, если будет зол – казнит. Эта мысль ничего не вызывала внутри. Дивосил давно знал, что не заслужил жизни и что душа его осталась в Ржевице. Смерть придет, пусть и с опозданием. Но изменять себе он не станет.
Куда больше Дивосила волновали птенцы. Вороны. Будущие изгои что в народе, что в птичнике.
– Ты говорил с князем о?.. – он запнулся и посмотрел на детей.
– Не теперь, – Пугач нахмурился. – Мирояр зол и потерян. Все чаще уходит в себя и не хочет… Да ничего он не хочет видеть!
– Что будешь делать? – спросил Дивосил с тревогой. Пугач казался ему странным, мутным, словно грязная вода или плохо разбавленная брага. То он проводит обряд раньше времени и губит часть помета, то беспокоится о других, то сидит, окаменев, как преступник перед петлей.
– Пока рты на замок, – его холодный голос звенел железом, не предвещая ничего хорошего. – Когда вернется княжна, может, очнется и подобреет. Вот тогда и поговорю.
Пугач хитрил, темнил, водил окольными путями. Дивосил вцепился в это «когда» – и понял: он что-то знает. А может, сам помог Марье уйти невесть куда? Хотя зачем?
Дивосил высыпал измельченные травы в миску и невесело усмехнулся: а ведь его-то, Пугача, тоже не любили. Он видел, как птицы смотрели на нового хозяина, как косилась стража, как отворачивались боярышни, не желая приветствовать перевертыша. Еще один отщепенец. Значит, их – вполне возможно – казнят одновременно.
Дивосил тряхнул головой. Плохая мысль! Станет ли князь Мирояр разбрасываться перевертышами направо и налево? Нет конечно! Травника найти легче, чем вырастить из птенца достойного воина, посла или бесшумного разведчика.
Возможно, стоило сходить в капище и помолиться еще раз, надеясь, что боги расскажут Дивосилу про княжну или Черногорье, принести дары Мокоши и Велесу. Или расспросить Любомилу.
– Я рад, что ты заботишься о них, – неохотно улыбнулся Дивосил.
Не бросил их в костер, не побежал к князю. Он не ждал от Пугача этой милости.
– И я рад твоему беспокойству, – вздохнул Пугач. – Было бы глупо убивать их. Нам ужасно не хватает крыльев.
Ну да, конечно. О загубленных жизнях он думал в последнюю очередь, и в этом Дивосил винил Пугача больше всего. Так, как Совет и бояре винили самого Дивосила за простые рубахи.
Дверь хлопнула. Любомила вернулась и сразу рухнула на лавку. Вспотевшая, уставшая. Наверное, ходила к князю или в гридницу, помогать витязям вправлять кости и перематывать раны.
– Чародеи совсем распоясались! – зло бросила она. – Возомнили себя умнее княжеской ведуньи, хоть сами пьют да шляются без дела.
Пугач многозначительно хмыкнул, мол, я же говорил. Видимо, побег Марьи разворошил этот пчелиный улей. Пчелы испугались, заметались и теперь жалили всех, кто чем-то не угодил.
– Пустили слух, что я им отраву даю вместо целебных отваров! – возмущалась Любомила. – Доложили князю, подговорили пару сенных девок… Ай, гадость!
– А князь что? – спросил Пугач.
– А что князь? – воскликнула ведунья. – Пообещал разобраться, да только некогда ему. Завтра у тысяцкого будем говорить.
Терем тысяцкого стоял рядом с княжеским, и неудивительно: он решал все споры, а если не мог, то отдавал на суд богов. Теперь ему предстояло решить, врет ли Любомила. Дивосил догадывался, что его непременно позовут, а потом обвинят вместе с ведуньей.
А еще ведь были воронята. Правда, черные перья исчезли, на их месте багровела кожица. Ничего – исцелятся. Лишь бы никто не пронюхал.
– Защити их, – Дивосил взглянул на Пугача. – Если вдруг…
– Само собой, – он кивнул.
Одни только боги знают, как сильно переменится их жизнь. Да, мысль с капищем хороша, надо сходить, и не только ему.
Дивосил взял с подоконника мятный отвар и подошел к Любомиле. Ведунья хлебнула, затем жестом показала, что хватит.
– Стара я уже мяту пить, – объяснила она. – Сердце не выдержит.
Любая трава могла стать ядом, если смешать ее не так, не с тем или дать тому, чье тело ее не переносит. Вот где был корень беды, тонкий и торчащий из недр мглы.
Любая трава могла убить, и все чародеи – да и простые люди – прекрасно знали это.
IXЧаща
Как близко и далеко одновременно. Дотянуться бы, да нить еще слишком тонкая, а сил так мало.
– Ты приходил во сне, – шепчет собственный голос. – Приди опять.
А если спугнет? Этого нельзя было допустить. Впервые воля находилась настолько близко, так, что он почти чувствовал ветер, гулявший за скалами. И лес. И все живое, что черпало силу из земли и тянулось к небесам. Как много позабытого!
– Не спугнешь. Иди.
Камни словно кивали, подначивая. Да, почему бы не попробовать? В конце концов, он ничем не рискует.
1
Игрища захлестывали Гданец по праздникам. Марье приходилось наблюдать, как молодцы хватают девок, а те смеются и деланно сопротивляются, и это было славно. Народ радовался, боги тоже. Саму Марью на игрища не пускали, отчего она огорчалась, но со временем смирилась и поняла: у нее на плечах – целое княжество, и хорошо бы его сохранить. Ей не петь и плясать, а прятаться от чужих глаз и ушей, подслушивать через верных витязей и думать о войне и зиме.
Марья и не думала, что когда-нибудь окажется посреди игрищ или в общей бане, где пахло древесиной, травой и потом, а девки и парни миловались, словно в последний раз. Хмельные, манящие, завораживающие. Некоторые даже не сняли венков.
Сова невозмутимо намывала тело и, казалось, не замечала жарких поцелуев и страстного шепота. Может, ей не впервые? Марья никогда не задумывалась, как купались обитатели птичника.
– Чем раньше ляжем в постель, тем лучше отоспимся. – Сова коснулась ногой лохани, намекая, что нужно поторопиться. – Выедем до рассвета. Понимаешь?
Марья кивнула и отвернулась к стене. Не думать, не смотреть, представить, что горячая вода и травяной веник – это весь мир. Она до безумия устала и замерзла, спину сводило после долгой дороги. Как же тяжело, оказывается, сидеть неподвижно и отбивать себе бедра, трясясь на коне!