– Разрежешь ладонь, проведешь по камням – и, почитай, готово, – он оставался невозмутимым. – Огонь и чужая кровь уже подготовили почву.
Выглядело просто, настолько, что аж не верилось. Марья повертела в руках гребень и призадумалась. В летописях про обряд упоминалось мельком – больше про деяния Лихослава и то, что княжество погрузится во мрак, если чародей вырвется на волю.
– Что бы ты сказал моему отцу, если бы я не приехала в Хортынь? – она покосилась на Сытника. Уж больно хотелось подловить его на вранье и потянуть за эту ниточку.
– Я бы сказал, княжна, что враг рвется в Черногорье и дальше, – перевертыш пожал плечами. – Мне пришлось бы вернуться в столицу и ждать.
Неудивительно. Никто не говорил о том Марье, но она догадывалась: если бы не упрямство предков и не жадность Огнебужских, давно бы заключили твердый мир на долгие лета, а не довольствовались бы огрызками жизни без войны. Шаткое перемирие – совсем не то, что спокойная жизнь, когда можно и торговать без преград, и пиры с иноземными гостями собирать не только в Гданеце, а и в других городах.
Сытник не врал. Он оставался верным князю, несмотря на собственные тайны и помыслы. Марья подбирала слова. В обещаниях, клятвах и проклятиях надо быть осторожной: вложишь неправильный смысл – и все разрушится, сработает по-иному.
– Если все так, как ты говоришь, я попробую.
Она отложила гребень и принялась плести косу. Выходило плохо: пряди путались, точно буйные змеи. Сытник делал вид, что не замечал – и правильно. Он не смел указывать Марье даже когда она была одета в простецкую рубаху.
– Ты не пожалеешь, – его голос стал неожиданно мягким. – Я бы советовал начать в полдень.
– Как скажешь, – тепло ответила Марья. – Буду ждать вас с Горыней.
Сытник понял намек и, поклонившись, вышел. Принял бы он отказ? Наверное, попытался бы уговорить. А может, заставил бы вернуться в Гданец и сам занялся бы поисками жениха, да поскорее, чтобы Марья родила ребенка. А его-то уговорить легче.
Нет, все-таки доверять Сытнику было страшно. То ли темнил, то ли недоговаривал, то ли еще что. Вот теперь сиди да думай. Откуда это чувство? Отчего она не желала верить, что обряд пройдет просто? С малых лет внушали: бойся Совета, не доверяй чародеям, не вертись возле их стражи и помни, как велика сила. А тут – всего-то ранить ладонь и провести рукой по камням. Не вязалось со старыми записями.
Марья раздраженно откинула назад косу, подошла к окну и распахнула створки. Хортынь тонула в вязком тумане. Избы затянуло толстой паутиной, молочно-болотной, сырой, пахнущей поздней осенью. В белоснежной пелене бродили смоляные тени, безликие, с когтями и будто бы уставшие. Они не трогали людей – молча скользили мимо, изредка оглядываясь на прохожих. Слуги Лихослава, видимо.
Марью это не удивило. Следовало ожидать, что в Хортыни будет много нечисти и духов, что вились возле Черногорья или выползали из пещер. Да и после оборотничьей деревни и рассказов Сытника нечему уже дивиться.
Одна из теней подплыла к корчме и уставилась в окно. Глаз у нее не было, но Марья отчетливо чувствовала взгляд.
– Ма-ать, – раздался сиплый полушепот, – зове-о-от тебя-а-а.
– Что? – она не поверила своим ушам. – Что ты говоришь?
Руки вцепились в подоконник, крепко, так, чтобы никто не смог схватить. Но тень не собиралась нападать – поплыла дальше и завернула за чужой тын. Марья жадно смотрела по сторонам, но ничего больше не происходило: сонные горожане готовились к очередному дню и не обращали внимания на тени. А может, и не видели их.
«Мать…»
Речь не шла об умершей княгине или о Вацлаве, что находилась рядом с детства. Простой человек подумал бы о Мокоши, но Матерью теней могла быть только Морана. Это ее создания прятались в недрах гор или бродили под покровом ночи в поисках пищи. Пугающая, жестокая, холодная, она правила зимой и с неохотой ослабляла свою силу по весне.
Что, если во время обряда Марье предстоит столкнуться с ней? Нет, идти против богини – это слишком. Матерь поможет или не станет вмешиваться. А может, предостережет? Никто ведь наверняка не знал, что из себя представлял чародей.
– Эй, – из-за двери раздался голос Совы.
Марью передернуло. Надо ведь было настолько уйти в себя, что не услышать стука!
– Да, заходи, – рассеянно пробормотала она.
– Ой-ой, – удивилась Сова, – княжна, тебя что-то напугало?
Город, полный навей, упоминание темной богини, предстоящий обряд. Если подумать обо всем разом, голова пойдет кругом.
– Беспокойная ночь, – отмахнулась Марья. – Тут плохо спится.
– Да, – кивнула Сова. – Сплошные кошмары.
Она тоже выглядела неважно: осунувшаяся, с синяками под глазами, за спиной висел лук. Видать, совсем не чувствовала себя спокойно.
– Где Дербник? – спросила Марья и только после подумала, что, наверное, он лежит с хмельной головой.
– Дремлет, – отрезала Сова. – Могу разбудить.
Вела она себя неприветливо. Из-за кошмаров? Вряд ли. Впрочем, не ей судить княжну. Марья покачала головой, мол, не надо. Ничего страшного не случится, если он отдохнет до обеда.
– Вы мне понадобитесь ближе к полудню, – произнесла Марья твердо, так, чтобы стало ясно: перечить не стоит.
– Хорошо, – сказала Сова. – Я слышала, как приходил Сытник, и решила убедиться, что ты в порядке.
– Сытник меня не обидит, – улыбнулась Марья. – Не беспокойся об этом.
Та с сомнением хмыкнула, но удержалась от ответа. И правильно. Постоянная мнительность – пусть и со стороны – уж очень не нравилась. Это чувство вынуждало раз за разом спрашивать: «А верно ли ты поступаешь?» – и не находить ответа. Как будто открываешь старый ларь, где могут быть сокровища, нави, проклятья или пустота. Чародей мог обернуться чудовищем, божеством, простым безумцем или грудой костей. Не проведешь обряд – не узнаешь и погрязнешь в сомнениях.
– Ступай, – Марья указала на дверь. – Если будут вести, приходи раньше.
Сова скрылась за порогом. Не поклонилась. Что ж, в Хортыни простительно. Чем больше Марья вспоминала себя прежнюю, тем сильнее хотела вернуться в столицу и принести если не мир, то могущество. Показать отцу, боярам и Совету, что с ней нужно считаться, а тот, кто будет морочить голову и врать – отправится в поруб.
По телу разлилось пламя. Прилив сил придал ей уверенности, а в голове зазвенело властное: «Действуй!» Такое чужое для простой княжны и родное – для наследницы. Марья еще раз попыталась заглянуть внутрь себя. Может, в этот раз удастся увидеть правильный путь?
Мгла сочилась золотом и играла с разными нитями. То были чувства: любовь, благодарность, злоба, гнев, боль, отчаяние. Последнее она смаковала, обнимала цепким вьюном и улыбалась. Сколько всего сокрыто в одной девице! А казалась ведь такой невзрачной, простой, похожей на других, бестолковых и горделивых.
– Наконец-то ты пришла ко мне, дитя, – она ядовито улыбнулась и обняла Марью. – Не позволяй страху и сомнениям сбить себя с дороги, не дай им отделить твою волю от моей.
Она посмотрела в глаза княжны, затуманенные, полные покорности. За этой пеленой таилось пламя, нечеловеческое, безумное. Огонь мог вывести девицу к свету, к другой Матери, – а мог и погубить, выжечь, оставив горстку пепла.
Марья послушно кивнула. Она исполнит предначертанное и высвободит силу, несмотря ни на что.
Обряд – это испытание.
Обряд – это выбор и пляска на грани.
Обряд – это превращение, миг, отделяющий человека от бога. Кровосмешение, способное убить, свести с ума или пощадить. Плата за него высока, но и награда будет соответствующей.
– Ступай, дитя, – мгла обернулась. У нее были тысячи лиц, и все – почти незримые. Глазами не увидишь, как ни старайся. – Ты знаешь, что делать.
XIVПляска богини
– Не боишься показывать свое лицо человеку?
– О, не переживай, – она ухмыльнулась. – Ты все равно его забудешь, когда проснешься.
– По-твоему, я сплю? – он осмотрелся.
Сплетение пещер, камни – обычные и причудливые, темнота. Все казалось привычным и осязаемым.
– И да, и нет, – отмахнулась она и сделала шаг назад – в густой мрак, туда, где можно раствориться и исчезнуть. – А впрочем, неважно.
1
Дербник долго вертелся, не желая просыпаться и вспоминать вчерашний вечер. Видать, не только княжна сходила с ума – что-то нашло и на него тоже, исказило душу до неузнаваемости, заставило напиться. И со Зденкой невесть что сталось. Выпила всего кружку – а как плясала, как льнула к Дербнику, больше напоминая банную девку, нежели перевертыша. От таких перемен по телу шли мурашки. Навья дыра, а не город!
Он с неохотой поднялся, потянулся с кряхтением и подошел к окну, чтобы распахнуть створки. Заскрипела старая древесина. Прохладный ветерок мигом ворвался в светлицу, взъерошил и без того запутанные кудри, прогулялся и исчез у порога. Дербник вдохнул свежий воздух. В Хортыни пахло рекой и немного – сыростью. Ни прелой листвы, ни сбитня, ни птичьих перьев.
Люди двигались тоже неторопливо – не то что в Гданеце, где всякий служка бегал туда-сюда и озирался по сторонам, надеясь ничего не упустить. Нет, здесь девки и дети ходили по двору медленно, кормили кур без спешки, а некоторые и вовсе спокойно стояли, ожидая чего-то или кого-то. Эта вялость пугала. Казалось, все они увязли в болоте и не собираются вылезать.
Тряхнув головой, Дербник вышел за порог и спустился по лестнице. Полупустая корчма выглядела тоскливо и бедно. Опустевшие лавки едва освещала одна-единственная лучина.
– Воды, – сипло пробормотал Дербник. Ему не помешало бы промочить горло, умыться, собрать пряди и прийти в себя. Спустили один хмельной вечер с рук – и хватит. Княжна ведь не перестала нуждаться в Дербнике. Или перестала?
Он нахмурился. Да нет, иначе бы отправила вместе со Зденкой в Гданец, помогать отцу. Или за горы, к врагам, разведывать да вынюхивать.