Корчмарь подал Дербнику добротную кружку. Он отхлебнул и почувствовал облегчение. Какая же радость – простая колодезная вода! Голова потихоньку прояснялась, и все четче проступал вчерашний вечер, нелепый и странный. Сытник – пора бы признать – переломал в Дербнике что-то, а что – непонятно. Он тоже хорош: повел себя как мальчишка, не взял разум в руки.
Смешно вышло. Всю дорогу твердил себе, что они с Марьей на разных ступенях, а когда ткнули носом в это, показали, что он лишь слуга, сопровождающий Марью, то обиделся и напился. Может, Дербник нещадно врал собственному сердцу, давая хоть какую-то надежду, а когда ее разбили, то правда выплыла наружу и ударила под дых?
Ой не зря ему Сытник еще в птичнике говорил, мол, не смотри в сторону княжны, не надейся, забудь. Уберечь его пытался, и то было правильно. А Дербник слушал-слушал, а после все равно заглядывался и улыбался, словно завороженный. Тьфу, аж от самого себя воротит!
Он напился, умылся, протер глаза и силой воли не рухнул на засаленную лавку. Нет, столько отчаяния в душе не сыщется. Да и княжну надо проведать. Вдруг ей помощь нужна? Не будет же Марья сама бегать за простым перевертышем!
Собираясь повернуть к лестнице, Дербник увидел Зденку наверху. Она растягивала тетиву лука, проверяя на прочность. Он улыбнулся, вспоминая их шуточные драки. До чего же славным и далеким казалось теперь то время!
– Оклемался, – она опустила лук и поправила косу. – Надеюсь, тебе полегчало.
– Да, – Дербник поднялся по ступеням и оказался в шаге от нее. – Ты была у княжны?
Зденка так поморщилась, будто надкусила кислое яблоко. Он встревожился. Никак с Марьей случилось что?
– Была, – она пожала плечами. – Велела собираться к полудню, отправимся к горе.
Безумие, иначе и не назовешь. Дербник заволновался, представив, как княжна кричит и истекает кровью, а после превращается в чудовище, обрастая шерстью и теряя разум. В груди заныло, тягуче так, отвратно. Душа протестовала, не желала верить, что неизвестный чародей принесет им мир и добро.
Дербник прошел мимо Зденки и постучал в дверь, за которой, скорее всего, ждала Марья. Она ведь умная, смелая, милосердная. Должна прислушаться и понять!
Когда княжна открыла и позволила войти в светлицу, сердце затрепетало. Отрадно было видеть ее, выспавшуюся, отдохнувшую, пусть в бедняцкой рубахе и с неумело заплетенной косой. Простая одежда не подходила Марье, да что тут сделаешь? Оставалось лишь ждать, когда она обратится к посаднику или решит вернуться домой.
– Княжна, – Дербник поклонился, – рад видеть тебя.
– Чего пришел? – холодно спросила Марья. – Я ждала вас не раньше обеда.
Он вздрогнул, как от смачной пощечины. Никогда еще княжна не говорила так неприязненно, грубо. Словно водой окатили!
– Нельзя же так! – не выдержал он, решил высказать все, что вертелось на языке. – Что, если Сытник соврал или не договорил чего? А Горыня? Ты его знаешь меньше седмицы! Нельзя же так просто верить! Один постоянно скрывал всякое от твоего отца, а другой!..
– Хватит! – перебила его Марья. – Скажи: ты явился поучать меня?
Дербник запнулся.
– Нет, – отрезал он. – У меня нет права указывать тебе, но если с тобой что-то случится, то у княжества не останется надежды. У всех нас.
– Это будет моя ошибка, – княжна качнула головой и отвернулась. – Уходи, Дербник. Приготовь коня и держи наготове меч.
– Ты позволишь мне и Зденке быть рядом? – решил уточнить он. Мало ли, вдруг не все потеряно?
– Вы должны быть рядом, – наказала Марья. – Кто тебе сказал, что я доверяю им?
Дербнику ничего не оставалось, кроме как кивнуть и с поклоном выйти за порог. Сердце бешено стучало, а ум изо всех сил вопил: «Хватай ее и вези в Гданец, падай в ноги Мирояру и клянись, что ошибся, но вовремя пришел в себя!» Да разве можно было? Сколько сил потратили на путешествие!
Дербника успокаивало лишь то, что Марья хотя бы не прогнала их со Зденкой. Если что пойдет не так, они схватят Горыню и Сытника и прервут обряд. Непонятно, правда, отчего лесные оборотни лезли в это все. Скорее всего, жаждали вольной жизни. А может, чего-то большего? Стать вровень с чародеем или княжескими птицами, но так, чтобы не пришлось собственные шкуры да свободу отдавать? Кто их поймет! Ходили под Лешим, почитали Лихослава… Темный народец!
Жаль, тревоги не слишком убавилось: как только княжна позовет чародея, мир вздрогнет, зашатается земля под ногами, заходит ходуном – и ничего уже не будет как прежде. Все нынче зависит от Марьи, которой суждено перешагнуть грань и обрушить неведомую силу на княжество. А уж чем это обернется – спасением или последним ударом – воля богов.
Что, если подавить чудовище, пока оно не окрепло? Чародей спал не первый век – значит, наверняка лежал без сил. Не захочет помогать или решит проклясть – останется без головы. Так ведь можно было сделать? Любопытно, почему когда-то Совет вместо казни выбрал заточение?
Задумавшись, Дербник не заметил, как вышел из корчмы во двор. На лиственном покрывале светилась корка инея, подсказывая, что Морана уже пришла и готовилась проявить силу. Хорошо, если это растянется еще на седмицу. Сухая зима придется на руку: под копытами Березника не будет хлюпать, а дороги перестанут напоминать топи.
Зденка во дворе стреляла из лука, попадая то в тын, то в столб. Она тоже казалась взволнованной: то бегала за каждой стрелой, то дожидалась, пока тул не опустеет, то подпрыгивала, точно малое дитя, то озиралась.
– Дербник! – Зденка улыбнулась и, опустив лук, подскочила. – Ну что?
– Посмотрим, – он отмахнулся. – Гляди в четыре глаза.
– Аж в четыре, – Зденка усмехнулась. – Не переживай. Ничего не случится с твоей княжной.
Даже теперь, перед лицом опасности, она ухмылялась и издевалась! Чтобы не рыкнуть лишний раз, Дербник ушел в конюшню. Там его ждал Березник, накопленный, напоенный и радостный. Коню явно нравилась сытая и тихая жизнь.
– Придется потерпеть, – он провел по лошадиной морде. Березник зафырчал и приветливо ткнулся в ладонь. Узнал хозяина. – Не все ж тебе сено есть да столбом стоять.
Конь молчал. И ладно. Вряд ли он понимал людскую речь, зато хотя бы не язвил в неподходящие моменты. Дербник принялся готовить седло и поводья. Не успел он толком выдохнуть, как в конюшню вбежала Зденка, якобы проведать Грушу.
В соседнем стойле поднялся шум. Она громко нахваливала лошадь, совала ей под нос краюху хлеба и хохотала, словно хмельная.
– Дитя малое, – бросил он, проходя мимо Зденки.
Та мигом успокоилась и перестала наглаживать морду Груши. Бедная лошадь! Должно быть, ей нелегко приходится из-за постоянных хозяйкиных… скачков? За одну лучину Зденка могла перемениться несколько раз: превратиться из радостной девки – в отчаянную и злую, и наоборот.
– Кто бы говорил! – раздалось сзади.
Ай, пусть думает что хочет! Спорить с такой упрямицей себе дороже! Дербник не стал поворачиваться и молча вышел из конюшни.
2
Смочить ткань, вымыть, промазать смесью трав, пошептать, как учила Любомила – и так снова и снова, пока не утихнут стоны и мольбы. Дивосил старался не смотреть на рваные края ран, на ошметки кожи – впивался взглядом лишь в грязь и травы.
Казалось, Гданец превратился в Ржевицу или что похуже, ведь в Ржевице они дрались с врагами княжества, а тут – будто сами с собой. Над крышами ухали совы, клекотали соколы, разрывая когтями чародейские сети. Поднимаясь ввысь, они ускорялись и налетали на воинов, впивались когтями в лица, калечили и летели дальше.
У ворот детинца толпился любопытный люд, глядел на резню, но словно издалека, со странными задором и радостью. Да, Дивосил успел заметить, как усмехались чумазые дети и их отцы, мол, поделом вам, нечего сытно жить да сидеть в тепле, пока прочие ходят в простых рубахах и недоедают.
Искалеченных воинов и перевертышей относили к травникам. Кто-то даже умудрялся доходить сам, сгибаясь пополам от боли. В одной руке – меч, а другая зажимает рану. Дивосил не глядел на плащ, не спрашивал, мол, за что ты, милый человек, воюешь, нет – молча промывал, помогал унять боль, перематывал тканью. Потому что каждый имел право на жизнь, а остальное – после.
«Не смотреть на терема, не совать нос за ворота», – он твердо держался за эту мысль, хотя краем глаза видел пылающие крыши.
Когда Пугач убил Ярину и Мстислава, остальные чародеи зароптали. Они не слушали никаких доводов – подняли шум, и тогда роды восстали – Ясные, Огнебурые и… как же их? Позабыл! Все, кто хоть на каплю относил себя к чародеям и желал служить Совету.
Пугач в ответ вооружил птичник, собрал княжескую дружину и показал берестяную грамоту, подписанную Мирояром. Почему князь не показался даже теперь – Дивосил не понимал. Говорили – захворал, да ведь больной, лежачий грамоты подписывать вряд ли станет. Наверное.
Тысяцкий помог Пугачу сплотить люд. Багряные и синие плащи столкнулись – и началась бойня. Травников и ворожей оставили в стороне, служки попрятались, а сенные девки бегали за настоями, травами, мазями, рвали рубахи на ровные куски, уносили грязную одежду и изломанные поножи.
Мимо пролетела израненная сова, чудом приземлилась на лапы и рухнула. Дивосил не умел обращаться с птицами, поэтому окликнул Любомилу. Ведунья стояла над витязем, что трясся в холодном поту и сплевывал кровь на морозную землю.
– Боль… но, – прохрипел он и закрыл глаза. Последний рывок, еще больше капель на покрытой изморозью траве – и тишина.
Любомила выругалась и подбежала к сове.
– Проклятье, тьфу! – рыкнула ведунья и принялась быстро шептать заговор, прогоняющий боль.
– Стрельцы! – вдалеке воскликнул Пугач.
Зазвенела тетива. По улице прокатилась волна криков. Еще больше, страшнее. Дивосил сжал зубы и заставил себя смотреть только на травяную мазь из ромашки и мяты. Окунуть пальцы в туесок, смазать рану, уничтожая хворь, затем – заглянуть в глаза, проверить, не прокляли ли чарами, а если прокляли, то послать сенную девку за полынным отваром.