Клятва. История любви — страница 23 из 84

– Ей бы это понравилось, – пробормотал он, бросаясь из огня в полымя, где его ждала добрая сотня пар любопытных глаз.


Чувство облегчения, с которым Крис вошел в кабинет доктора Файнстайна, не укрылось от того. Именно здесь Крис меньше всего хотел бы оказаться, но теперь этот приз перешел к старшей школе Бейнбриджа. Усевшись, он уперся локтями в колени и беспокойно забарабанил ногами об пол.

Сам доктор Файнстайн открыл дверь в приемную.

– Крис, – позвал он, – рад снова тебя видеть. – Крис принялся вышагивать перед книжными полками, и врач подошел к нему. – Сегодня ты какой-то беспокойный, – заметил доктор Файнстайн.

– Я вернулся в школу, – ответил Крис. – Это отстой.

– Почему?

– Потому что теперь я для них фрик. Никто не подходит ко мне, а уж чтобы дотронуться до меня… – Он с отвращением выдохнул. – Словно у меня СПИД. Нет, не то. Они были бы более терпимыми.

– Что, по-твоему, вызывает у них отчуждение?

– Не знаю. Я понятия не имею, что они вообще знают о случившемся. И я не мог подойти поближе, чтобы послушать сплетни. – Он потер виски. – Все знают, что Эм умерла. Все знают, что я был там. И они заполняют пробелы. – Крис откинулся на спинку кресла, проводя большим пальцем по ряду книг в кожаных переплетах. – Половина из них, возможно, думает, что я собираюсь вскрыть себе вены в кафетерии.

– А что думает вторая половина?

Крис медленно повернулся. Он точно знал, чему поверит вторая половина школьников – любому слуху, намекающему на скандальную историю.

– Не знаю, – ответил он как можно более небрежно. – Возможно, что я убил ее.

– Почему они могут так подумать?

– Потому что я там был! – выпалил он. – Потому что я еще жив. Господи, да не знаю я! Спросите копов. Они так считают с первого дня.

Только заговорив об этом, Крис осознал, насколько обидно для него это обвинение, пусть и не высказанное явно.

– Тебя это беспокоит?

– Черт! Да, конечно, – ответил Крис. – А вас разве не беспокоило бы?

Доктор Файнстайн пожал плечами:

– Не могу сказать. Думаю, если бы я знал, что честен перед собой, то поверил бы, что все рано или поздно примут мою точку зрения.

Крис фыркнул:

– Готов поспорить, все салемские ведьмы тоже так думали, пока не учуяли дым.

– А что беспокоит тебя больше всего?

Крис умолк. Выходило, что его поймали на слове, – если бы они с доктором Файнстайном поменялись местами, у него тоже могли возникнуть сомнения. Дело не в том, что все в проклятой школе обращались с ним так, словно он вдруг вырос на голову. Дело в том, что, видя его с Эмили, они могли подумать, что он способен намеренно обидеть ее.

– Я любил ее, – произнес он срывающимся голосом. – И я не могу этого забыть. Не понимаю, почему другие люди забыли.

Доктор Файнстайн вновь подошел к креслу с подголовником, и Крис ссутулился еще больше. Он смотрел, как в магнитофоне двигаются крошечные зубцы.

– Расскажешь мне об Эмили? – спросил психиатр.

Крис закрыл глаза. Разве можно донести до человека, никогда не видевшего ее, как от нее пахло дождем, или то, как у него замирало сердце, когда она, тряхнув головой, распускала волосы? Как можно описать его чувства, когда она буквально читала его мысли, поворачивая к себе кружку, из которой они вместе пили, той стороной, где недавно были его губы? Как рассказать о том, что происходило в раздевалке, под водой или в сосновых лесах штата Мэн? Пока Эм была с ним, он чувствовал себя уверенно.

– Она была частью меня, – просто ответил Крис.

Доктор Файнстайн поднял брови:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Знаете, она была всем тем, чем я не был. А я был всем тем, чем не была она. Мы дополняли друг друга. Она умела рисовать, а я не мог провести даже прямую линию. Она никогда не занималась спортом, а я всегда занимался. – Крис поднял вытянутую ладонь и загнул пальцы. – Ее рука подходила к моей.

– Продолжай, – приободрил доктор Файнстайн.

– Ну, я хочу сказать, мы не так давно встречаемся, всего года два. Но я знал ее всю жизнь. – Он вдруг рассмеялся. – Ее первым словом было мое имя. Она называла меня Кис. А потом, узнав значение слова «кис»[4], она совсем запуталась, взглянула на меня и чмокнула губами. – Крис поднял глаза. – Я не помню этого в точности. Мама мне рассказывала.

– Сколько тебе было, когда ты познакомился с Эмили?

– Думаю, полгода, – ответил Крис. – В тот день, когда она родилась. – Вспоминая, он подался вперед. – Мы каждый день играли вместе. Она жила по соседству, и наши мамы постоянно общались, так что это было естественно.

– Когда вы начали встречаться?

Крис нахмурился:

– Не помню точный день. Эм запомнила бы. Это получилось само собой. Все ожидали этого, так что это не стало большой неожиданностью. Однажды я посмотрел на нее и не узнал Эм, а увидел красивую девочку. И вот… ну, вы знаете.

– У вас была близость?

Крис почувствовал, как от воротника рубашки вверх поднимается волна жара. Эту тему ему не хотелось обсуждать.

– Разве я обязан говорить, если не хочу? – спросил он.

– Ты ничего не обязан мне говорить, – сказал доктор Файнстайн.

– Ну, значит, я не хочу.

– Но ты любил ее.

– Да, – ответил Крис.

– И она была твоей первой девушкой.

– Ну да.

– Тогда откуда ты знаешь? – спросил доктор Файнстайн. – Откуда ты знаешь, что это была любовь?

Он спросил это не из злобы или чувства противоречия, а просто как бы удивился. Если бы Файнстайн напрямую говорил обидные вещи, как та стерва-детектив, Крис сразу замкнулся бы. Но, по сути дела, вопрос был правильный и веский.

– Меня к ней тянуло, – осторожно начал Крис, – но было и что-то большее. – Он на миг прикусил нижнюю губу. – Однажды мы на время перестали встречаться. И я стал тусоваться с девчонкой, которую всегда считал горячей, чирлидером Донной. Я вроде как помешался на Донне, хотя продолжал дружить с Эм. Во всяком случае, мы стали с той девчонкой ходить в разные места, развлекались вместе, но я понимал, что знаю ее не слишком хорошо. Я придумал себе, что она гораздо интереснее, чем была на самом деле. – Крис глубоко вдохнул. – Когда мы с Эм снова стали встречаться, я понял, что она не обманула моих ожиданий. Даже наоборот, она всегда была лучше, чем мне казалось. Вот это, по-моему, и есть любовь, – тихо закончил Крис. – Все задним умом крепки, но тогда мне ничего не хотелось менять.

Он замолчал, и психиатр поднял на него глаза:

– Крис, а какое твое самое раннее воспоминание?

Вопрос застал Криса врасплох, и он громко рассмеялся:

– Воспоминание? Не помню. Ой, постойте! У меня был тот игрушечный поезд с кнопкой. Когда нажмешь на нее, поезд гудит. Я помню, что нажимал на нее, а Эмили пыталась отнять у меня игрушку.

– Что-то еще помнишь?

Крис сложил ладони домиком и задумался.

– Рождество, – сказал он. – Мы спустились вниз, и там вокруг елки бегал электрический поезд.

– Мы?

– Угу, – ответил Крис. – Эмили была еврейкой, и они с родителями приходили к нам праздновать Рождество. Когда мы были совсем маленькими, она ночевала у нас в канун Рождества.

Доктор Файнстайн задумчиво кивнул:

– Скажи, есть ли у тебя какие-нибудь ранние детские воспоминания, не связанные с Эмили?

Крис попытался вспомнить что-то еще, как пленку, отматывая жизнь назад. Он увидел, как вместе с Эмили стоит в ванне и писает в воду, Эмили хихикает, а его мать вопит истошным голосом. Он увидел, как изображает снежного ангела, широко раскинув руки и ноги и толкая Эмили, которая делает то же самое.

Крис покачал головой:

– На самом деле нет.


В тот вечер, пока Крис был в душе, Гас осмелилась пойти в его спальню, чтобы прибраться. К ее удивлению, беспорядок был не такой уж страшный – в основном груда грязных тарелок. Гас разгладила покрывало на кровати и опустилась на колени, интуитивно ища под кроватью непарные носки или остатки еды, свалившейся вниз. Не отдавая себе отчета в находке, она наткнулась большим пальцем на твердые края обувной коробки. Открыв крышку, Гас нащупала страницы тайных кодов, дымчатые 3D-очки, нашла послания, написанные чернилами с лимонным соком, которые расшифровываются под светом лампочки. Господи, сколько им тогда было лет? Девять? Десять?

Гас взяла тайное послание, лежащее сверху. Круглым почерком Эмили оно категорически заявляло, что «мистер Поласки – придурок». Порывшись под отдельными листками, Гас нашла фонарик с севшими батарейками и зеркальце. Чуть улыбнувшись, хотя сердце ныло, Гас села на кровать и стала покачивать зеркальцем. Она смотрела, как запрыгал солнечный зайчик, проносясь над верхушками деревьев.

В окне спальни Эмили показалась ответная вспышка света.

Охнув, Гас поднялась на ноги и подошла к подоконнику. В окне спальни Эмили она заметила силуэт Майкла Голда, державшего в руке маленький серебристый прямоугольник зеркала.

– Майкл, – прошептала она, приветственно подняв руку, но в тот же момент увидела, что отец Эмили задергивает штору.


В среду в старшей школе Бейнбриджа состоялся вечер, посвященный памяти Эмили Голд.

Стены актового зала были увешаны ее рисунками и картинами – ее наследие. Прошлогодняя фотография Эмили, непомерно увеличенная, висела на заднике сцены. Свет падал так, что ее взгляд как бы жутковато следовал за теми школьниками в зале, которые менялись местами или вставали, чтобы выйти в туалет. На сцене сидели директор, его заместитель, главный консультант по профориентации и доктор Пиннео, эксперт по подростковой депрессии.

Крис сидел в первом ряду вместе с группой преподавателей. Не то чтобы кто-то занял для него место, просто предполагалось, что он имеет на это право. В каком-то смысле это было даже хорошо. Он мог смотреть на фотографию Эм, не видя того, что обычно делают на собраниях ребята, – шепчутся, или доделывают домашку, или обжимаются в полумраке. Миссис Кенли, сидевшая рядом с Крисом, встала, когда директор назвал ее. Будучи учителем рисования, она, вероятно, лучше других знала Эм. Миссис Кенли немного поговорила о творческих способностях Эмили, повлиявших на ее душу, и о прочей чепухе, но это была приятная чепуха, подумал Крис. Эмили понравилось бы.