– Князь не поверит, – Дивосил с облегчением шагнул за ворота. Слава Мокоши, что провела нить мимо и не стала макать ее в грязь и переплетать с нитками чародеев.
– Пока не поверит, – Любомила сжала зубы и решительно зашагала к позолоченным воротам.
Грязь мешалась с листвой и травой, что не желала умирать до начала лютых морозов. Дивосил понимал ее. Он чувствовал себя похоже: та же грязь, заместо листьев хрустели кости. А еще деревни у Ржевицы… Там ломались спины, сгибались пополам, чтобы тянуть бремя войны. Как далек от них Гданец! Неудивительно, что многие в городе – и особенно в тереме – не видели дальше собственного носа. Ты и нос-то попробуй сбереги, когда всюду щелкают клыками и норовят откусить.
Когда они вернулись, Дивосил отправился на кухню. Нужно было взять яиц, молока и мяса, а затем пойти в капище и помолиться, попросить богов указать верный путь и придать хоть немного сил.
Он боялся увязнуть в распрях, погрузиться на дно этого болота и слиться с ним, позабыв о главном. Наверняка так делали многие, да и сам род Моровецких. Хотели лучшей жизни, и народ в них поверил, а потом… Дивосил задумался. Что появилось раньше? Моровецкие или Совет, который основали могучие волхвы, желая отделиться от остальных и выплетать чары за границами капища?
В берестяных грамотах были лишь отрывки – и все славили правящий род и чародеев. Ни слова об Огнебужских, степняках и северных племенах. А ведь они наверняка приплывали в гости! Значит, Совет уничтожил записи не только про Лихослава. Если верить отрывкам, боги должны сильно гневаться и на волхвов, и на нынешний порядок, где некоторые боятся Совета больше, чем Перуна и Мораны.
Дивосил завернул снедь в рушник и вышел во двор, удивительно тихий – лишь возле птичника лязгала сталь и звенела тетива. Скотина грелась в хлеву, лошади ржали в конюшне, а слуги выходили ненадолго и по делу.
Первое, что пришло на ум, – запустение. Как перед напастью. Хотя зима – чем не напасть? Жестокая Морана каждый раз грозилась уморить и заморозить побольше народу. Не боялись ее, разве что, слуги Велеса. Особенно Пугач, который сидел на лавке и подбрасывал нож в воздухе.
Бледный, с синяками под глазами, он еще больше напоминал Лихослава. От этой мысли Дивосила передернуло. Ну не мог чародей оказаться в Гданеце! А если бы оказался, то от города бы камня на камне не осталось.
– Прожжешь, – Пугач поймал нож и сжал его в руке. – Не играйся зазря.
– Все никак не могу понять, – Дивосил призадумался, – из какого ты рода?
– У княжеских птиц нет рода, – он хмыкнул.
– Мне говорили, Сытник нашел тебя позже.
В воздухе повисло молчание. Дивосил не знал, отчего заговорил об этом – просто вспомнил слухи. Сходство с Лихославом не давало ему покоя, да и тень у Пугача была странной, как у дводушников, что делили тело с сильными духами, не зверями даже, а неведомыми чудовищами или умершими людьми.
– Я ничего не помню, – наконец ответил Пугач. – Но ты можешь расспросить Сытника, когда он вернется.
Он не сказал «если», и это порадовало Дивосила. Оставалась надежда, что все обойдется. Впрочем, за ней-то и приходилось идти к капищу. Как странно: раньше-то боялся себе признаться, а тут вдруг вылетело!
Да, Дивосилу хотелось услышать, что все наладится или наоборот станет еще ужаснее. Он боялся увидеть на полотне Мокоши оборванные нити и черную тень Мораны, но терзаться неизвестностью – еще страшнее.
Оставив Пугача, Дивосил вышел за ворота и повернул к капищу. Если боги промолчат, он произнесет имя Лихослава. Чутье подсказывало: это поможет, Мокошь отзовется, а может, и Велес тоже. Сколько вопросов желал задать Дивосил! Жаль, нельзя, иначе боги разгневаются еще больше.
«Что будет, если чары в Черногорье падут?»
«Правда ли, что Совет создали волхвы?»
«Когда закончится война?»
От последнего закололо сердце. Ворожба Любомилы подавляла чувства, но иногда боль прорывалась сквозь снежную пелену и хватала за горло, заставляя Дивосила жалеть и винить себя. Сколько раз он себе повторял, что не должен был выжить? Лучше погибнуть, спасая воинов, чем ходить на суды и слушать, как твое имя смешивают с грязью.
Злобное шипение сгибало пополам и повторяло: «Не должен выжить! Не должен выжить! Не должен!..»
С ним спорил голос Любомилы: «Замедли дыхание, втягивай до-о-олго, выдыха-а-ай и тянись к морозу, не к жару».
Ах, если бы ведунья знала, как тяжело держаться! Дивосил пытался слушать только ее, заставляя шепоток затихать. Да, он выжил, да, с помощью богов или иной силы, и теперь с этим ничего не поделать. Не вгонять же в себя лезвие просто так!
Впрочем, Дивосил подозревал, что именно этим он и занимался, раздражая Совет и бояр. Боги – если они милостивы – помогут не умереть, а заодно спасти Любомилу, княжну и целое княжество.
А может, погубят их всех, гневом или молчанием.
XБоги и люди
– Где одно умирает, второе рождается, – она ухмыльнулась и исчезла, спрятавшись в тенях.
Чародей прижался к стене и почувствовал, как гудит жизнь на той стороне. Еще немного – и оковы падут. Одурманенная мраком, княжна неслась вперед, ее нить вилась на полотне Мокоши-матери, все сильнее сплетаясь с темнотой.
– Когда зацветет кровавое поле, взойдут новые ростки, – снова она мелькнула у ближайшей пещеры.
– Знаю! – не выдержал чародей.
Как странно было злиться спустя… долгое время. Он уже забыл, каково это – когда вскипаешь и шипишь на всех подряд. Выходит, чары действительно рушились и каждый новый стежок Мокоши выдергивал его из полусна.
1
Поговаривали, что из всех перевертышей остались только птицы, самые слабые. Они не могли бороться, подобно волкам или лисам. А те сражались вместе с лучшими воинами, рвались вперед и полегли.
Поговаривали, что если где-то появлялся сильный оборотень, с мехом вместо перьев, его тут же прятали в глубокой чаще, под покровительством Лешего.
Отец пообещал любому, кто приведет перевертыша в терем, щедрую награду, но никто так и не объявился. Поэтому Марья думала, что они вымерли, а простой люд лишь разносил слухи и сочинял присказки.
Теперь же перед ней стелилась целая деревня оборотней. За тынами в несколько локтей стояли избы, грубо сколоченные, без украшений – разве что охапки трав свисали с крыш. Отовсюду пахло землей, травой, прелыми листьями и шерстью. Неудивительно: здесь и неба толком не было видно – только маленький серый лоскуток глядел сквозь голые ветви.
Посреди деревни стояло капище: с Перуном, Велесом, Хорсом, Мокошью и Мораной. Без пламени, без волхвов, зато с лентами, осенними венками и травами. Видать, здесь почитали богов по-своему.
У капища их и поставили, со связанными руками. Поглазеть на чужаков сбежалась вся деревня: мужики, девки, дети, кто в людском обличье, кто в зверином.
– Вот ведь кого нам послали, – бородатый мужик осмотрел Дербника и Сову, недовольно зыркнул на Марью и продолжил: – Двое Велесовых слуг и человек.
– Убить человека! – толпа недовольно осматривала всех троих. Взгляды останавливались на Марье, и стало ясно: они что-то чуют.
Тревога кольнула сердце. Разъяренные перевертыши могли легко разорвать ее на куски. Что, если раскрыть имя? Но тогда разгневаются еще сильнее!
– Попробуйте, – прошипела Сова.
– С чего бы тебе защищать человека? – спросил мужик. – Мы братья и сестры по крови.
– Вы. Мне. Не. Братья, – выплюнула Сова каждое слово.
– Мы не хотели вас тревожить, – вмешалась Марья. – Мы шли в Хортынь и…
– Ты не имеешь права говорить! – прервал ее мужик. – Если Велесовы слуги вступаются за человека, – он презрительно усмехнулся, – быть по сему. Боги рассудят!
Из толпы вышел детина, на голову выше Марьи и на полголовы – Зденки. Он встал в стороне от капища.
– Наш Рубило против вашего, – мужик покосился на Дербника. – Как звать-то?
– Дербник, – произнес он ровно, так, словно едва сдерживал поток ругательств.
Дербнику тут же развязали руки. Выбора у него не оставалось: либо биться, либо… О, об этом лучше не думать. Марья прижалась поближе к Сове и взмолилась о помощи, призывая всех богов, и особенно – Велеса. Хоть бы обошлось!
Этот Рубило был шире и выше Дербника. Наверняка оборачивался медведем или кабаном. Куда соколу против него! Сова тоже побледнела и затряслась.
– Наш Рубило против вашего Дербника, – решительно сказал мужик.
Толпа загудела. Кто-то кричал, что негоже оборотням биться из-за человеческой девки, кто-то подначивал, требуя жестокого боя, кто-то волновался. Звери призывно рычали, вороны, сидевшие на ветках, громко каркали. Марью прошиб холодный пот.
– Не боись, – улыбнулся Дербник. – Я справлюсь.
И шагнул к Рубиле.
Тот побежал вперед, собираясь раздавить его, но Дербник уклонился. Рубило размахивал кулачищами, но никак не мог достать его – более быстрого, ловкого. Дербник то изворачивался, то уходил в сторону, заставляя детину попусту тратить силы. Миг – Дербник подпрыгнул в локте от чужой ноги, еще миг – слился с тенью и перекатился по земле.
Рубило скалил зубы и глухо рычал. Ему не нравился такой поворот. Марья надеялась, что он будет долго кружить и выматываться, но нет – Рубило сплюнул на землю, подпрыгнул и вдарился о нее. Теперь на Дербника смотрели кабаньи глаза. Он выругался и тоже перекинулся.
Рубило – надо отдать ему должное – подождал, пока закончится перевоплощение. Нападать на врага во время обращения – вверх бесчестья для любого воина. Когда же Дербник наконец расправил крылья и взлетел, кабан побежал вперед. А он, едва тряхнув крыльями, замешкался, и это ему дорого обошлось.
Марья ахнула. Птицы-то не сразу привыкли к резкой перемене тела! Кабан повалил Сокола на землю и навис над ним. Из толпы раздались радостные крики. Неужели так рассудили боги?! Нет, нет и нет!
Надо было что-то сделать, что-то такое, что остановит всех, даже беспощадных Велеса и Мокошь, п