Он не удосужился проверить наручные часы, пока не подъехал на парковку третьего закрытого супермаркета. Сейчас 23:26, думал он, не догадываясь, что батарейки часов сели. Вернусь в коттедж и возьму бутылку вина.
До полуночи оставалось две минуты.
Крис вспомнил, как однажды к нему на ладонь села бабочка. Он стоял совершенно неподвижно, боясь спугнуть прекрасное существо даже какой-то непрошеной мыслью. С Эмили сейчас было точно так же. Она не сказала ни слова, и он тоже, но в последние сорок две минуты обнимал ее одной рукой, словно для него это была совершенно обычная вещь.
В телевизоре люди на Таймс-сквер сходили с ума. Там были мужчины с фиолетовыми волосами и женщины в костюме Марии Антуанетты, парни его возраста, подбрасывающие в воздух младенцев, которым полагалось спать. Шар начал соскальзывать вниз под крики толпы, и Крис почувствовал, что Эмили чуть-чуть пододвинулась к нему.
А потом настал 1994 год. Эмили нажала пальцем клавишу выключения звука на пульте. В гостиной коттеджа больше не раздавались крики и не звучали фанфары. Крису казалось, он слышит собственный пульс.
– С Новым годом! – прошептал он, наклоняясь к ней.
Она повернулась к нему, и они сильно ударились носами, но она рассмеялась, и все было в порядке, потому что это была Эм. Ее губы были такими мягкими, и он, чуть приоткрыв ей рот, провел языком по ровной линии ее зубов.
Она тотчас же отпрянула, Крис тоже. Краем глаза он видел, как на Таймс-сквер тысячи людей скачут и смеются.
– Ну как тебе? – прошептал он.
Эмили вспыхнула.
– Вообще-то… мне понравилось.
Крис улыбнулся ей в шею.
– Мне тоже, – откликнулся он, вновь подбираясь к ее губам.
Когда Джеймс вошел в коттедж, из телевизора доносился рев приветствий. Потом вдруг шум замолк. Он остановился на кухне, держа за горлышко бутылку шампанского. Поставив бутылку на кухонный стол, он заглянул в гостиную.
Первое, что он увидел, был телевизор, из которого молчаливо объявляли о наступлении 1994 года. Второе, что он увидел, были Крис и Эмили, целующиеся на диване.
Ошеломленный, Джеймс оцепенел и потерял дар речи. Бог мой, они ведь еще дети! В его памяти еще было свежо воспоминание о происшествии с «Самбукой», и он не мог поверить, что его сын совершит один за другим два непозволительных проступка.
Потом он осознал, что Крис и Эмили делают именно то, на что всегда надеялись их родители.
Не потревожив их, он попятился к двери, вышел из коттеджа и сел в машину. Приехав к главному корпусу, он продолжал улыбаться. Его встретила Гас с красными от гнева щеками и волосами, усыпанными конфетти.
– Ты опоздал, – сказала она.
Улыбаясь, Джеймс описал ей и Голдам увиденную им сцену. Мелани и Гас в восторге расхохотались, а Майкл покачал головой:
– Вы уверены, что они только целовались?
Все четверо подняли бокалы с водой в честь 1994 года. И никто не заметил, что Джеймс забыл шампанское.
Сейчас
С середины до конца ноября 1997 года
По прошествии многих дней после смерти Эмили Мелани ловила себя на том, что фиксирует внимание на самых обычных вещах: завитках рисунка древесины обеденного стола, зиплоке пакетов, инструкции по синдрому токсического шока из коробки с тампонами. Она могла часами вглядываться в эти вещи, словно не видела их тысячу раз раньше, словно не знала, чего ей не хватает. Она чувствовала, что это желание вникнуть в детали было навязчивым, но необходимым. Что, если завтра утром одна из этих вещей исчезнет? Что, если она будет знать об этих вещах лишь по памяти? Теперь она знала, что в любое время ее могут подвергнуть проверке.
Мелани провела утро, вырывая страницы из небольшого блокнота и бросая их в мусорное ведро. Она смотрела, как вырастает гора белых страниц, похожая на крошечный сугроб. Когда мешок с мусором наполнился, она вынула его из ведра, чтобы вынести за дверь. Пошел снег, первый снег в этом году. Завороженная этим зрелищем, она уронила мешок и вытянула вперед руку, не обращая внимания на холод и на то, что дрожит без пальто. Ей на ладонь опустилась снежинка, и Мелани поднесла ладонь к лицу, чтобы рассмотреть, но снежинка быстро растаяла.
Ее напугал резкий телефонный звонок, доносящийся через открытую дверь кухни. Повернувшись, Мелани вбежала внутрь и, запыхавшись, сняла со стены трубку.
– Алло?
– Алло, – произнес нечеткий голос. – Я бы хотела поговорить с Эмили Голд.
Я тоже, подумала Мелани и молча повесила трубку.
Крис смущенно стоял у кабинета доктора Эмануэля Файнстайна, делая вид, что рассматривает фотографии крытых мостов, украшающих стены, и украдкой бросая взгляды на секретаршу, печатающую так быстро, что пальцы у нее сливались. Вдруг запищал интерком. Секретарша улыбнулась Крису:
– Теперь можете войти.
Кивнув, Крис открыл дверь в кабинет, удивляясь, почему он полчаса прохлаждался, если там не было пациента. Психиатр встал, обошел стол кругом:
– Входи, Крис. Я доктор Файнстайн. Рад встрече, – и кивнул на кресло.
Не кушетка, заметил Крис и опустился в него. Доктор Эмануэль Файнстайн вовсе не был старикашкой, каким представлял себе Крис по его имени. Этот парень вполне мог бы работать на лесовозе или на нефтяной вышке. У него были густые светлые волосы, доходящие до плеч, и он на добрых полфута возвышался над Крисом. Его кабинет очень напоминал кабинет отца: темное дерево, шотландские пледы и книги в кожаных переплетах.
– Итак, – начал психиатр, усаживаясь во вращающееся кресло напротив Криса, – как ты себя чувствуешь?
Крис пожал плечами, а доктор наклонился вперед, поднял стоящий на столике между ними магнитофон, проиграл назад фрагмент текста, прослушал собственный вопрос, а затем потряс устройство:
– Странная штука с этими приборами. Они не воспринимают невербальную информацию. Есть единственное правило, Крис. Твои ответы должны издавать звуковую частоту.
Крис откашлялся. Зарождающаяся у Криса симпатия к этому мозгоправу вмиг исчезла.
– Хорошо, – хмуро сказал он.
– Что – хорошо?
– Я чувствую себя хорошо, – пробурчал Крис.
– Спишь нормально? Ешь?
Крис кивнул, потом уставился на магнитофон.
– Да, – с нажимом произнес он. – Я ем хорошо. Но иногда не могу спать.
– Раньше с этим у тебя были проблемы?
РАНЬШЕ – слово, написанное заглавными буквами. Крис покачал головой, и его глаза наполнились слезами. Он уже привык к такой реакции. Стоило ему подумать об Эмили – и с ним происходило то же самое.
– Как дела у тебя дома?
– Странно, – признался Крис. – Отец ведет себя так, будто ничего не произошло, мама разговаривает со мной как с шестилетним.
– Почему, по-твоему, родители так с тобой обращаются?
– Наверное, потому что напуганы, – ответил Крис. – Я испугался бы.
Каково это – за несколько минут узнать, что сын, в которого верил, как в Бога, совсем не тот человек, каким казался? Крис, нахмурившись, взглянул на психиатра:
– Вы рассказываете моим родителям о том, что я здесь говорю?
Доктор Файнстайн покачал головой:
– Я здесь ради тебя. Я твой адвокат. То, что ты здесь говоришь, здесь и останется.
Крис настороженно взглянул на врача. Как будто от этого ему легче. Ему этот Файнстайн до фонаря.
– Ты все еще думаешь о самоубийстве? – спросил психиатр.
Крис нащупал дырку у себя в джинсах.
– Иногда, – пробормотал он.
– У тебя есть план?
– Нет.
– Ты считаешь, вечер той пятницы изменил тебя?
Крис посмотрел на него колючим взглядом:
– Я вас не понимаю.
– Ну, почему бы тебе не рассказать мне, что ты чувствовал. Видя, как твоя подруга застрелилась.
– Она была мне не подругой, – поправил Крис. – Она была моей любимой девушкой.
– От этого, должно быть, еще труднее, – сказал доктор Файнстайн.
– Да, – согласился Крис, заново представляя себе все.
Как голова Эмили резко дернулась влево, словно ее ударила невидимая рука, как по его пальцам потекла кровь. Он взглянул на психиатра, недоумевая, какого ответа ожидает от него этот человек.
После долгой паузы врач сделал следующую попытку:
– Вероятно, ты сильно расстроен.
– Иногда плачу по пустякам.
– Что ж, это совершенно нормально.
– О-о, конечно! – фыркнул Крис. – Совершенно нормально. В прошлую пятницу мне наложили семьдесят швов. Моя девушка мертва. Меня на три дня заперли в психиатрическое отделение, а теперь я здесь и должен рассказывать незнакомому человеку о том, что я чувствую. Угу, я совершенно нормальный парень семнадцати лет.
– Знаешь, – спокойно произнес доктор Файнстайн, – разум – удивительная вещь. То, что ты не видишь рану, не означает, что она не болит. Рана зарубцовывается и исцеляется. – Он наклонился вперед. – Ты не хочешь быть здесь. А где ты хотел бы быть?
– С Эмили, – не задумываясь ответил Крис.
– Мертвой?
– Нет. Да.
Крис избегал взгляда врача. Он поймал себя на том, что смотрит на вторую дверь, которую раньше не заметил, – ту, что вела не в приемную, через которую он вошел. Видимо, подумал Крис, это дверь, через которую он выйдет. Чтобы никто не догадался, что он здесь побывал.
Он посмотрел на доктора Файнстайна, решив, что человек, защищающий твою частную жизнь, не может быть плохим.
– Я хотел бы вернуться, – тихо произнес Крис, – на несколько месяцев назад.
Едва открылась дверь лифта, как Гас засуетилась вокруг сына, обняв его рукой за талию, тараторя и стараясь идти с ним в ногу, когда они выходили из здания, в котором находился кабинет доктора Файнстайна.
– Ну что? Как все прошло? – поинтересовалась Гас, как только они сели в машину.
Ответа не было. Крис сидел отвернувшись.
– Для начала, – сказала она, – он тебе понравился?
– Это было свидание вслепую, – пробурчал Крис.
Гас выехала с парковки, без слов находя для него оправдание.
– Он хороший психиатр? – настаивала она.