– Будь осторожнее, ладно? – Дербник подошел к Зденке и коснулся ее плеча. Она вздрогнула. – Кровавый хмель – это не шутки.
– Я знаю, – она отмахнулась. – Все в порядке, не беспокойся.
Дербник облегченно выдохнул и побрел в сторону кухни. Та находилась неподалеку от клети[4]– чтобы кухарки могли найти недостающую пшеницу, репу или муку. Там же хранился хмель, в бочонках со смачным, древесно-бражным, запахом.
Усмехнувшись, Дербник остановился у клети. Нет, перекусит в другой раз – после добротной драки лучше выпить, но немного. Иначе Сытник разозлится и отправит на забороло[5]– стоять на страже целую ночь. С него станется… Тьфу!
Дербник завернул к клети и прошел внутрь. С урчанием он коснулся знакомой бочки, нащупал затычку и… Да, кружка. Дербник повернулся и нашел в углу целый ряд. Любили же княжеские птицы выпить! Без этого и служба не служба вовсе, а какое-то мучение.
Дербник почти ощутил прохладную, пенную брагу на языке, как вдруг у двери появилась тень.
– Эй! – громогласно начал витязь. – Тебя княжна Марья к себе просит.
Хорошо, что не успел выпить! И плохо, что княжне захотелось повидаться в этот миг. Застонав, Дербник поднялся и побрел во двор. Витязь осмотрел его, цокнул языком и добавил:
– Княжна ждет тебя в трапезной. Умойся да причешись хотя бы.
Причесаться, как же. Тут бы остыть поскорее и хорошенько поесть. Дербник Марье не нужен ни причесанным, ни нарядным. Он усмехнулся, вспомнив, как хорохорился поначалу, ходил чуть ли не петухом перед княжной, а потом Сытник позвал его в сторону и все объяснил. Птицы – слуги. Их любят за перья, острые когти, ясные глаза и верность князю. Остальное не имеет значения.
«Княжна Марья может установить мир. Ты можешь… Нет, ты должен защищать ее любой ценой, но никогда не смей просить у нее большего, чем тебе дает князь Мирояр».
Что-то внутри лопнуло в тот миг. Надорвалось. Дербник перестал заглядываться на Марью, да и сенные девки знали свое дело: они помогали прогонять мрачные мысли жаркими поцелуями.
Княжна, видимо, заприметила его, потому часто обращалась за помощью. Отнекиваться он не стал. О, глаза – дивные, словно переливчатые перья. И коса. И взгляд. Да, ради такого не жалко было умереть.
Дербник прошел мимо Зденки прямиком в терем и поднялся по знакомой лестнице. Древесное кружево отозвалось скрипом. Неужели не починили с лета? Странно. Надо будет сказать кому-нибудь, но незаметно, иначе обругают, мол, чего это ты вздумал сомневаться в красоте терема.
Наконец показалась трапезная. Витязи пропустили его вперед и отошли в сторону. Дербник на миг застыл у порога, мысленно обругал себя за нерешительность и шагнул дальше. Боги-боги, как бы живот не свернуло от вида мяса!
– Звала? – он мельком взглянул на Марью. Красавица, как и всегда.
– Поклонись, негодник! – донеслось ворчание Вацлавы. Ее Дербник заметил не сразу – старуха стояла возле окна и глядела коршуном. – С княжной разговариваешь!
– Все в порядке! – ответила та. – Можешь ступать.
Вацлава покачала головой и вышла, не переставая ругать неопрятного молодца.
– Словно ворона кричит, – фыркнул он.
– Надеюсь, она этого не услышала, – едва слышно хихикнула Марья. – Присаживайся. Ты ведь наверняка голоден.
О, страшно сказать! Когда еще представится такой случай! На столе были кружки с квасом, печеное мясо, похлебка, крынка молока и хлеб. Ишь как расстарались!
Позабыв про все на свете, Дербник присел в стороне и схватился за кусок свинины, сочный, горячий, пахучий. Он жевал совершенно не так, как это делали бояре и другие приближенные князя – и пусть. Кажется, Марью это даже забавляло. Как диковинки на ярмарке.
А еще – свечи. Надо же, новую веру дед Марьи отверг и выгнал странных людей, что размахивали крестами в разные стороны, а свечи у них позаимствовал. И правильно: горели они дольше и мягче лучин[6].
Дербнику тоже нравились свечи, хотя некоторые по-прежнему любили зажигать сухие ветки. Лучина горела быстро и ярко, свеча – плавно. Тонкая полоска пламени словно согревала душу и защищала ее от злых духов и холода в зимнюю пору.
– Так чего хотела-то? – Дербник схватил другой кусок. Ах, лишь бы не смотреть на княжну, не видеть лица и густой косы. – Ох и кормят вас тут!..
– Дербник-Дербник, – звонко защебетала Марья. Какой птицей стала бы она?.. – Как думаешь, что будет, если мы освободим чародея из Черногорья?
Хлюп – мясо свалилось в миску. Дербник уставился на княжну так, словно увидел ее впервые. В голову даже закралось подозрение: действительно ли перед ним Марья, а не насланный кем-то морок?
– Ты чего это? – Дербник сглотнул. – Княжна…
– О боги-боги, – она поджала губы. – Нет покоя нашим землям с тех самых пор, но вдруг, – заговорила еще тише, – если мы освободим Лихослава, то настанет мир?
Мир?! Благодаря чародею, которого худо-бедно упекли в горы? Звучало как очень, очень паршивая шутка.
Да, ему приходилось слышать о том, что по обряду и по воле богов запертый чародей должен был выполнить желание человека, который освободит его, только то ведь слухи! Речи кощунов, стрекотанье безмозглых птиц – и ничего больше.
– Или мира не будет вообще, – мрачно закончил Дербник. – Ты не понимаешь, о чем говоришь, княжна.
– Это мои земли! – надавила Марья. – И я устала смотреть, как льется наша кровь. А льется она, Дербник, не прекращаясь, и не видно этому всему конца.
– Послушай, – он попытался собрать мысли в кучу, а те бегали в голове и чуть ли не сталкивались друг с другом, – это… странный задум, а скорее, страшный. Такие решения нельзя принимать в одиночку.
Марья нахмурилась. Видимо, сама понимала, что ни князь, ни бояре, ни Совет, ни вечер не одобрят. Это все равно что вонзить меч в собственные ребра. Верная смерть, зато врагу ничегошеньки не достанется. Не зря же Огнебужские давят и подкрадываются к Черногорью. Сколько пытались, да все никак: гнали их от Ржевицы всеми способами – боями, данью, проклятиями.
Сердце шептало: вот-вот пролезут. И что тогда станется с горами и чародейской темницей? Их ведь, проклятых, ни одно перемирие не удержит! Уж сколько раз пытались – а все заканчивалось очередной битвой. Несколько весен затишья, а дальше резня.
– Мы не советовались с соседями, когда… – договорить она не решилась. И слава богам. Ведь то же самое из года в год повторяли их враги.
Дербник схватил кружку кваса и начал жадно пить. Пена, прохлада, капля хмеля, затем – легкость. Да, он всего лишь слуга, не советник, не сильный чародей, чье слово могло бы иметь хоть какой-то вес.
– Мне не нравится эта затея, княжна, – хриплым голосом заговорил Дербник. – Но я не вправе решать. Я видел войну, она… уродлива. Ужасна. Как старый ворон полуголыми костями, ободранными перьями и гнилым клювом. Ее надо остановить. Как – я не знаю, – он призадумался, а затем добавил: – Но вряд ли это может сделать один человек.
Чародей ли, князь, да хоть сын самого Перуна, рожденный на земле! Это раньше Огнебужские могли отхватить кусок полей и убраться восвояси, а теперь им и того мало! Земель вокруг Ржевицы – и тех не хватит, чтобы откупиться за триста лет-то. Что началось с раскола Совета, с чародея и разборок внутри одного княжества, то давно переросло в истощающую борьбу за поля, города и горы, где, по слухам, таились несметные сокровища. Да и их-то не достанешь! Пойди попробуй – мгла вмиг затуманит ум и унесет в глубины пещер.
– Будем сидеть да дожидаться, пока они не явятся сюда, – Марья помрачнела.
Разговор совсем перестал быть приятным, хотя Дербнику хотелось осторожно любоваться Марьей, особенно когда рядом нет ни приставучей Зденки, ни ее няньки. В то же время душа сжималась от отчаяния: с одной стороны, он мечтал стать вровень с ней, а с другой – понимал: никак нельзя! Княжна выше, статнее, ярче, Дербник – ниже. Ему не стоило даже приближаться. Да и Сытник не одобрял, что он порой видится с Марьей, а уж ему-то перечить – как против родного отца идти.
«Стать вровень… Чушь какая!» – обругал он себя в мыслях.
А Марья медленно пережевывала мясо. Наверное, обдумывала его слова.
– Позволь откланяться? – пришлось спросить. Дербник не хотел задерживаться – нельзя было наедаться вовсю и пьянеть, иначе он не выдержит.
– Да, – отвернулась Марья, – ступай. Спасибо.
Дербник встал и торопливо прошел к выходу. Теперь двери трапезной казались ему спасением. От безумной задумки, сияющих глаз, хмеля и разговора, который походил на натягивание тетивы, медленное и скрипучее. Словно еще миг – и зазвенит, выпустив острую стрелу. Может, это была проверка на верность, кто знает? Или княжна помутилась умом? Тут оставалось только гадать.
3
Гданец пел и плясал, не понимая собственного счастья. Он не знал, каково это – гореть, прятаться, дрожать от страха, плакать. И сходить с ума, видя отрубленные руки, ноги, головы. А сколько выжженной земли! Она чернела вокруг Ржевицы, окраинного города, клубилась змеиными рядами и постепенно замыкала кольцом стены.
Дивосил просыпался с этими мыслями и кривился от отвращения к самому себе. Его ведь звали в птичник, обещали обучить перекидываться – но нет, уперся, стал травником, потому что хотел спасать, залечивать, вытаскивать раненых, вырывая их из рук Мораны чуть ли не силком.
Вышло плохо. Дивосил помнил, как витязи тянули руки к нему. Каждый из последних сил умолял вытащить именно его, хрипел, выплевывая кровь. Но он не мог взвалить на плечи сразу нескольких, никак не мог. А чародеи, служившие Огнебужским, настигали – аж спину жгло вражеским пламенем. И птицы сверху кричали: «Уходи! Отступай с остальными, иначе умрешь!»
Кого-то Дивосил, конечно, спас. Но скольких оставил…
Боги здорово посмеялись над ним, ведь именно Дивосилу приходилось добивать витязей. Чаще всего они – окровавленные, с вывернутыми телами – смотрели с пониманием, реже – с гневом.