Не слышать хрипов, криков, стонов, не вслушиваться в бормотание полмертвых, вспомнить про ледяную стену внутри ребер. Не быть ими, умирающими, больными, уставшими, не чувствовать их боли. Водить руками, смотреть на кончики пальцев, исцелять, не смешивая свои чувства с их чувствами.
Шум не стихал, а тел становилось больше. Витязи с замотанными ранами вновь шли в бой, а Дивосил повторял каждому, что в следующий раз не сможет спасти, что нужно отлежаться. Но кто станет слушать простого травника?
От неправильности происходящего выворачивало все нутро, стоило лишь задуматься и замереть на миг. Враг почти на пороге, а они грызутся меж собой, делая Огнебужским огромное одолжение. О, горе, горе им!
Дивосил помотал головой и ругнулся на себя, мол, не время сокрушаться. Он подхватил под руки лучника, помог ему прилечь и принялся осматривать раны на левом плече и у живота. С такими не живут, но Дивосил боролся за любого, пытался вырвать из рук Мораны чем угодно – от настоев и мазей до заговоров, молитв и клятв.
Сколько раз он просил Темную Мать забрать его жизнь в обмен на чужую? Богиня не отвечала и поступала иначе, перерезая серпом очередную нить витязя или служки, который случайно оказался меж двух огней. Перевертышам везло больше. Видать, Велес любил своих слуг и не спешил приближать к себе или отправлять в Перунов Ирий.
– Глаза! Мои глаза! – витязь, лежавший в двух локтях от Дивосила, заметался из стороны в сторону. – Почему я не вижу?!
– Тебе выцарапали их, – отозвалась Любомила, выдергивая птичье перо из раны. С кончика сочилось что-то смолистое и гадкое. То ли грязь, то ли яд проклятия.
Тот застонал. Да, никто не смирялся с такими увечьями поначалу. Еще бы: из слуг Перуна и Сварога – в калеки. В Ржевице витязи, ослепленные или лишившиеся конечностей, травили и закалывали себя сами или просили друзей-братьев сделать это. Дивосил не мог их осуждать: лучше уйти так, чем повиснуть обузой на плечах рода. Возможно, хоть княжеским улыбнется Мокошь[45]и они сослужат службу даже калеками.
Сбоку один окровавленный витязь тащил другого, обоих трясло.
«Почти не жильцы», – подумал Дивосил и тут же обругал себя за эту мрачную мысль.
Пришлось подскочить и, обходя лежавших на земле, осмотреть, метнуться к крыльцу, схватить сразу целый рушник (придется потрудиться, с двумя-то!), а после времеменно оглохнуть на обратном пути.
«Иначе, – говорил себе он, – утонешь в мольбах и просьбах помочь».
– Я, – прохрипел первый, – буду… жить?
Дивосил молча взглянул на его спину, по которой расползлась рана, точно уродливый мак из мертвых земель со смолой внутри. Он ковырнул увечье пальцем, легко, едва касаясь, чтобы не задеть лишний раз, и понял: это не грязь, а куда хуже – гной. Неужели этот витязь бросился в битву больным?
Безумно захотелось выругаться, накричать, мол, навий ты человек, не понимаешь разве, что защищать княжество надо здоровым?! Худой, хромой или больной – сплошь трудности. Не зря же князь щедро платит за службу!
– Так буду жить или нет?! – он начал терять терпение.
Дивосил устало выдохнул и окликнул Любомилу, что совсем недавно наполнила свой туесок травами от хвори. Сам он занялся вторым – а того знатно лихорадило. Неудивительно: из живота торчало аж две стрелы. Вот тут придется хорошо попотеть!
С теми же упрямством и твердостью, что помогали уводить полумертвых из-под носа Мораны, Дивосил принялся заговаривать чужую кровь. Нельзя, чтобы хлынула рекой, пока он будет доставать стрелы. Кровь почти не поддавалась, как будто нечеловеческая рука схватила нить жизни и не отпускала ни в какую.
«Ну на что, на что он тебе? – отчаянно взмолился Дивосил. – Простой витязь не утолит твою жажду, да ты и так уже забрала других. А сколько еще заберешь? Оставь, отпусти, верни в руки Перуна».
Кажется, его услышали. Кровь наконец-то поддалась, и теперь можно было доставать стрелы, но понемногу, плавно, так, словно… Ласкаешь нежную девку? Отвратительное сравнение! Подумать только – какая чушь лезет в голову!
Когда Дивосил достал стрелы и выдохнул, собираясь промывать раны, земля содрогнулась. Все разом подскочили. Даже стоны, хрипы, крики стихли – люди удивленно глядели друг на друга.
Впрочем, отвлекаться было некогда. Дивосил подбежал к лохани с заговоренной водой (хвала девке, что принесла ее!), смочил тряпицу и, вернувшись к раненому, бережно принялся водить по ошметкам кожи. Витязь застонал, да и другие раненые продолжали корчиться от боли и хрипеть. И все равно было тише, чем прежде.
Дивосил чуть не хлопнул себя по лбу. Точно! Лязг мечей, яростные крики, звон тетивы – все стихло. А терема уже не пылали – дымились и тлели. Любомила схватилась за сердце и поморщилась, точно от оплеухи.
– Все, – устало выдохнула ведунья. – Дальше бороться бессмысленно.
3
У предгорья высился круг из девяти камней, на каждом чернели резы. Марья прикоснулась к первому и сразу же отстранилась, почувствовав укол. Больно.
– Тут все и случилось. – Горыня склонил голову набок. – Древние выплели сеть чар и скрепили ее кровью княжича Моровецкого. Старому князю то было уже не по силам, то ли дело – молодой!..
– Наговоримся после, – Марья прошлась вдоль круга. От земли исходила страшная сила, будто ее всю выжгли и окропили самой Смертью. – Что делать?
Гора возвышалась над каменным кругом – огромная, широкая, крутая, полная беспощадных духов, что прожили во мгле и тишине не одну сотню лет. Может, и Лихослав стал таким же?
– Ты должна привести его, – объяснил Горыня. – Пойти по следу из крови по Калиновому мосту, через реку Смородину. Знаешь такую?
Марья застыла. Оборотень предлагал ей принять смерть? Но ведь Сытник говорил, что хватит нескольких капель! Или нет?
– Что за след из крови? – она сглотнула.
Дербник положил ладонь на рукоять меча, Сова тоже напряглась и коснулась налучья. Не зря взяла их с собой! Все-таки этим двоим можно доверять как никому другому.
– Ладонь, – ответил Сытник, достав короткий нож, всего с пол-локтя длиной. – Придется порезать руку и дотронуться до каждого из камней.
Марья взглянула на Дербника и Сову, кивнула им, мол, если что пойдет не так – нападайте, и неохотно протянула руку. Сытник резанул по коже. Тело вспыхнуло от боли – остро, шипяще, страшно. Она с трудом сдержала крик.
Теперь дело было за малым. Марья прошла к первому камню, дотронулась, убедилась, что на нем осталось несколько капель – и так по кругу. Сердце дрожало. Миг – и выпрыгнет из реберной клетки. Казалось, что Марья разрезает чужое кружево серпом. Золотистые нитки рвутся, пламенеют и улетают в темноту пеплом.
Раз-другой-третий – и вот уже половина плетения развалилась, а другая еле держалась. За ней внимательно следили – и не только люди. Чужой дух прокрадывался внутрь круга и блуждал, ожидая чего-то.
«По следу крови на Калинов мост, что стоит над рекой Смородиной, – раздался женский голос в голове. – Ступай, мое дитя».
В тот же миг Горыня набросился на Сытника и всадил ему нож в грудь. Тот рухнул с хрипом. Марья вздрогнула, но не остановилась, чувствуя: надо продолжать обряд.
– Сытник! – испуганно воскликнул Дербник.
– Его кровь должна провести ее, – шикнул на него Горыня. – Он знал об этом.
Сытник закашлялся. Из его рта потекла кровь. Сова достала лук и потянулась за стрелой.
– Нет, – твердо сказала Марья, склонившись над предпоследним камнем. – Не загрязняй обряд. После.
– Правильно, – отметил Горыня. Убегать он не собирался – подхватил умирающего Сытника и затащил в круг, ближе к месту, где переплеталась сила всех чар.
Когда Марья коснулась последнего камня, ее опять обожгло. Волна пламени заклокотала внутри, подхватила, унося далеко за грань. Краем глаза она успела заметить, как рухнуло собственное тело, пока живое и готовое бороться.
Огонь и ветер – точно сам Стрибог – закружили ее. Каменный круг, земля, горы – все исчезло, растворилось, под ногами теперь бурлило кипящее золото, а вокруг – темнота. Марья испуганно озиралась, но ничего не могла увидеть. Разве что полоски всполохов, что появлялись то там, то тут, и переливались, словно заморские каменья.
«Матушко!» – взмолилась она в страхе. Вряд ли богиня ее услышит в таком месте, но вдруг?..
Миг – и снова кинуло вбок. Пламенные волны под ногами перестали змеиться с угрожающим шипением – сперва затихли, а потом и вовсе исчезли, сменившись землей.
Наконец, ее отпустили. Марья с облегчением рухнула вниз. Удивительно, что кости остались целы! Она подергала плечами, ногами, руками – да, и впрямь ничего не сломала. Впрочем… тело ее было далеко отсюда. Или нет?
Марья поднялась и огляделась: за спиной возвышался лес, непроглядный, с громадными елями, дубами. Выше любых теремов и даже горы! Диво дивное! А впереди чернел мост, с толстыми досками, аж в десять локтей, не меньше. На чем держался – неясно. Наверняка ворожба.
А освещали мост всполохи реки, что текла внизу. Пламенная, бурная, она вспыхивала порой огоньками, и те рассыпались, точно перья жар-птицы. Наверное, и их можно было застать где-то неподалеку. Может, в чаще?
Марья повернулась к лесу. Деревья стояли тесно, так, чтобы даже самый маленький человек не прошел. Впрочем, у нее иная дорога – через мост, туда, откуда обычно не возвращаются. Но ведь Сытник принес себя в жертву! А это означало, что Марья могла заглянуть за грань и вернуться. Жаль, не додумалась раньше, что без людской смерти не обойтись. И ни Дербника, ни Совы – сама должна пройти и спасти княжество. Или обречь его на погибель. Ай, хватит терзаться!
Она ступила на мост, потопталась, убедилась, что стоит прочно, в реку не свалится – и быстро пошла дальше. Река будто бы ухмылялась и пыталась напугать – из кипящего потока то и дело вырывалось пламя. Одна волна аж лизнула мост – и пропала; Марья вздрогнула в испуге и побежала. А Смородина принялась вовсю плясать, касаясь досок. Как будто ее забавлял людской страх!