Потом встал доктор и долго распинался на тему подростковых суицидов. Тревожные симптомы и тому подобное, как будто любой школьник из актового зала может сталкиваться с ними так же часто, как с простудой. Пока он говорил, Крис теребил штанину джинсов, чувствуя на своем лбу его тяжелый взгляд.
Крис даже не успел сообразить, что происходит, когда треть зала – 363 ученика старших классов – поднялась на ноги и двинулась в заднюю часть зала. Учителя выстроили учеников друг за другом, и те гуськом стали подниматься на сцену. Каждый ученик, подойдя к портрету Эмили, клал перед ним гвоздику.
Теоретически это была хорошая идея. Но Крису, бывшему последним не по отношению к Эм, а просто потому, что никто не знал, что в первом ряду с учителями сидит ученик выпускного класса, все это показалось нелепым. Цветы были навалены огромной грудой, как на весеннем карнавале. Когда Крис взошел на сцену, то оказался там в одиночестве. Он бросил свою гвоздику поверх груды и поднял взгляд на гигантское лицо Эмили. Это была она, но в то же время не она. Отретушированные зубы – белые, как у супермодели. Ноздря размером с его голову.
Крис повернулся, чтобы спуститься со сцены, но увидел, что его подзывает к себе директор.
– Как один из ее близких друзей, – говорил мистер Лоренс, – Крис Харт, наверное, хочет что-то сказать.
Он почувствовал, как рука директора вцепилась ему в плечо и подтолкнула к возвышению с микрофоном, напоминающим голову гремучей змеи, приготовившейся к броску. У него задрожали руки.
Крис поймал себя на том, что всматривается в колышущееся море лиц. Он откашлялся, микрофон заскрежетал.
– О-о, – произнес он, отодвигаясь назад. – Простите. Это… нечто особенное – то, что вы сделали для Эмили. Я уверен, она смотрит на нас оттуда. – Он немного повернулся, щурясь от света прожекторов. – И она хотела бы сказать…
Он взглянул на груду поникших цветов, на усыпальницу, которую они воздвигли для Эм. Он без труда представил ее себе в заднем ряду вместе с ним, представил, как она насмехается над этим слащавым спектаклем, посматривая на часы – скоро ли прозвенит звонок.
– И она хотела бы сказать… – повторил Крис.
Позже он никак не мог понять, откуда это взялось. Но вдруг из глубины его души начал прорываться тот избыток эмоций, который накопился там за то время, как он по настоянию отца вернулся в школу. Все подействовало на него разом: и запах увядающих цветов, и эта показушная фотография, и сотни лиц людей, именно от него ожидающих ответов на свои вопросы, – и Крис вдруг засмеялся.
Поначалу он смеялся тихо, а потом разразился грубым хохотом, словно и не смеялся, а рыгал. Его смех звучал контрапунктом к абсолютной тишине зала. Он смеялся так сильно, что начал плакать.
Хлюпая носом, почти ничего не видя перед собой, Крис бросился к ступеням, ведущим со сцены. Пробежав по длинному проходу в центре зала, он вырвался через двойные двери в пустые коридоры школы и устремился к раздевалке спортзала.
Там было пусто – все были на собрании, – и он быстро переоделся. Оставив кипу одежды на цементном полу, он сразу пошел в бассейн. Его гладкая голубая поверхность – это стекло, подумал он, представив себе, как она разрезает его, когда он, нырнув, плывет под водой к глубокому краю.
Заживающая рана на голове саднила – ему только накануне сняли швы. Но вода была знакомой, как возлюбленная, и в ее просторных объятиях Крис слышал лишь собственное сердцебиение и прерывистое гудение обогревателя. Он скользил под водой, время от времени поглядывая на колеблющиеся открытые трибуны и флуоресцентные лампы. Потом намеренно, осторожно выдохнул воздух из носа и рта, истощая запас кислорода и чувствуя, как погружается дюйм за мучительным дюймом.
– Послушайте, – произнес голос уже более неприязненным тоном. – Живет здесь Эмили или нет?
Мелани так сильно сжала телефонную трубку, что побелели костяшки пальцев.
– Нет, – ответила она. – Не живет.
– А это шесть-пять-шесть-четыре-три-ноль-девять?
– Да.
– Теперь вы уверены.
Мелани прислонилась головой к холодной двери кладовки.
– Не звоните больше, – сказала она. – Оставьте меня в покое.
– Послушайте, – настаивал голос, – у меня есть кое-что принадлежащее Эмили. Можете передать ей, когда увидите?
Мелани подняла лицо.
– Что у вас есть? – спросила она.
– Просто скажите ей, – произнес голос, и на том конце повесили трубку.
Доктор Файнстайн, нахмурившись, открыл дверь в смежную комнату.
– Крис, знаешь, нельзя вот так врываться сюда, – строго сказал он. – Если у тебя проблема, позвони. Единственное, почему я сейчас свободен, – это потому, что другой мой пациент болен.
Крис даже не дослушал до конца. Он протиснулся в кабинет мимо психиатра.
– Я не собирался этого делать, – пробормотал он.
– Прошу прощения?
Крис поднял искаженное от муки лицо:
– Я не собирался этого делать.
Доктор Файнстайн закрыл дверь кабинета и сел напротив Криса:
– Ты взвинчен. Подождем, когда ты успокоишься. – Он терпеливо ждал, пока Крис не сделает несколько глубоких вдохов, потом сел в свое кресло. – Расскажи, что случилось.
– Сегодня в школе устроили вечер, посвященный памяти Эмили. – Крис потер костяшками пальцев глаза, которые сильно чесались от остатков хлорки и подступающих слез. – Вечер был совершенно дурацкий, с этими цветами и… прочим.
– Это тебя и расстроило?
– Нет, – ответил Крис. – Меня заставили подняться на сцену и что-то сказать. И все смотрели на меня, как будто я знаю, как все исправить и что сказать. Поскольку я оказался там и собирался сделать то же, что Эмили, я должен был объяснить, почему мы решили покончить с собой. – Он фыркнул. – Как на какой-нибудь долбаной встрече анонимных алкоголиков. «Привет, меня зовут Крис, и я хотел покончить с собой».
– Может быть, таким способом они хотели сказать тебе, что ты для них важен.
– Ну конечно, – усмехнулся Крис. – Почти все парни на собрании стреляли шариками из бумаги.
– Что произошло еще?
Крис наклонил голову:
– Они хотели, чтобы я посвятил Эмили что-то вроде хвалебной речи. Я открыл рот и… – Он поднял глаза на врача. – И раскололся.
– Раскололся?
– Я засмеялся. Чуть не лопнул от смеха.
– Крис, ты испытал огромный стресс, – сказал доктор Файнстайн. – Уверен, когда люди…
– Вы не понимаете?! – взорвался Крис. – Я смеялся. Это была пародия на похороны, и я рассмеялся.
Доктор Файнстайн подался вперед:
– Иногда очень сильные эмоции накладываются друг на друга. Ты был…
– Подавлен. Расстроен. Убит горем. – Крис встал, начал ходить по кабинету. – Выбирайте. Подавлен ли я смертью Эмили? Чувствую это каждую чертову минуту, с каждым вздохом. Но все считают меня чокнутым, в шаге от того, чтобы вскрыть себе вены. Все думают, я жду подходящей возможности, чтобы вновь попытаться убить себя. Вся школа так думает. Наверное, они ждали, что я сломаюсь прямо на сцене. И моя мать так думает. И даже вы так думаете, верно? – Крис в возбуждении глянул на врача и сделал шаг вперед. – Я не собираюсь себя убивать. У меня нет суицидальных наклонностей. И никогда не было.
– И даже в тот вечер?
– Да, – тихо ответил Крис. – Даже в тот вечер.
Доктор Файнстайн медленно кивнул:
– Почему же в больнице ты сказал, что собирался покончить с собой?
Крис побледнел:
– Потому что я потерял сознание, а когда очнулся, надо мной стояли копы с револьвером. – Он закрыл глаза. – Я испугался, поэтому сказал первое, что имело смысл.
– Если ты не собирался покончить с собой, то зачем у тебя был револьвер?
Крис в изнеможении опустился на пол:
– Я принес его для Эмили. Это она хотела покончить с собой. И я подумал… – Он уронил голову и с усилием продолжил: – Я думал, что смогу остановить ее. Думал, что смогу отговорить ее заранее. – Он поднял на доктора Файнстайна блестящие глаза. – Мне надоело притворяться, – прошептал он. – Я поехал туда не для того, чтобы покончить с собой. Я поехал, чтобы спасти ее. – По его щекам потекли безудержные слезы. – Правда, – рыдал Крис, – я ее не спас.
Большое жюри присяжных, заседавшее в верховном суде округа Графтон, в течение дня слушало изложенные помощником генерального прокурора штата С. Барретт Дилейни свидетельства против Кристофера Харта в связи с убийством Эмили Голд. Они выслушали объяснения судмедэксперта относительно времени и наступления смерти жертвы, траектории пули через ее голову. Они выслушали дежурного офицера из управления полиции Бейнбриджа, описавшего сцену преступления, которую он обнаружил. Они наблюдали, как детектив-сержант Энн-Мари Марроне поясняет баллистическую экспертизу. Они слышали, как помощник генерального прокурора спросила детектива, какой процент убийств совершается преступниками, знакомыми с их жертвами, и детектив ответила, что девяносто процентов.
Как в большей части слушаний Большого жюри, обвиняемый не только не присутствовал, но и пребывал в счастливом неведении о том, что ради него созвали суд.
В 15:46 С. Барретт Дилейни был вручен запечатанный конверт, внутри которого находилась бумага, предъявляющая Кристоферу Харту обвинение в убийстве первой степени.
– Алло! Можно поговорить с Эмили?
Мелани замерла:
– Кто это?
Ответ последовал не сразу:
– Подруга.
– Ее здесь нет. – Судорожно сглотнув, Мелани вцепилась в трубку. – Она умерла.
– О-о! – Женщина на том конце была явно ошарашена. – О-о!
– Кто это? – повторила Мелани.
– Донна. Из «Золотой лихорадки». Ювелирный магазин на углу Мейн-стрит и Картер-стрит. – Женщина откашлялась. – Эмили заказала кое-что у нас. Все готово.
Мелани схватила ключи от машины.
– Сейчас приеду, – сказала она.
Путь занял меньше десяти минут. Мелани припарковалась прямо напротив ювелирного магазина и вошла. В витринах мерцали бриллианты, на синем бархате лежали витые золотые ожерелья. Женщина, стоящая спиной к Мелани, занималась чем-то на кассе, потом повернулась с ослепительной улыбкой, померкшей при виде Мелани с ее неприбранными волосами и одетой не по сезону.