Странное чувство: вроде тянет так, что жить не можешь, а как присядешь рядом – так захочется вскочить и побежать. Может, Зденку со зла приворожили? Надо будет спросить у Любомилы. Их ведунья справится: успокоит, очистит сердце и вырвет оттуда ноющие комки.
Жаль, раньше не решалась – боялась признаваться вслух и думала, что справится сама.
2
Холод вырывал из сна несколько раз. Дивосил выныривал из мрака в сырой поруб, выдыхал и уходил обратно, возвращаясь в Ржевицу.
Цепкие руки мертвецов хватали его. Полусгнившие тела шли вперед, пытаясь дотянуться – дотронуться до ноги, головы, лица, груди, посмотреть в глаза и спросить: «Почему? Почему ты, а не мы?!»
Это было несправедливо. Дивосил и сам понимал, но не мог ничего сделать – так и стоял на вышине. Воины плевались кровью, кричали, пытались пронзить стрелой, но ничего у них не выходило. Мертвым не задеть живой плоти, не растерзать ее, не растащить по кускам.
– Гнилое семя! – кричали отовсюду. – Гнилое семя! Под серп, под серп надо!
Серп? Тот, что у полуденниц? Кажется, Дивосил видел его раньше, хотя никогда не сталкивался с полевой нечистью.
– Под серп! Под серп! Под се-ерп! – вопли переходили в шипение.
Воины рассыпались и превращались в змей. Ползучие гады пучили глаза и подбирались к ногам, копошились. Еще миг – заберутся под рубаху и искусают. Дивосил смирился. Внутри не было страха – одна лишь покорность.
Хватит с него жизни. Сыт по горло. Пусть сгрызают.
Лязг железа заставил проснуться. Снова. Лучше бы разорвали.
Дивосил протер глаза и убедился, что ему не послышалось. Где-то сверху и впрямь звенело железо, витязи кричали и переругивались. Наверное, Любомила заметила, что его долго нет, и подняла шум. Глупая мысль, но приятная. Он же простой травник, да и снадобья варил не самые крепкие.
Звон стих. Над решеткой показалось обеспокоенное лицо воина в багряном плаще. Княжеский, значит. Как странно! Неужели Мирояр озаботился? Дивосил с удивлением смотрел, как тот открывает решетку и скидывает лестницу из веревок.
Лезть по ней – то еще удовольствие. После долгого валяния на соломе тело слушалось плохо, совсем занемело.
– Живой? – воин осмотрел Дивосила. – Славно.
Чародейские стражники стояли поодаль, опустив головы. Не нравилось им позориться перед княжескими воинами, хотя тех было всего трое.
– Что случилось? – Дивосил прошелся, разминая ноги. Тяжело, оказывается, сидеть в порубе. Кровь стынет, застаивается, а после освобождения как потечет, как побежит – аж все тело скрутит!
– Сам узнаешь, – воин отмахнулся и направился к выходу.
Дивосил поспешил следом, стараясь не отставать. Кажется, прошел день, может, два, не больше, и все это время он был в полубреду. Зато стало понятно, почему боги не приходят к людям: не каждый выдержит такую встречу. Поговоришь пару раз – и потеряешь сам себя, заблудишься в междумирье и утонешь, став похожим на навей.
Во дворе у Руболюба ничего не поменялось, зато за воротами их ждал Пугач, бледный и настороженный. Поджав губы, он кивнул витязям и вручил каждому по две серебрушки. Дорого, слишком дорого! Проще было взять нового травника в терем.
Когда стражники скрылись за поворотом, довольные платой, Пугач схватил Дивосила за горло и злобно прошипел:
– Прекращай глупить, навий ты сын!
Земля ушла из-под ног. Раздраженно выдохнув, он резко разжал цепкие пальцы. Горло защипало, изо рта вырвался хрип, а следом – кашель.
– Боги спасли тебя, – объяснил Пугач, – но ты не ценишь их дар и творишь невесть что. Не тебе одному здесь трудно, мальчишка.
– Я не просил, – едва слышно произнес Дивосил. – Это чудовищно.
– Не сравнивай богов с чудовищами! – рявкнул он. – Мокошь-мать днем и ночью плетет узор с твоей нитью! И ты ей нужен.
Это и впрямь чудовищно: быть выжившим. И раскрывать душу перед не самым хорошим человеком. Казалось, с птичьего праздника минул целый век, перевернувший мир с ног на голову. Тогда Пугач сжигал детей – теперь же он спасает Дивосила и чуть ли не угрозами велит ему жить.
– Я схожу с ума, – пришлось признаться. – Ты не представляешь, как все плывет и переплетается иной раз.
– Не ты один, – Пугач взглянул на него так, будто понимал, чего стоил каждый прожитый день. – Поверь, тебе есть за что держаться.
А вот не верилось! Умом он понимал, что, возможно, ценен для Любомилы и кого-то еще, раз уж вытащили из поруба и пошли против чародеев, но сердце твердило о другом.
Когда они вернулись, Пугач пригрозил, что в следующий раз изобьет до полусмерти. Мол, раз надо вбивать в Дивосила волю к жизни кулаками – значит, вобьет. Почему – не сказал. Наверное, Любомила попросила из сострадания, больше некому. Мысль о князе Дивосил отгонял – у Мирояра хватало забот по самую шею. И он не ошибся.
Когда Дивосил подошел к светлице ведуньи, она налетела вихрем и влепила ему смачную оплеуху.
– Чтоб тебе всю жизнь одну полынь пить, если снова такое учудишь! – воскликнула Любомила.
Еще одно проклятье на его голову. Впрочем, заслуженное. Дивосил не удивился.
– Я напугал тебя, – признал он. – Но меня схватили у капища. Я был не совсем в себе.
– Крысы, – отрезала Любомила. – Ничего, с ними скоро разберутся. Давно пора разогнать эту свору.
Ведунья усадила его за стол и поставила плошку с остывшей похлебкой и отвар с мятой и медом. Неужто ради Дивосила спускалась на кухню? А сама-то ела? Отказаться бы, да только Любомила так глядела, что сожгла бы. Пришлось принять угощение.
Мысли приходили разные. О снах, о видении в капище, о волхве и чародеях. Дивосил не собирался молчать – как только поест и умоется, сходит к князю и расскажет про подкуп. Уж это нельзя так просто оставить.
«И чего ты хочешь добиться? Посеять смуту? – голос, шедший изнутри, был пронизан сомнениями и недовольством. – Будет еще больше раздора и крови, а зима-то не за горами, а?»
Дивосил стушевался. Но нет, молчание – это тоже предательство, пусть и неявное. Князь не любил Совет, но считался с ним, как было принято. А еще Мирояр боялся хваленой чародейской силы. Правда, никто за последние годы не видел, чтобы Совет плел сильные чары – скорее запугивал и пользовался славой. Странное дело.
– Когда будут топить баню? – спросил Дивосил.
– Вечером, – улыбнулась Любомила и добавила: – Это ты верно решил.
– Мне нужно к князю, – задумчиво произнес он. – Есть… кое-какие мысли.
– Только сгоряча не руби, – посоветовала ведунья. – Мирояр нынче мрачнее тучи. Марья-то так и не объявилась. Погоню послали, а толку? Как в прорубь провалилась! Даже моя ворожба ее не видит.
– Мертва, что ли? – удивился Дивосил.
– Если бы! – посетовала Любомила. – Мертвую я увидела б! А тут ни то, ни другое.
Новый рой мыслей закопошился в голове. Что ему пытались сказать богини? Семя, рождение, нить… и ничего про Черногорье! Мокошь ткала новое полотно, без старой войны и склок между чародеями. Дивосил догадывался: что-то станется с Советом, а Огнебужское княжество остановится на достигнутом или обложит их данью.
Вопрос про волхвов отпал сам собой. А вот княжна, потерянная Марья Моровецкая, которой не сиделось на месте, попала в неприятности. Тут одно из двух: либо Мокошь-мать скрыла ее от грядущих бед и унесла в Ирий на время[41], либо ее затянуло к навям и проклятым духам.
– Опять себя пожираешь, – проворчала Любомила. – Не твоя то вина, пойми уже!
– Не может княжий род так угаснуть, – поджал губы Дивосил.
А может, потому война и закончится? Умрет Мирояр, не оставив наследников, а бояре и Совет подчинятся… Кто там нынче у Огнебужских правит? Младеш вроде. Недавно уселся и продолжил дело рода. Ему и подчинятся. Всяко лучше, чем без слуги Перуна жить.
– Не может, – согласилась ведунья. – Вот и я думаю, что Марья вернется или силком приведет кто.
Чуть меньше седмицы прошло. Не такой большой срок, чтобы бить тревогу и разводить погребальные костры, думая, будто княжна погибла вдали. Мирояр будет искать дочь до последнего, пока не впадет в отчаяние или не увидит мертвое тело.
Любомила была права: тут Дивосил ничем не поможет князю. Принесет недобрую догадку, а если та окажется правдой, то… Денег из сундуков чародеев хватит на оружие и пару крепостей. И еще останется на зерно и слюду для окон. При таких богатствах весь Гданец зиму переживет, да и другим городам достанется.
«Пожалуйста, пусть оно окажется правдой и пусть у княжества будет защита», – взмолился Дивосил.
Он так жаждал увидеть несокрушимые ворота и народ, живущий в спокойствии и сытости, что был готов пожертвовать чем-то меньшим. Почти как Пугач.
3
Кап-кап-кап.
Кровь с серпа капала на лоб Марьи и превращалась в бусы и обережную вышивку на рубахе.
– Хорошо ли тебе девица? – раздавался ехидный голос. – Хорошо ли тебе, красная?
Она не сразу поняла, что лежит на горе обескровленных тел. Витязи пали, сражаясь за чужой род. Кто будет держать ответ перед их родами? Только Моровецкие.
Холодно. Зябко. Мерзко. Марья привстала, чтобы посмотреть на молодицу, державшую серп, – и сразу полетела вниз сквозь мглу. Кипучую, гадкую, не желавшую отпускать. Но темнота была вынуждена уступить, ведь без Марьи не закончится это злое время, не прервется нить, которая портила узор, но никак не желала касаться серпа.
Марья очнулась в холодном поту у крыльца. Надо же – окаменела, когда вышла из избы Горыни. Чужая кровь защищала княжеский род, и от этого становилось не по себе. Велика плата за спокойствие Гданеца. Если десяток весен назад их враги утихомирились, то теперь снова нападали и не собирались никого щадить. Отец рассказывал, что род Огнебужских сам не мог решить, что делать: то ли предлагать мир, то ли идти до конца, брать столицу и облагать данью. И кто знает, что хуже: сожжение, жертвы, разруха или медленное уничтожение, с промежутками в несколько лет.