А через седмицу-другую приезжал еще один гонец с похожей грамотой, только там говорилось: наступайте, мол, на те же земли. Ах, отходили?! Ну и что с того? Захватывайте обратно и гоните вражину!
Какой в том смысл? А чтоб людей побольше положить! Другого нет и не было никогда. Любопытно, что им пообещали? Княжество? Но какой прок от разоренных и выжженных земель? Нет, скорее, милость и свободу.
Сон быстро затуманил разум и заставил вернуться в Ржевицу – опустошенный, сожженный, мертвый город. Земля сочилась кровью и кормила воронов. Птицы клевали тела и громко каркали, зовя собратьев на пир.
И ни одной живой души, кроме молодицы с серпом в руках. Она стояла гордо, величественно и в льняной рубахе с багряным кружевом. Не полудница, не нечисть – выше.
– Новое семя взойдет по весне, – заговорила молодица вкрадчивым голосом – Сестра выткет нить, я же дам ему сил.
И улыбнулась, прежде чем исчезнуть.
XIОткровения во мраке
– Сведешь ее с ума? И все ради чего?
Казалось, прошла целая вечность – и вот она, свобода, почти касается губ и норовит разбудить. Да только свобода – то не воля, даже не волюшка, а так, служение.
– Ты не ради меня это делаешь, – он горько усмехнулся. – Жатве нужен надежный серп, не так ли?
Мгла впилась в кожу и пригвоздила тело к стене. Она выжидающе смотрела на чародея, надеялась, что поймет, какой он все-таки неблагодарный. Потому что раз дают – бери и не возмущайся.
1
Кусок не лез в горло, хотя наесться перед дорогой – святое дело. Зденка принюхивалась к плошкам, всматривалась в ягодное варево, что Горыня разлил по кружкам, – и удивлялась: не отравили. Но все равно ела с осторожностью и дважды в день забегала к ворожее. Забава цокала языком и бросала косые взгляды. Ничего, потерпит! Зато Дербник теперь мог спокойно вставать и расхаживать по горнице.
Завтра будет третий день, и они наконец-то уберутся прочь из этой проклятой деревни. Правда, Горыня собирался увязаться следом, проводить, мол, чтобы не случилось чего. Зденка клацала зубами от злости. Не нравился ей староста! Да и все остальные – странные, неразговорчивые.
Деревенские безо всякого стыда оборачивались посреди улицы и не стеснялись ни наготы, ни превращения, когда звериная морда переходила в лицо. Страшно представить, какие игрища у них по праздникам! Наверняка гуляют под руку с мавками и поят Лешего кровью.
– Тебе стоит ополоснуться, – заметила Марья. – Побереги себя, Сова.
– Лучше выклевать им всем очи, – скривилась Зденка. – Добраться бы до Хортыни!
– Посадник на их стороне, – покачала головой княжна.
Зденка обомлела и выпучила глаза.
– Это как же?! – вырвалось само.
– Осмотрись, – усмехнулась Марья, – и ты увидишь лавки, печи и украшения, похожие на наши. И речь людская, с хортынским говором. Тоже наша, нынешняя.
Никогда еще Зденка не чувствовала себя настолько глупой. Как можно было не понять, не догадаться, что деревню посреди леса не сохранить без посторонних? Без города или слобод, стоявших неподалеку? Стало стыдно. Есть совсем расхотелось.
Горыня вернулся довольный и принялся хвастаться. Ему удалось раздобыть добротного коня. Марья локтем толкнула Зденку, мол, я же говорила. Староста держал их за глупых девок, раз думал, что поверят. Не Леший же ему коня преподнес!
Отвар с земляникой и малиной остыл, каша по-прежнему оставалась горячей и навевала невеселые мысли. В княжеском тереме ее подавали редко – по праздникам и во время обрядов, когда люд веселился и славил богов. Но в деревне никто ничего не праздновал. Ай, тьфу!
Зденке стало плохо от собственных мыслей. Может, у них другая пища давно закончилась, а она тут думает невесть что. Стоило бы показать благодарность, а не жевать с таким лицом, будто хозяин подал им жимолость.
Горыня же светился от гордости и разошелся так, словно целый век не хвастался перед молодицами. Княжна кивала, улыбалась и пила, и лучше бы это была показная вежливость, как принято у всех родичей Мирояра, бояр и всяких купцов. Хитро: Марья сама же заметила неладное, а теперь спокойно ворковала с Горыней. Сразу видно – выросла в тереме. У Сытника-то споры, недомолвки и ссоры решались иначе – кулаками, ножами, стрелами, реже – хмелем. Да, князьям и – особенно – их дочкам не положено биться. У великих белоручек все всегда было сложнее.
– Пойду проведаю Дербника, – Зденка вытерла руки о рубаху и, оставив недоеденную кашу, вышла из горницы в сени, а оттуда – к захудалому двору.
Кривая луна висела в небе, через несколько дней станет полной, круглой, словно хлеб у хорошей хозяйки. Вокруг нее рассыпались огоньки, точно стежки Мокоши. И ни облачка. Может, Мать укрыла кроны одеялом и спрятала Дикий лес от злой сестры?
Зденка минула тын и зашагала к избе ворожеи. Сердце забилось быстрее из-за неясной тревоги. Жутко, когда впереди ни одного оберега от нечисти, ни одного окошка, где горела бы свечка или лучина. Горыня говорил, что перевертыши редко жгут огни, ведь звериные, птичьи глаза хорошо видят в темноте.
И все же Зденка чувствовала себя голой. В лесных оборотнях текла кровь Велеса, почти не смешанная с человеческой. Среди них простая сова, привыкшая к теплу, мясу, двум ногам и рукам, – выродок. Такую и убить не жалко, лишь бы род не позорила.
Недаром чутье подсказывало: глядят чужие глаза невесть откуда, нелюдские, оценивают, как движется, что делает, о ком волнуется, выжидают, решая, схватить или отойти, чтобы не мешать. Оно и понятно – не доверяли перевертыши чужакам.
Зденка постучала в дверь. На другом конце деревни завыл волк. Видать, вернулся с охоты или, наоборот, собирался в лес за добычей. Ему вторили еще двое. С дерева, стоявшего неподалеку, сорвался филин и с уханьем взлетел в небо.
Сердце заныло. Как же страшно! А вдруг пугают нарочно? Пытаются сказать, чтобы убирались подальше и забыли дорогу в деревню. Зденка и рада бы – осталось пережить ночь и выехать на заре.
– Снова ты, – Забава открыла дверь и впустила ее. – Бегаешь словно к помирающему.
– Я волнуюсь, – она старалась говорить спокойно. – Мне не все равно, что происходит с моим, – поджала губы, – братцем.
Ворожея усмехнулась. Зденка собрала волю в кулак и пробежала сени. Неважно, что знала и думала Забава – лишь бы не болтала лишнего.
– Вернулась, – Дербник сидел на лавке и допивал очередной отвар. Заговоренная вода вместе с травами творила чудо: еще вчера он был бледным, а теперь от слабости не осталось и следа.
– Ага, – Зденка устроилась рядом. – Хорошо, что ты живой.
Ай, вот ведь язык! Хотела сказать, мол, рада, ведь тревожилась сильно, но отчего-то не смогла. Не потому ли, что Дербник поправил рукой спутавшиеся кудри и в упор взглянул на нее? Ну что за очи, а! Так и переливаются медом.
– Скажи мне, – начал он, – что такого тебе наобещал Пугач?
– Ничего, – огрызнулась Зденка. – Ничего, веришь ли!
Дербник покачал головой и отвернулся. Не поверил.
– Я видел, как вы уходили в город. А потом ты начала вертеться вокруг него так, словно хотела выпросить что-то или ждала одобрения.
Про птичий день он умолчал, и на том спасибо. Зденка не знала, что ответить: да, она вилась возле Дербника, иногда чуть больше, чем следовало. Сказать правду – засмеет и начнет сторониться.
– Да, уходили, – она прикусила губу. – Да, Пугач хотел, чтобы я следила за княжной, но уехала я по своей воле.
– Зачем? – удивился Дербник. – Разве тебе не жилось спокойно в тереме? При князе да в тепле!
Забава засмеялась, и это стало последней каплей. Зденка шикнула на нее и… замерла. Они находились посреди леса, в деревне оборотней, а впереди стелилась нелегкая дорога в Хортынь, а в Хортыни – путаница с посадником и еще невесть кем. Дербнику и Марье придется нелегко, да и ей достанется. Зачем тогда усложнять? Вешать еще одну ношу, мол, на, тащи этот мешок, да без волокуши[40]и не вздумай жаловаться – сам нарвался.
– Чутье, – невозмутимо ответила Зденка. – Испугалась за вас, веришь ли! Думаешь, хорошо мне в птичнике зерно клевать, пока сердце в ребрах скачет!
– Ежели так… – в его голосе мелькнуло сомнение, – славно. Я рад твоему беспокойству.
Дербник глотнул отвар, поморщился и поставил кружку возле лохани с водой. Хоть бы поверил!
– Как княжна? – теперь он смотрел иначе, с нескрываемым любопытством. – Жива, цела, сыта?
Зденка сдержалась, не выругалась, хотя сердце болезненно сжалось. Конечно, ей не сравниваться с Марьей – та и в обносках держалась гордо, а голос и говор у нее словно медовое варево.
– Славно, – пришлось отвести взгляд. Краснеть, бледнеть, казаться то злой, то тихой за одну лучину Зденке не хотелось. Это в птичнике можно было отмахнуться, мол, Сытник загонял или кровавый хмель голову закружил, а здесь – как в голой степи: все видно. И Забава ехидно усмехается. Вот же навья девка!
Про Марью Дербник расспрашивал осторожно. Пытался показать, что не волнуется, но Зденка видела румянец на щеках, слышала, как его пальцы стучат по лавке. Кого этот глупец пытается обмануть? Тут с первого взгляда прочесть можно!
– И это еще у нас дикие порядки, – хмыкнула Забава.
– Ты о чем? – повернулся к ней Дербник.
– Да так, – махнула рукой ворожея, – вспомнилось кой-чего, когда еще девкой бегала.
Зденка рыкнула, вложила все свое отчаяние в кулак и стукнула по стене. Изба выдержала. Забава отвернулась и занялась травами, а Дербник покосился с недоумением.
– Тяжело, – отрезала Зденка. – Не один ты переживаешь.
Тут не поспоришь. Разговор и без того был выматывающим. Сил оставалось мало.
В воздухе запахло мятой. Забава зажгла тонкую охапку и принялась расхаживать по горнице, очищая ее от дурного. И от Зденки со своим ее волнениями. Намек был явный.
– Отоспись, пожалуйста, – сказала она Дербнику напоследок и с облегчением покинула избу.