Дивосил прошел к птичнику, надеясь, что перевертыши помогут ему разыскать Пугача. Но Пугач нашелся сам. Он осматривал меч с рукоятью в виде вороньей головы, недавно выкованный и пока не видавший крови. На ум пришли воронята, оставленные на попечение Любомилы и слуг. Вряд ли их станут трогать, теперь уж не до птенцов.
– Что скажешь? – Пугач схватился за лезвие и задумчиво постучал по нему пальцами. – Крепкое, а?
– Я не витязь, – пожал плечами Дивосил. – Я не слышу зова стали и криков Перуна.
– Верно, – тот согласился. – Так что, есть вести?
Пугач хотел услышать что-то необычное. Отчего-то он возлагал на Дивосила большие надежды, ждал, что простой травник проявит себя… ведуном? Волхвом? Или обратится в зверя, подобно слугам Велеса?
– В старых записях нет такой хвори, – начал Дивосил. – Смерть скосила народ детинца, но не тронула посадских и деревенских. Я думаю, что это проклятье чародеев.
Пугач молча вертел в руках меч, проверяя то лезвие, то рукоять. Казалось, он хотел услышать что-то еще, но Дивосил продолжал молчать.
– Нити тянутся из Хортыни, – наконец проговорил Пугач. – Мать повелела выкосить лишнее, то, что отжило свое, но все еще бродило по белому свету, незадолго до освобождения чародея, а теперь, – стрельнул глазами, – оно мертво, как и все, кто хоть немного был связан с Советом. И никаких вестей оттуда.
Вот оно что. Пугач видел корень бед в Лихославе и собирался выяснить это с помощью Дивосила. Ну конечно, не посылать же Сокола или Сову вдаль, к неизвестному чародею. Да и в пути любого перевертыша могли распознать, а затем – убить.
– Я не оборотень, – произнес Дивосил. – Ехать мне седмицу, а то и больше. Скорых вестей не будет.
– Ты знаешь путь лучше остальных, – продолжал Пугач. – А если совсем по-честному, то в столице тебе не очень вольно дышится, а?
– Я поеду, – отрезал он. – Но ты должен пообещать мне, что не станешь загонять воронят. Они еще дети.
Пугач с неохотой кивнул и добавил:
– Поезжай поскорее, травник.
Последнее слово он как будто выплюнул с презрением. Не нравилось столь важной птице возиться с Дивосилом. Ничего удивительного, только зачем тогда вечно вертелся рядом, еще и взял с собой, когда задумал убить чародеев? Ради Темной Матери? Как будто ей не все равно.
Удел Мораны – морозы, смерти и проклятья. К ней обращались отвергнутые, уставшие люди. Все те, кого гнали прочь, принимали за навей, обижали, над кем насмехались. Богиня служила для них щитом и местью. В ее тенях они крепли и обретали невероятную силу. Правда, не все могли с ней совладать – некоторые теряли человечность и на самом деле превращались в чудовищ, с людским лицом или без него.
Дивосил обругал себя: не к добру вспоминать Морану в зимнее время, ее и так слишком много стало. А вот задум Пугача – дело хорошее. Как же у него выходит говорить с людьми – складно, коротко и ясно. Сам не замечаешь, что соглашаешься.
Ох, он был непрост! Его перья пропитались кровью, причем – как догадывался Дивосил – не впервой. Уж больно лихо Пугач расправился с чародеями, словно давно подготовился и ждал нужного мига, знака, терпел из милости или ради князя. Нечистые руки, конечно, нехорошо, да только кто в столице чист-то? Дивосил тоже замарался и не знал, как вылезти из этого болота.
А тут – просьба, высказанная по-хитрому и оттого запавшая в душу. Нынче поздно отправляться в путь – лучше предупредить конюшего, чтобы подготовил быструю лошадь к утру, и отоспаться. Дивосил не любил проводить время попусту, но понимал: не выспится – заснет в дороге, заморят его слуги Стрибога и Мораны, закружит метелица и унесет, обернувшись медовой песней.
Он прошел к конюшне. Хозяин – бородатый мужик в грязном изорванном кожухе и стоптанных валенках – покосился на него с неодобрением и спросил:
– Кто таков?
– Мне нужен быстроногий конь к утру, – Дивосил сжал руки до боли и добавил: – Приказ хозяина птичника.
Мужик мигом закивал, хмурый взгляд сменился милостивым.
– Чего ж сразу не сказал? – пробормотал он. – Будет конь, и седло подберем. Все будет, малец.
Конюший показал Дивосилу лучших лошадей. Он выбрал белоснежную кобылицу по имени Зорька, тонкую и ловкую. Такая мигом пронесется от города к деревням. Может, и останавливаться надолго не придется, хотя Дивосилу советовали заглянуть в Сварожин Яр, мол, дивный там народ, развеселый да удалой. Только с чего бы? Время-то темное и полное всякой жути.
«Одевался бы по-людски – может, и не приняли бы за служку», – буркнул злой голос в голове.
«То был бы уже не я», – Дивосил ответил самому себе и с облегчением покинул конюшню.
2
Оба войска пали не от оружия, а с ними – целые деревни. Чародей стоял на пригорке в волчьем облике и без сожаления глядел на посеревшие тела. Лихославу не было дела до людей, до проклятой отныне земли. Не его княжество, не его заботы.
Марья осматривала мертвецов, что лежали ближе всего. Алые пятна, расчесы, искаженные ужасом лица – все кричало о хвори, да и чародей не стал лукавить, сказал как есть: исполнил волю, мол, убил всех, на ком держалась война – а значит, в обоих княжествах скоро настанет мир.
– Я не о том просила, – пробормотала Марья. Смотрела на убитых витязей, да не верила, не хотела понимать и принимать. – Ты обманул меня, чародей.
– Разве? – удивленно спросил Лихослав. – Княжно, ты хотела получить скорый мир, и ты получишь его. Или ты не знала, что вражду в три столетия не прекратили одним махом, без достойной… Как вы нынче сказываете? Цены?
Триста лет. Борьба, что въелась в кровь множества родов, впиталась в их корни и прорастала, отравляя каждую жизнь. В словах чародея было разумное зерно, но в чем-то он ошибался. Марья пыталась нащупать, в чем именно, и злилась еще сильнее от того, что не могла.
– Это неправильно, – не сдавалась она. – Ты знал, что я не хотела смертей, но даже не предупредил.
– Мне казалось, ты ясно видишь путь, раз шагаешь по нему, – отозвался чародей. – Ты с таким рвением бежала сквозь княжество, сквозь земли навей…
– Ты должен был сказать, – покачала головой Марья. – Я ошиблась. Подумала, в тебе больше человеческого, чем…
– Триста лет, – напомнил ей Лихослав. – Это почти вечнисть. Но даже если так: княжно…
княжна, ты обратилась к темной силе, к тому, кто просидел во тьме так долго, что почти слился с ней. И поступки мои такие же.
Он говорил медленно, подбирая слова, пробуя их: как вылетают, не вызывают ли удивления. Марья видела, как тяжело дается чародею их речь, поэтому пыталась уловить суть. Может, и впрямь не понял? Желание-то прозвучало, словно звон железа, – горячо, сковывая крепко-накрепко.
Нет-нет, пора признать безо всяких утешений: она ошиблась. Лихослав и сам признался, что он больше служитель Смерти, чем человек. Чародей, связанный с мглой и тенями.
– Темные силы творят лишь тьму, – Марья усмехнулась. – Не о том я просила, чародей.
– За чудом идут в капище, – произнес волк. – За травами – к знахарям и травникам, за чарами – к чародеям. Ты пришла в сердце Смерти просить добра? – он качнул головой и фыркнул.
Последняя нить надорвалась и улетела с ветром. Марья села на замерзшую землю и зарыдала, прикрыв лицо ладонями. Да, шла за чудом, за миром, ради витязей, которым стоило бы вернуться домой, ради их родов и ближайших деревень, что живут в страхе. Ради того, чтобы Ржевица стала последним сожженным городом.
Что же теперь будет? Марья отвела руки и вгляделась в небо. Там мелькали тени из будущего. Вот оба княжества бросают все силы на борьбу с неведомой хворью, вот находят чудо-травы и снадобья, хотя на самом деле хворь уходит сама, забрав всех тех, чья кровь была отравлена войной. Вот наступает долгожданный мир, но от людей остались сплошные тени, бледные, уставшие, поглощенные бедами.
– Не того я просила, – повторяла Марья. Слезы катились по щекам и согревали кожу. Хотя что ей какой-то холод? Натворила дел хуже некуда, хоть ложись и помирай среди витязей. Стыдно будет глядеть чурам в глаза. А отцу как в глаза смотреть? Бросила ведь, убежала, оставив пару строк на бересте – и ради чего, спрашивается?
– Не заливайся плачем, княжно, – обратился к ней Лихослав. – Народ, что ушел к небесным братьям, не повернет назад. Переживай о живых.
Чародей говорил холодно, отстраненно и успокаивающе. Его голос ложился на сердце мятой, обволакивал и притуплял боль. Марья шмыгнула носом и протерла глаза. Что ей осталось? Возвращаться и смотреть на последствия разве что.
– Тяжело будет тащить эту ношу. – Она поднялась на ноги и одернула подол рубахи. Хороша княжна: зареванная и грязная. Надо бы в посадскую баню сходить да нарядиться, а после принимать недобрые вести с гордым взглядом. И никто, никто не увидит ее сожалений. – Отнеси меня назад, чародей. Надо вернуться.
Но Лихослав не спешил. Бросив насмешливый взгляд на Марью, чародей медленно спустился с пригорка, лениво прошел мимо воинов, что лежали поблизости, и подставил спину.
Марья забралась на волка так, словно впереди ее ждал сырой поруб или погребальный костер. Смерть такой глупой княжне была бы к лицу. Кто знает, вдруг она уже поджидает в Хортыни? Да только Лихослав понесся не в обратную сторону, а куда-то вбок, подальше от гор и Огнебужских земель.
Марья завертела головой и поняла, что не ошиблась: они ехали между Черногорьем и чужим княжеством, и не в Хортынь, не на большак, а куда-то вглубь, к перелеску. Тропка становилась все уже, пока не превратилась в тонкую ленту. Волк лихо перепрыгивал колючие кустарники, оббегал могучие деревья, пригибался, чтобы не задело еловыми ветвями.
– Куда мы едем? – прокричала Марья, покрепче стискивая загривок.
Волк не ответил – лишь подпрыгнул. В тот же миг тропка вильнула и спрятала обратный путь за рядами старых дубов. Сомнений не оставалось: чародей нес ее в лес, подальше от людского мира. Неужто решил отдать в жены лесному князю? А может, они вывернут и окажутся в оборотничьей деревне? Да нет, Дикая чаща осталась позади, и дубов в ней было поменьше.