– Оставь меня, оставь, – шептала Марья, ступая по усеянному телами полю. – Уйди туда, откуда пришло.
Свеча задрожала. Из пламени начали проступать мужские и женские черты, удивительно тонкие. На таких взглянешь – сразу поймешь: гости не из этого мира. Оба бледные. Марья всмотрелась: нет, не знала она похожих молодцев. А вот девка показалась смутно знакомой, как будто… О, боги!
Марья ахнула, узнав саму себя. Это она стояла рядом с незнакомцем, криво ухмылялась и глядела угольными глазами.
– Да защитят меня Мокошь-матушка и Перун-громовержец, – запричитала она в страхе. – Да не коснется зло, не дотянется – истает, коль попытается. Да будет так, как я сказала, и слово мое – истинно.
Молитва помогла – видение мигом растаяло, оставив испуганную Марью в одиночестве. Она выдохнула с облегчением и легла в постель. Облако травяного дыма постепенно обволакивало, глядишь – через пол-лучины разнесется по всей спальне и вытравит остатки морока.
Марья протерла рукавом вспотевший лоб. Ну и наворотила дел! Неизвестно, удастся ли прогнать это зло – может, будет ходить по пятам и нападать в темноте, когда никого не окажется рядом? Надо бы попросить Вацлаву поспать с ней хотя бы седмицу. Вдвоем не так страшно.
– Ох, Марьюшка, – а вот и она явилась, встревоженная и бледная, – что же ты наворотила? Князь-батюшка сам не свой стал, а дворовые о тако-о-ом шепчутся, – Вацлава нахмурилась. – Что сталось, лебедушка?
– Я не сделала ничего плохого, – Марья отвернулась. – Мне нужно отдохнуть, нянюшка. Завтра буду дела делать.
– Чует мое сердце, не зря ты слегла. – Вацлава всплеснула руками. – Гляди, не станет лучше – прикажу за ведуньей послать. Не дело это, ох не дело!
– Оставь меня, – попросила она. – Если вдруг понадобишься, я позову.
Вацлава хотела возразить, но, увидев, что Марья нахмурилась еще сильнее, поклонилась и ушла. Отчего-то кудахтанье нянюшки начинало раздражать. В самом деле: Марья не ребенок уже, а княжна со своим умом. Не нужно никому носиться вокруг нее и загораживать от бед – как нынешних, так и грядущих. С этими мыслями она заснула, провалившись невесть куда – то ли в мир мертвых, то ли к самому Лихославу.
Скала распахнулась, принимая чужой дух. Раньше он казался враждебным, но теперь – нет. Мгла примирилась с ним, даже больше – ей понравилось. О чудо чудное, ведь раньше никто из живых не приближался и не пытался войти, особенно так – напрямую, без жертв и низких поклонов.
Мгла любила княжескую кровь. Да и чародей, если честно, уже поднадоел. Это как есть одно и то же каждый день. Глядишь – и поголодать захочется, лишь бы не впихивать в себя это.
А она, глупая, безрассудная девка, позволяла вести себя по пещерам, всматривалась вниз, где чернели истоки силы, дотрагивалась до камней, полных шепота и странных резов. О, сколько веков они не знали человеческих рук! Не говорить же о Лихославе – он давно уже стал своим. А говорили – великий чародей! Как же! Простак простаком, раз позволил людям обвести себя вокруг пальца.
Мгла взглянула на девку и усмехнулась. Ну здравствуй, милая. Добро пожаловать в Черногорье. Кажется, так этот край прозвали люди? И верно. Уж где-где, а тут они не ошиблись.
Марья вздрогнула и открыла глаза. Морок, пробравший ее до самого сердца, исчез. За окном пропели первые петухи[14]. Она так долго проспала? Неважно. Куда важнее – кошмар. Марья видела себя со стороны и злобно смеялась. Так не должно быть. Казалось, вокруг вились злые чары, и даже травяной дым не мог их прогнать.
Может, права Вацлава? Может, стоило Марье забыть об осторожности и сходить к Любомиле. Но тогда все узнают, что она, княжна, пыталась ворожить и звать к себе чародея, причем перед собранием Совета.
Марья осторожно выругалась. Нет, лучше после, когда чародеи соберутся, потолкуют, попируют и разойдутся по теремам. Вот тогда можно будет. И никто ничего не узнает, ведь на слуху будет Совет со всеми своими сплетнями и переругиваниями. Хорошие у них чародеи, конечно: как друг другу кости перетирать, так это с радостью, а как очередная стычка, так «а пошлем-ка мы, пожалуй, мужиков да оружия побольше».
Ни один из князей не противился воле Совета. Ни один не остановил войну. На что они надеялись, спрашивается? На богов, что молчали век от века? Глупые, странные люди.
Марья перевернулась на бок и зарылась в покрывало. Она заставит Совет принять нужное решение. Подкупом, уговорами или чем-нибудь еще. Но сперва – отдых. Без него такое бремя не протащишь.
2
«Триста лет держались чары, триста лет никто не смел подходить к Черногорью – слишком темной силой оттуда веяло. Но чары рушатся, понимаешь? Мгла просачивается сквозь плетение из резов, а Лихослав… О, бедное дитя! Ему пришлось впитать в себя большую часть. Но ей, ненасытной и жестокой, этого мало».
Пахло горечью. Над головой клубился травяной дым, а сбоку горел костер. Дивосил открыл глаза. Первым делом захотелось вскочить на ноги и побежать к князю, но по телу разлилась такая слабость, что он едва мог шевелить головой.
– Ну и ну, – над ним склонился старый волхв. – Навел ты шороху, молодец. Выпей-ка ягодного отвару, а то совсем захудал.
Дивосил промолчал, но отвар принял. Горячее варево потекло в рот. Земляника и мед. Да, славная смесь. Знахарки давали ее детям, когда тех хватала огневиха или ее сестры. Заговоренный, горячий, обжигающий, напиток гнал прочь любую хворь и возвращал силы.
Дивосил выдохнул и тут же втянул травяной дым. На душе стало спокойнее, как будто видения, посланные Мокошью, затянуло туманом. И правильно. Что толку от них, раз тело слабое? Да и чутье подсказывало Дивосилу: не все стоит рассказывать князю – лишь то, что было связано с Моровецкими землями.
Мокошь-мать поведала ему про Лихослава, про Черногорье, показала поля, усеянные голбцами[15]от края до края. Дивосил как будто сам сидел рядом с умершими и прогорал с ними, с головой окунаясь в пасть пламени.
Глоток отвара – и видения уходили на миг, вдох – возвращались снова, еще глоток – опять отступали. И длилась эта борьба до тех пор, пока на дне чашки не остались одни травы. Волхв повздыхал, покачал головой и посоветовал отлежаться.
– Приведи в порядок себя, – сказал он, прежде чем отвернуться. – Не сделаешь ты ничего ладного, раз душа как лоскутки.
Дивосил застонал. Эти самые лоскутки никак не сшивались, и лежать дальше – все равно что пронзать их иголкой наугад. Он поднялся, вдохнул и осмотрелся. Пелена травяного тумана отплясывала над кострами. Кумиры стояли на своих местах, словно безжизненные. На земле валялись погрызенные кости и сухие ветки – то, что еще не успело прогореть. Волхвы толкли травы и вмешивали их в новое варево, в этот раз медово-жгучее, с душицей и зверобоем.
Дивосил поклонился кумирам и покинул капище. Впереди стелился туман. Хорс клонился к земле и уже не светил так ярко, чем и пользовались недобрые духи, путая дорогу. Хорошо, что звери-хранители глядели с купеческих и боярских крыш, подсказывая путь. Благодаря им Дивосил минул площадь и прошел к воротам детинца.
Стражники скривились. Значит, узнали. Они молча пропустили Дивосила внутрь и отвернулись.
– Гляди-ка, – сказал один другому, – какой туман стелется. А ведь еще недавно солнце было.
– То у посадских, – отмахнулся стражник. – К нам-то, ишь, не подползает. Боится!
Дивосил сжал губы. Они что, правда верили, будто в детинце обитает некая сила, которая отталкивает любое зло? Ох глупые! Счастливые и глупые!
Впереди лениво разлеглись терема. Дивосил уже не удивлялся, подумаешь – расписные окна да древесные кружева. Для пламени-то все равно – хоть княжеские покои, хоть землянка. Все станет его добычей, если ничего не изменить.
Дивосил прошел мимо знакомых заборов и остановился возле самого высокого – такого, что и волк не перепрыгнет. Кажется, за этим его и делали: чтобы никакой перевертыш не смог забраться внутрь без позволения князя. Как странно, что раньше Дивосил этого не замечал.
Витязи князя тоже узнали его – скривились так же, как стража у ворот детинца. Но внутрь впустили. Дивосил шагнул в знакомый двор, полный криков, лязгов, перешептываний и мелочных разговоров. И снова – как в тумане: вроде княжеский двор, а вроде темные пещеры, полные неведомых чудовищ. Дивосила пробрало так, что мурашки поползли по коже. Страх-то какой!
К счастью, морок быстро исчез. Двор как двор. Оставалось только пройти в терем через ход для слуг и показаться князю. Главной дорогой ступать не хотелось – не того полета он птица. Не посол, не боярин, не купец, а простой травник, даром что князь доверял ему. Даже удивительно: вокруг столько народу, а Мирояр выбрал чужака.
Задний ход вывел его в подклеть[16], осталось подняться по лестнице и пройти в горницу[17]. Откуда-то потянуло сыростью, но Дивосил не обратил внимания, да и вверху было намного приятнее. В полумраке пылали свечи, расставленные стражниками. От них исходило приятное тепло. Дивосил улыбнулся. До чего же хорошо!
Сбоку расположились светлицы, похожие одна на другую, как сестры. За дверями наверняка прятались румяные купчихи и боярыни. А может, сами бояре, кто его знает? В любом случае ступать туда Дивосил не собирался – повернул налево, к покоям князя. Их тяжело было спутать с другими – громадная дверь с позолотой, окруженная несколькими рядами рез, светилась издалека, как купальский костер.
Дивосил хотел постучаться, но дверь распахнулась сама. Из покоев вышли воевода и советник. Они перемывали кости боярам. Князь Мирояр остудил их пыл и приказал пересчитать еду, мол, сколько есть для зимовки, а еще разузнать про Ржевицу что-нибудь новое. Им оставалось только согласиться и поклониться, прежде чем совсем уйти.