– И куда подевался? – Дербник едва не рыкнул, теряя терпение.
– Та вродь здесь, – хозяин харчевни пожал плечами. – Не съели ж!
– В Хортыни? – Дербник заволновался: вдруг повстречает Сытника посреди улицы?
– Ага, – отозвался мужик. – Но ты не спеши, лучше выпей квасу.
Медяков при себе не было, а разбрасываться серебром или каменьями Дербник не спешил. Не стоило оно того, разве что…
– Скажи-ка, – он наклонился к хозяину и перешел на полушепот, – а не пропадали ли у вас люди?
– Тебя будто вчера из бани старухи вынесли[42], – мужик уставился на Дербника как на умалишенного. – Знамо дело, кого зима губит, кого лес уводит.
Он ухватился за эту нить и принялся расспрашивать, но от него отмахнулись, мол, не хочешь брать квас – ступай своей дорогой. Может, в другую харчевню зайти? Или вернуться на постоялый двор и повертеться там? Дербник с него и начал, да только там все были приезжие, а хозяин отмалчивался.
Стоило выйти наружу, как гомон у крыльца стих. Мужики косились, мол, долго еще будешь бродить поблизости? Расспрашивать их бесполезно. Пришлось свернуть на третью улицу, грязную и совсем бедную. На главной-то хоть избы были украшены и тыны стояли крепкие, а тут – сплошь землянки и помои снаружи.
Чутье говорило Дербнику бежать подальше и не оглядываться. Не зря ведь сказывалось: чем беднее человек, тем больше в нем злобы и ненависти. Здесь его могли убить за одну чистую рубаху или башмаки. Но ведь на людской жадности тоже можно было сыграть, как на гуслях.
Он миновал половину улицы. Чумазые дети, что бегали у тынов, стихали и прижимались друг к другу. Словно Дербник хворь чужеземная, а не простой молодец! Не рады ему в Хортыни. Это чувствовалось в словах, взглядах, да даже в воздухе! Хоть к посаднику иди и с него спрашивай!
Смачно выругавшись, Дербник с облегчением покинул бедняцкую улицу и вернулся на постоялый двор, в корчму. Среди приезжих было легче: никакой злобы, сплошь любопытство да пустые сплетни, что тянулись ниткой из Гданеца. Марья слушала с любопытством, Зденка лишь усмехалась. Кажется, ее веселила наивность княжны.
– Может, поднимемся? – предложил Дербник. Ему не нравилась похабщина, которая долетала до их ушей.
– Выдохни, – ответила Зденка. – А то нависаешь Перуновой тучей.
Он зыркнул на нее и вкратце описал прогулку. Харчевня, грязь, злоба и молчание. Ничего хорошего.
Марья отхлебнула квасу и хотела что-то сказать, но не успела – в корчму зашел до боли знакомый человек. Все трое разом обомлели: седеющие пряди, хмурое лицо, шрам на щеке и меч, один из самых легких и острых в Гданеце.
– Сытник, – прошептала Зденка и опустила голову, как провинившиеся дитя.
Сытник смерил корчму взглядом и прошел к их столу. Дербник сжал руки так, что побелели костяшки. Будут крики с руганью, проклятья и чуть ли не драка. Сытник не терпел непослушания.
– Не сберег-таки, – он устало вздохнул и сел рядом со Зденкой. Та поежилась. – Ну что, кто из вас додумался привести ее сюда, а?
– Не ругайся, – подал голос Горыня, сидевший у соседнего стола. – Ты не выше Мокоши-матери.
– Это была моя воля, – подняла голову Марья.
Сытник протер глаза. Дербник только теперь заметил огромные мешки. Видимо, спать ему в последнее время не приходилось.
– Из этого навоза я вас не достану никакими вилами, – недобро произнес он.
Горыня отвернулся. Дербник, Зденка и Марья непонимающе переглянулись. Сытник цокнул языком и начал рассказывать:
– Давно то было, вы еще птенцами бегали. Мы стояли аж за Ржевицей, ну, с той стороны, – Сытник раздвинул руки, показывая, насколько далеко находилось войско, – сеча за сечей. Мы не сразу поняли, что чародеи колдуют против нас. Наши же чародеи, представляете? Вот и я не представлял! И начался ужас. Старший приказал отступать в лес, не все послушались, эх! – он тяжело вздохнул. – В лесу нас настигли. Меня ранили, там я и упал. Очнулся уже у них, – Сытник указал рукой на Горыню. – Залатали, вишь. От тамошних волхвов я узнал, что горы уже не держат чародея, но выпустить его на волю может та кровь, которая вплетена в проклятье, – Сытник многозначительно взглянул на Марью. – Говорили, он будет звать ее, и чем сильнее рушатся камни, тем громче будет зов. Так и сказали, мол, придет однажды, не выдержит.
Зденка разинула рот, Дербник застонал от досады. Не зря повторял княжне, что надо поворачивать! Вот ведь упертая!
– Погоди, – помотала головой княжна, – нам нужна не только моя кровь? Объясни.
– Сгодится любая из тех, кто проклял, – встрял Горыня. – Что твоя, что старших чародеев. Твоя, пожалуй, понадежней будет.
Он усмехнулся. У Дербника зачесались руки. Проучить бы поганца!
– Но я не видела волхвов в деревне, – с сомнением отозвалась Зденка. – Ты что-то путаешь.
– Померли они, – отрезал староста. – Других не нашлось. Если бы мальчишка не сбежал…
– Мальчишку оставь в покое, – недобро прищурился Сытник. – Наш он уже.
– Прихвостень княжеский, – буркнул Горыня и отвернулся.
– Что за мальчишка? – оживился Дербник.
– А, – махнул рукой Сытник, – Пугач. Сынишка волхва. Он-то и напредсказывал всякого, а потом сбежал. Не захотел служить Лешему.
Дербник схватил кружку и сделал несколько глотков кваса. Марья и Зденка сидели и ошарашенно смотрели то на Сытника, то друг на друга. Пугач вырос в оборотничьей деревне, предсказал появление Марьи, которую уже давно завывали в горы, а потом убежал, полетел следом, решив служить не лесному князю, а Моровецкому.
Выглядело как мерзкий, совсем не напевный сказ кощуна.
– Да чтоб меня! – не выдержала Зденка. – Что еще ты скрыл, а?!
– Вам и этого не было положено знать, – шикнул Сытник. – Но раз уж ввязались, то лучше так.
Никогда еще желание напиться не бурлило в Дербнике так сильно. Хотелось забыться, раствориться в воздухе или стереть себе память, а после очнуться в Гданеце – и чтобы все было как прежде.
– Ты сам вызвался ехать в Черногорье, – Марья усмехнулась. – Кому ты служишь, Сытник?
– Будь моя воля, вернул бы тебя к отцу, – он со злостью покосился на княжну. – Но ты откликнулась на зов и теперь вряд ли поедешь в Гданец.
Вывернулся славно, ничего не скажешь.
А вот Дербник уже мало что понимал – догадывался лишь, что посадник тоже знает про оборотней, помогает им. А может, нить тянется аж из столицы? Он не удивился бы, если бы вдруг посреди харчевни появился Пугач и сказал, что время освобождать чародея и идти на врага с новым войском, которое вот-вот вырастет из ниоткуда.
Поразить его сильнее могло, разве что, явление богов, но это уж совсем за пределами всего возможного. Марья теряла голову из-за чародея, а Дербник – из-за Марьи. Вот ведь глупец!
Он вышел из-за стола, едва сдерживая волну злости. Так хотелось пнуть лавку или запустить кружку в стену. Вранье, недомолвки, проклятья – все смешивалось и заставляло сердце кипеть от негодования. Пусть скачет вместе с Лешим и навями!
Дербник подошел к хозяину харчевни и попросил налить крепчайшего варева, такого, чтобы душа пустилась в пляс с первого же глотка.
2
Воронята косились на Дивосила с любопытством. Хоть Любомила и объяснила, что им стоит сидеть тихо и не совать носа дальше двери, дети оставались детьми. Они засыпали ведунью вопросами, катались по постели, всем своим видом показывая, насколько скучно им в светлице.
Дивосил надеялся на Пугача. У него было время найти верное средство и спасти птенцов. Тем более что дети не помнили про Лихослава, да и кто запомнит слова, сказанные в бреду?
– А когда мы полетаем?
– А можно превратиться?
– Когда нас начнут готовить к полетам?
Лучше бы они продолжали спать. Дивосил устал повторять одно и то же, поэтому продолжил молча смешивать мяту с одолень-травой. Славное снадобье получится: и сердце успокоит, и тело укрепит. Самое то для тех, кто прошел через пламя и впервые обратился.
– Иглу в мешке не спрячешь, – тихо проворчала Любомила. – Особенно если она вертится с шумом.
Ее слова отзывались болью. Ведунья выплетала оберег из еловых веток для недобрых гостей и гоняла сенных девок с поручениями. Сама же – ни шагу за порог, как будто боялась или ждала беды.
Воронята галдели, обсуждая княжеский терем и самого князя. Думали, у него горы дивных чудес в сундуках, а в опочивальне зачарованная клетка с чаро-птицей, что умела предсказывать будущее. Дети! Дивосил не выдержал и мягко улыбнулся. Такие разговоры приходились ему по душе. Добрые слухи, наивные сказы отдавали позабытым теплом. Он и сам ведь когда-то был ростом с деревце и не повзрослел бы так быстро, если бы чужаки не выкосили весь род.
– Дивосил, – окликнула его Любомила, – не уходи.
«Не ступай во тьму, не буди чудовищ. Этим ты не сделаешь себе легче», – сказала ведунья вчера, когда он хотел подремать на лавке, но боялся закрыть глаза.
Вечером предстояла встреча с Мирояром. День назад Дивосил был уверен, что князь его выслушает – теперь сомневался: а надо ли? А что, если все давно уже знали про чародеев? Может, своими словами он только испортит чужой заговор или накличет беду? Не поверит же Мирояр травнику, который не пробыл в столице и месяца.
Из мыслей Дивосила вырвали крики во дворе. Он выглянул в окно вместе с Любомилой и замер от ужаса: княжеские воины и оборотни из птичника дрались с чужой стражей, которую возглавлял Руболюб. Последние проигрывали, но чародей не собирался сдаваться – он переплел пальцы и, кажется, нашептывал что-то.
Над головами воинов выплеталась пламенная сеть. Рухнуть вниз она не успела – налетел угольный вихрь и мигом поглотил ее. Руболюб начал испуганно оглядываться и заметил в стороне Пугача.
– Мальчишка! – взревел чародей.
– Осмотрись, – фыркнул тот, указывая на перебитую стражу. – Пойдешь против всех один?
– Ты заплатишь! – шикнул Руболюб. – Я украшу твоей головой свой терем!