– Берите, – сказал Дербник и сам удивился собственному спокойствию. Ледяному, будто бы отчаянному. – Ну!
Твари не стали долго ждать. Закружившись еще быстрее, они роем налетели на Сытника и принялись пожирать тело. Дербник стоял рядом, боясь поверить, что его пощадили. Зачем?..
Руки, ноги, голова – все становилось чернотой и исчезало. Страшное зрелище! Аж кровь стыла! Он боялся схватиться за меч и отогнать, а может, понимал, что нельзя, ведь Сытник – жертва. Их жертва, добыча. Это как бросить мясо в пасть сторожевым собакам, чтобы пробраться мимо.
Плоть рвалась, клацали клыки, где-то вдалеке кричала Зденка. Любопытно, а если бы она не выстрелила? Дербник поджал губы. Нечисть не обманешь – заберет свое рано или поздно. Повезли бы тело в деревню – настигли бы в пути. Потому-то и Горыня говорил, что ехать бесполезно! Знал, скотина!
От Сытника не оставалось ничего, даже одежды. Тени дожирали грудь вместе с лоскутами. Возьмутся ли потом за него? Лучше бы взялись – жить с понимаем, что не смог защитить тело, будет еще гаже. Ну какая от него польза, в самом деле? Дербник и княжну подвел в деревне. Марья-то его и выручила. Стыдно должно быть!
Тени поглотили останки и, облизываясь, полетели вверх. Мгла рассеялась – вновь остались лишь каменный круг, скала и Зденка, что душила Горыню, пытаясь вынудить его сказать правду.
– Бесполезно, – обратился к ней Дербник. – Он все равно будет юлить.
Пришлось отпустить оборотня. Недолго думая, она подбежала к своему горе-собрату, раскрасневшаяся, с нитями слез на щеках.
– Ты, – не выдержав, Зденка обняла его, да так, что Дербник закашлялся, – глупец!
– Я жив, – растерянно произнес он.
Как странно чувствовать, что за тебя переживали. Отдаленный шепоток в голове напоминал, что Зденка просто боялась остаться одна. Может, и так. Неважно, если на душе тепло и ты понимаешь, что значишь чуть больше для другого человека.
– Все выжрали, – покачал головой Горыня, поднимаясь из-под камня. – Впервой такое вижу, во.
– Жаль, не тебя, – огрызнулась Зденка. – По твоей роже никто тосковать не будет.
– О как заговорила! – подметил оборотень. – В деревне-то посговорчивей была.
Дербник отпустил ее и молча побрел к Березнику. Сил переругиваться с Горыней не было, да и вряд ли он был повинен в чем-то, кроме замалчивания.
Конь радостно заплясал на месте. Не дожидаясь остальных, Дербник запрыгнул в седло, взялся за поводья и позволил коню унести его подальше. Оказывается, он совсем замерз, пока бродил по треклятому кругу! Ничего, в городе согреет и тело, и душу. Уж на постоялом дворе-то найдется место для одного всадника.
В спину бил морозный ветер. Морана гуляла по земле в багровых лучах Хорса. Бог пытался смягчить ее холод, сдержать хоть немного, чтобы люди не замерзли вусмерть. Но закатного света надолго не хватит – через пару лучин они пропадут, и тогда богиня разгуляется, сливаясь с мраком и тварями, живущими в нем.
Груша и незнакомый конь нагнали Березника. Видать, Зденка и Горыня прекратили ругаться или решили продолжить в тепле. Что ж, пусть так. За кружкой кваса или меда говорить сподручнее, чем среди чудищ и стрибожьих слуг. Эти не пожалеют – зимой ветра особенно беспощадны. Не задобришь ни дарами, ни мольбами. Только ворожба их сдюжит, сильная, крепкая, согревающая изнутри.
Дербник повернул к Хортыни с тяжелым сердцем. Он боялся, что застанет Марью в объятиях чародея, хохочущую, с глазами, полными пламени и радости. Княжна едва повернется к своему слуге и скажет, мол, ступай-ка ты прочь, возвращайся в Гданец и служи службу там, как раньше.
И ничего больше.
3
Печеное мясо, пироги, соленья, сбитень, квас, репа, похлебка – много чего выставили на стол. Гусляр пел о любви и радости, а по бокам сидели витязи вместе с девками в верхних рубахах с чудной вышивкой. Посадник расспрашивал Марью об отце и Гданеце, но она отмахивалась. Ее мысли были далеко.
Чародей ушел спать. Немудрено: путь был нелегким, еле выбрались. От одной мысли руки дрожали. И как только хватило мужества сунуться и пройти до конца? Разве что из страха получить руины в наследство.
Но Лихослав не спешил исполнять желание. Устал – ладно, но что, если он не мог или не хотел? Марья помотала головой: да нет, чародей дал клятву. Иначе не освободился бы.
Посадник опять заговорил о скорых переменах. Витязи, дружно вторя ему, глянули на нее, столичную княжну. Хороша, должно быть! В грязной рубахе, с наспех заплетенной косой, из которой выбивались пряди. Кто ж знал, что их потащат прямиком на пир, не дав даже ополоснуться толком!
И Дербника с Совой невесть куда унесло. Один оплакивал Сытника, а другая словно провалилась в подклеть разом с Горыней. Марья отхлебнула кваса, закусила пирогом с земляничным вареньем и зевнула. Задерживаться с чужаками, да еще с дороги, не хотелось. По обычаю, гость должен отсидеть хотя бы две лучины. Последняя как раз догорала, озаряя рубахи и густые бороды.
Иноземные свечи горели дольше и плавнее. Надо бы сказать отцу, чтобы прислал в Хортынь. Одно дело – деревенские избы, другое – терем посадника. Уж лучше, чтоб пылали или стояли у окон.
– Устала я, друже, – Марья вымученно улыбнулась. – Путь тяжелый, отдохнуть надо.
Посадник кивнул, подозвал стражника и сказал:
– Проводи княжну в спальню.
Витязь кивнул и прошел к двери. Служки забегали, торопливо убирая ненужные плошки и кружки. Видать, на ее место сядет кто-то другой. В Гданеце за такое посадника скинули бы с моста, выловили и перемазали сажей на потеху народу. Но в Хортыли были другие порядки, и Марье приходилось мириться с ними.
Стражник провел ее по старой кривой лестнице в ту часть терема, где отдыхали гости. Впереди раскинулся проход с несколькими светлицами и раскрытым окном. Возле него горела лучина, освещая двери и настенную роспись – переливающиеся золотом крылья жар-птицы. Она сверкала хищными червонными очами так, словно надеялась застать чужаков врасплох и напасть – налететь, содрать кожу, обжечь.
– Дверь справа, – сказал стражник.
– А там кто? – полюбопытствовала Марья, указывая на среднюю, с истертыми резами. Самое то для князя. А вот две соседние – простые, без колдовских знаков.
– Чародей, – невозмутимо ответил он. – Слева свободно.
Вот как. Значит, Лихослава посадник ставил выше княжеского рода. Боялся больше. Что ж, это следовало запомнить.
– Благодарю, – Марья кивнула и знаком повелела стражнику уходить. Нечего ему вертеться рядом с ней.
Тот склонил голову, развернулся и побрел назад. Не поклонился в пояс, не пожелал доброго вечера – молча. Подражал посаднику, как и весь город. Отбились от рук, забыли, каково бывает, когда народ брезгливо смотрит на князей. Она, конечно, пообещала себе проявлять милость и понимание, мол, что взять с дикого, темного люда, но где-то же должна быть грань!
Марья поджала губы и постучалась к Лихославу. Чародей открыл и впустил ее. Удивительно, что не спал. Бледный, с синяками под глазами, он походил на мертвеца. Во время пира и то был живее.
– Случилось что-то? – она оглядела Лихослава еще раз.
– Твое желання исполнял, – пожал плечами чародей.
Сердце застучало с удвоенной силой. Неужели?! Марья улыбнулась и едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть от радости. Неужто народ завтра проснется в тишине и покое? В целом княжестве! Да нет, в обоих княжествах!
– Сбылось? – Она с волнением всмотрелась в глаза Лихослава. Там не было ни радости, ни гнева – покой, ледяной, тихий, навий. По-прежнему не привык, плавал душой в старой темнице.
– Збовается, – ответил чародей и, немного погодя, добавил: – Хочешь поглядеть?
Марья кивнула. Наверняка сплетет заклятье, чтобы подсмотреть сквозь огонь или воду, как это делала Любомила. Или навеет сон – а тот понесет их души за поля, за горы, к врагам, что рвутся в Черногорье.
Но Лихослав не стал колдовать – он воровато ухмыльнулся и потянул Марью за порог, но не вниз по ступенькам, а вбок, где чернел ход для слуг. Отвращение взыграло внутри: так грязно не было даже в избе Горыни! Она сбежала по лестнице вниз, стараясь не глядеть на углы с паутиной и пылью.
За дверью раскинулся внутренний двор, с курятником, коровником и конюшней. Под вечер он казался осиротевшим – ни одной девки поблизости! Марья выжидающе посмотрела на Лихослава, а тот взъерошил кудри и принялся раздеваться.
– Шутить вздумал?! – рыкнула она.
– Я похож на скомороха? – угрюмо спросил чародей, складывая порты рядом с кафтаном. – Погодь.
Марья отвернулась. На щеках, кажется, проступил легкий румянец. Да, она не деревенская девка и не парилась с мужиками в бане до недавних пор – нянюшка берегла ее. Бедная Вацлава! Сколько слез она, должно быть, пролила по сбежавшей княжне за этот месяц!
А Лихослав тем временем с грохотом вдарился о землю. Казалось, терем вместе со двором перевернулись. Марью тоже затрясло. Она не сразу поняла, что чародея больше нет, а на его месте топчется громадный серый волк.
– Так, – зверь дернул головой и бросил на нее взгляд, – давно то было, а! Давно не бегал!
Волк минул курятник, в два прыжка добрался до конюшни и вернулся к Марье. Его очи пылали радостью и предвкушением. Неужели?..
– Запрыгивай, – он подставил спину, – и держися за загривок.
– О, Мокошь-матерь, помоги, – зашептала Марья торопливо, а сама провела по шерсти, удивилась, насколько она длинная, густая. Наверное, славно бежать в такой шубе среди зимы. Не возьмут ветра и морозы!
Марья осторожно забралась на спину волка и обхватила руками пушистую шею. Страх-то какой! Она и на коне с трудом держалась, а тут зверь – ловкий, быстрый. Оставалось лишь прижаться всем телом и держаться покрепче.
Лихослав потоптался на месте, давая Марье привыкнуть, а затем подпрыгнул и побежал. Земля застонала под лапами, по обе стороны завыло. Стрибожьи слуги ударили в бока. Сердце провалилось в пятки от ужаса. Боги, только бы не сорваться, не выдрать волку пару клоков шерсти.