Потому что у той жизни, что выбрала для нее мать, не было цели.
Она развернулась и вышла с террасы. И отправилась на кухню – там вовсю копошилась прислуга. На нее никто не обратил внимания. Мэй прошла через кухню к черному ходу – и вышла наружу. С этой стороны дома была тихо и темно. Гости разговаривали и пересмеивались на чудесном заднем дворе с другой стороны дома. Она даже не подумала о том, что надо бы собрать вещи или переодеться. Чувство собственного достоинства и эго в сумочке-клатче. Вот и все, что ей было нужно.
И она пошла одна в жаркую, летнюю, влажную ночь, в которой звенели комары. Она вышла на проселочную дорогу прочь от усадьбы и шла по ней, пока не вышла на шоссе к Новому Стокгольму. Через два часа она сняла туфли на высоком каблуке и пошла босиком. Через три налетела гроза, и с небес обрушился страшный, подобный потопу, ливень. Через шесть часов она вышла к городу.
Все знали, где находится «Густав». Самое высокое здание в западных кварталах. И единственная гостиница, в которой имели право останавливаться плебеи на территории нордлингов. Судьба была к ней благосклонна, потому что Мэй подошла к «Густаву» и столкнулась лицом к лицу с генералом Ганом. Тот как раз направлялся к ждущей его машине. Ган уставился на нее и застыл на месте. Мэй решила, что он, конечно, многое повидал на своем веку. Но перепачканную девицу с окровавленными ногами, да еще в мокром коктейльном платье он наверняка видел впервые.
– Здравствуйте, генерал, – чопорно поздоровалась она. – Я решила, что у меня все-таки должна быть цель в жизни.
Когда Мэй закончила рассказ, то подумала, что Джастин, растянувшийся на диване, крепко спит. Однако она умолкла, и он сразу же открыл глаза.
– Может, тебе станет легче от моих слов… Тебе, Мэй, принадлежит сомнительная честь быть первым человеком, который меня безмерно удивил. Я бы ни за что не сообразил, в чем суть. Я вообще решил, что ты сбежала из дому, потому что влюбилась в солдата.
Она мимолетно улыбнулась – и вдруг почувствовала себя невероятно легко и приятно. Держать в себе столько и молчать оказалось непросто. А ведь она держала рот на замке…
– Я сбежала, потому что влюбилась в мою страну.
– Речь истинного солдата.
И он подавил зевок.
– Теперь ясно, почему ты отказала Порфирио – в памяти еще были живы неприятные воспоминания о прошлой помолвке…
Наверное, он не ошибся, – впрочем, Джастин есть Джастин, он многое угадывал с первого взгляда.
– Да. Но… он очень неуклюже себя повел. Он-то полагал, что дело в шляпе, а сделать предложение – просто формальность. Он и поверить не мог, что я ему откажу.
Кстати, именно таким был и Крис. Странно, что это сходство ей раньше в голову не пришло…
– А если бы я стала его женой… Не знаю. Он не разделял обычные для патрициев сексистские взгляды, но был очень самоуверенным. Он считал, что я всегда буду соглашаться с ним. Он даже вообразить не мог, что я просто-напросто скажу «нет».
Она сглотнула, припомнив обстоятельства их последней встречи.
– Ты боялась, что он попытается тебя контролировать, – заметил Джастин, суммируя данные. – Как и другие.
– Это нормально для людей – они всегда стремятся захватить власть над себе подобными. Но ситуация усугубилась с беременностью Клаудии. Такая власть – она же бессердечна. И недопустима.
– А что случилось с ребенком? – спросил Джастин.
– Понятия не имею. Его отправили куда-то.
Либо он чересчур вымотался, чтобы расслышать фальшь в ее голосе, либо она наловчилась врать. Она была откровенна, но таинственные намеки Эмиля и годы отчаянных попыток разыскать дочь Клаудии тревожили ее. Тайна останется в ее сердце навсегда. Никто ничего не узнает.
– Я ведь к тому времени давно уехала из дома.
Джастин опять смежил веки – он явно засыпал. Мэй поднялась на ноги. Действие «Рии» прекратилось, а последствий сироп, к счастью, не давал.
– Спи. Мы можем заняться анализом моей дисфункциональной жизни в другой раз.
– Да у всех такая жизнь. Нормальной ни у кого не бывает.
Когда она вернулась с одеялом, он лежал с закрытыми глазами, но спросил:
– Интересно, а не спать – это скучно? Тебе не мешает?
– Наоборот, удобно.
– Потому что можно мгновенно собраться и вступить в бой?
– Да. Мне все равно спать не нравилось.
Кстати, вот это она тоже мало кому сообщала:
– Меня мучили кошмары. А теперь – нет.
– Нет снов – нет кошмаров, – пробормотал он.
Дыхание его выровнялось, и она поняла – уснул. Она долго смотрела на Джастина – красивое лицо. А сейчас к тому же – спокойно-мирное. В голове Джастина не кипели мысли – такое редко случалось.
Мэй ушла в спальню. Немного поразмышляла над тем, что произошло за последние несколько дней, почитала, посмотрела документальные фильмы. Время от времени она подходила к окну: интересно, а что все-таки произошло с Эмилем? Кто он? И что ей со всем этим делать?..
Наступило утро, Мэй приняла решение. Она приняла душ, оделась и уже почти приготовила завтрак, как Джастин проснулся. Он искренне удивился, увидев ее на кухне – не ожидал, что она готовит сама.
– С чего ты решил, что я совсем не умею готовить? – Она даже слегка обиделась.
Кстати, она всего-то жарила глазунью – но все равно, не до такой же степени!
– Мне казалось, что в доме родителей у вас были повара, а потом ты просто питалась в армейской столовой.
Он поморщился на свет лампы.
– У тебя аспирин есть?
– Нет, я им не пользуюсь.
– Тогда я обойдусь кофеином.
Он отказался от еды и удовольствовался огромным кофейником. Через час Джастин был бодр и свеж, только глаза у него подозрительно блестели.
– Какие у тебя планы на воскресенье, боец? – спросил он.
– К Кави в больницу пойду.
Он изумленно поднял бровь:
– А ты уверена, что тебе туда нужно? Судя по рассказам, она может неоднозначно отнестись к посещению…
– Я знаю, – мрачно проговорила Мэй. – Уайттри сообщил, что она все еще в госпитале. Просто поверить не могу, что это моих рук дело. И мне нужно это понять. Посмотреть своими глазами.
Вот и веди доверительные разговоры… Возможно, именно из-за всех этих рассуждений о жизни и смерти Мэй захотела лично увидеть то, что она сделала с Кави. И пусть визит окончится ссорой – она должна попасть в госпиталь.
– Понятно. Удачи.
Джастин допил кофе и поставил кружку рядом с вазой с розами.
– Какие красивые. Это молодой человек расстарался?
– Нет… Лусиан прислал.
Она внутренне напряглась, ожидая издевательской ухмылки. Но Джастин – как ни странно – промолчал.
– Ты никак это не прокомментируешь? Фантастика…
– Ты вольна поступать как хочешь. – Тут он заколебался. – Ты удостоишь его второго свидания?
– Я его еще первым не удостоила.
Джастин обрадовался, быстро собрался и ушел, а Мэй поехала на базу. Там она не бывала со злосчастного дня похорон. В больничном крыле девушка в регистратуре сказала, где лежит Кави, – оказалось, что в охраняемом отсеке. Там на страже стояли солдаты обычной армии. Мэй забеспокоилась, потом сказала себе: а почему бы и нет, ведь преторианец – это не совсем обычный пациент. Палата оказалась самой последней в коридоре – тоже важный момент. Дверь оставалась открытой, монитор четко показывал: Кави, Друзилла, преторианец. Мэй глубоко вдохнула и вошла в палату. Возвращаться нельзя. Вперед, только вперед.
Кави полулежала на обычной больничной кровати, вытянув загипсованную ногу. Рядом стоял поднос с остатками завтрака. Она внимательно смотрела на экран – там показывали что-то про Лусиана Дарлинга, он просто повсюду, этот сенатор… Кави повернулась к Мэй, та подошла ближе. И тут случилось нечто совершенно невероятное.
Кави – улыбнулась.
Мэй не помнила, чтобы та улыбалась. Кави всегда отличалась вспыльчивостью. Даже когда у Мэй с Порфирио все было хорошо, она не одобряла выбор своего соратника по когорте. Но сейчас ошибки быть не могло: Кави улыбалась искренне, а не натянуто или только из вежливости.
– Мэй, – проговорила она, и лицо ее осветилось радостью. – Как здорово, что ты пришла!
Услышав, что ее назвали по имени, Мэй удивилась еще сильнее.
– Кави… Друзилла, я рада тебя видеть. Тоже. Хорошо выглядишь.
Кави усмехнулась и провела ладонью по волосам:
– Спасибо, это так здорово. Но мне нужно постричься на самом деле. Или укладку сделать.
Мэй попыталась улыбнуться в ответ, но встреча пошла совсем не так, как ожидалось, и она растерялась.
– Как ты себя чувствуешь?
– Хорошо. Здесь все так здорово. Я бы домой уже хотела, но врачи говорят, нужно еще побыть здесь. Им лучше знать.
– Ну да.
Мэй не могла понять, почему Кави до сих пор держат здесь. Что она с ней сделала? Неужели перелом ноги мог настолько ослабить ее?
– А больно?
– Нет, вообще не больно.
Она кивнула в сторону прикроватной тумбочки:
– Смотри, какие лилии Ньютон принес. Индиго мне всегда цветы дарят. Разве не здорово?
Кави говорила как во сне, и глаза у нее смотрели куда-то мимо Мэй. И «здорово» она уже четвертый раз сказала. Все понятно – она на лекарствах. Не на транквилизаторах. Ей давали нужную дозу, чтобы она чувствовала себя… здорово. Но ведь это всего лишь перелом ноги! Может, Кави довела докторов до ручки, и они решили подсадить ее на легкую схему, чтобы облегчить себе жизнь?
– Очень красивые лилии, – кивнула Мэй. – Надо было бы и мне тебе букет принести.
Лусиановы розы как раз бы пригодились.
– Ничего страшного. Я же знаю, ты очень занята сейчас.
Тут Мэй сделала глубокий вдох – как в воду с вышки прыгнуть – и произнесла то, ради чего пришла в палату.
– Друзилла. Я просто хочу извиниться за то, что сделала на похоронах. Я не права была, и мне очень жаль, что так получилось.
Кави продолжила все так же светло улыбаться:
– Не нужно извиняться, что ты. Мы все немного перенервничали.