Джордан сделал вид, что не слышит.
– Здесь сидят парни по делам о наркотиках, с приговорами до семи лет. Но если они сумеют добыть про тебя информацию, чтобы сослаться на нее в суде, они это сделают. Для этой цели копы даже могут подсадить к тебе наркомана.
– А если мы с доктором Файнстайном не станем говорить о том… что случилось?
– В таком случае о чем вы собираетесь говорить?
– О всяком, – тихо произнес Крис.
Джордан перегнулся через стол поближе к Крису:
– Если тебе нужен кто-то, кому можно довериться, то я к твоим услугам. – Потом сел на место. – Есть еще вопросы?
– Угу. У вас есть дети?
Джордан замер:
– Что у меня есть?
– Вы меня слышали.
– Не понимаю, какое это имеет отношение к твоему делу.
– Не имеет, – согласился Крис. – Просто, если вы хотите досконально узнать меня за это время, я подумал, что должен узнать что-то про вас.
Джордан услышал смешок Селены.
– У меня есть сын, – сказал он. – Ему тринадцать. Теперь, если мы закончили со знакомством, я хочу перейти к делу. Согласно сегодняшнему плану, мы должны собрать как можно больше информации. Надо, чтобы ты подписал бланк разрешения на получение твоей медицинской карты. Есть ли какие-то госпитализации, о которых нам надо знать? Физическая или психическая недееспособность, не позволяющая тебе нажать на спусковой крючок?
– Единственный раз, когда я был госпитализирован, – это той ночью. Из-за травмы головы, которую я получил, когда вырубился. – Крис покусывал губы. – Я хожу на охоту с восьми лет.
– Где ты взял оружие в тот вечер? – спросила Селена.
– Это был револьвер моего отца. Он находился в оружейном шкафу вместе со всеми охотничьими винтовками и карабинами.
– Значит, ты привычен к огнестрельному оружию.
– Конечно, – ответил Крис.
– Кто зарядил револьвер?
– Я.
– Перед тем как уехал из дома?
– Нет. – Крис рассматривал свои руки.
Джордан запустил пальцы в волосы.
– Можешь назвать имена людей, которые могут описать твои отношения с Эмили?
– Мои родители, – ответил Крис. – Ее родители. Полагаю, почти каждый в школе.
Селена подняла взгляд от блокнота:
– Что эти люди могли бы нам рассказать?
Крис пожал плечами:
– Что мы с Эмили, знаете ли, были вместе.
– Могли ли эти люди также заметить у Эмили суицидальные наклонности? – спросила Селена.
– Не знаю, – ответил Крис. – Она старалась держать это в себе.
– Нам также необходимо показать присяжным, что в тот вечер вы планировали покончить с собой. Ты говорил с кем-нибудь из консультантов? Встречался со специалистами по психическому здоровью?
– Я хотел поговорить об этом с вами. – Крис облизнул сухие губы. – Никто не скажет вам, что я планировал убить себя.
– Может быть, ты писал об этом в своем дневнике? – предположила Селена. – В записке, адресованной Эмили?
Крис покачал головой:
– Дело в том, что у меня не было… – он откашлялся, – суицидальных наклонностей.
Джордан энергично отмел это признание.
– Поговорим об этом позже, – мысленно охнув, сказал он.
По мнению Джордана, лучше было не знать о преступлении клиента больше того, что необходимо. В этом случае можно было выстраивать защиту, не нарушая моральных принципов. Но раз уж клиент рассказал вам свою историю, она становится подлинной историей. И если он дает свидетельские показания, то адвокат должен их придерживаться.
Крис в смущении переводил взгляд с Джордана на Селену:
– Постойте, вы не хотите, чтобы я рассказал вам, что произошло на самом деле?
Джордан открыл чистую страницу блокнота:
– На самом деле не хочу.
В тот день у Криса появился сокамерник. Незадолго до обеда он лежал на койке, свернувшись калачиком, весь во власти своих мыслей, когда надзиратель ввел в его камеру мужчину. На мужчине был комбинезон и кроссовки, как и на всех прочих, но он чем-то отличался ото всех. В нем чувствовалась какая-то отстраненность и сдержанность. Кивнув Крису, он забрался на верхнюю койку.
К двери камеры подошел Гектор:
– Устал от вида собственной физиономии, чувак?
– Потерялся, Гектор, – не поворачиваясь, вздохнул мужчина.
– Только не говори мне, что для того, чтобы потеряться, ты…
– Жратва, – громко объявил надзиратель.
Когда Гектор ушел в свою камеру, мужчина спустился с койки и направился за подносом. Крис, находясь на нижней койке, сообразил, что этому парню негде сидеть. Если бы он поднялся на свою верхнюю койку, ему пришлось бы есть лежа.
– Можешь сидеть здесь, – сказал Крис, указывая глазами на дальний конец койки.
– Спасибо. – Мужчина снял крышку с подноса. В центре лежал неаппетитный трехцветный кусок. – Меня зовут Стив Вернон.
– Крис Харт.
Кивнув, Стив принялся за еду. Крис заметил, что Стив чуть старше его. И похоже, намерен и дальше держаться особняком.
– Эй, Харт! – выкрикнул Гектор из своей камеры. – Ты бы спал сегодня с открытыми глазами. Детишкам рядом с ним быть небезопасно.
Крис скосил глаза на Стива, продолжавшего методически жевать. Это тот парень, который убил младенца?
Крис заставил себя переключить внимание на свою тарелку, стараясь не забывать о том, что человек невиновен, пока не доказано обратное. Он сам тому доказательство.
Тем не менее Крис вспомнил слова, которые сказал Гектор, когда они проходили мимо одиночной камеры: «Схватил ребенка посреди ночи и как будто очумел. Тряс его изо всех сил, чтобы он перестал плакать, и сломал ему шею». Кто знает, почему он так завелся?
У Криса схватило живот, и, поставив тарелку, он направился к двери камеры, собираясь пойти в туалет в конце коридора. Но тот был закрыт еще на полчаса. Впервые за все время пребывания здесь Крис был в камере не один. Уставившись на серый унитаз, находящийся всего в нескольких дюймах от колена Стива Вернона, Крис покраснел от смущения. Спустив штаны, он уселся, стараясь не думать о том, что делает, скрестил руки на животе и опустил глаза.
Закончив, он встал и увидел, что Стив лежит на верхней койке, а его полупустая тарелка стоит внизу. Вернон отвернул лицо от унитаза, глядя в голую стену и тем самым щадя чувства Криса.
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Майкл собирался ехать по домашнему вызову.
– Алло? – нетерпеливо спросил он, уже начиная потеть под тяжелой зимней курткой.
– О-о, Майки, – произнесла его кузина Фиби из Калифорнии – она единственная называла его Майки. – Хотела позвонить тебе и сказать, что я очень, очень тебе сочувствую.
Фиби ему никогда не нравилась. Она была дочерью его тети. Вероятно, его мать сообщила ей все после похорон, поскольку сам Майкл не оповещал родственников о смерти Эмили. Волосы Фиби заплетала в косички в стиле, принятом в Хейт-Эшбери, и занималась бизнесом по изготовлению гончарных изделий нарочито неправильной формы. Общаясь с ней на нечастых семейных сборищах, Майкл вспоминал о том времени, когда им было по четыре года и она хихикала над его мокрыми штанишками.
– Фиби, спасибо, что позвонила, – сказал он.
– Мне рассказала твоя мать, – добавила она. – Я подумала, ты захочешь поговорить.
«С тобой?» – едва не спросил Майкл, но потом вдруг вспомнил, что два года назад гражданский муж Фиби повесился на перекладине в гардеробной.
– Я знаю, каково это, – продолжала Фиби. – Вдруг обнаруживаешь что-то такое, что должен был заметить давным-давно. Знаешь, они уходят в то лучшее место, куда всегда стремились. Но мы с тобой остаемся здесь со всеми вопросами, на которые они не смогли ответить.
Майкл молчал. Значит, она продолжает горевать по прошествии двух лет? Считает ли она, что у него с ней есть что-то общее? Закрыв глаза, он почувствовал, что, несмотря на теплую куртку, дрожит. Это неправда, это просто неправда. Он не знал мужа Фиби, но она не могла знать его так же хорошо, как он знал Эмили.
Так хорошо, подумал Майкл, что все это произошло как гром среди ясного неба?
Он почувствовал, как у него сжалось сердце, и осознал, что кругом виноват, потому что прежде всего не сумел разглядеть страдания дочери, потому что в своем эгоизме даже теперь думал в основном о том, как самоубийство Эмили характеризует его как родителя, а не о самой Эмили.
– Что мне делать? – пробормотал он, осознав, что говорит вслух, только услышав ответ Фиби.
– Постарайся выжить, – сказала она. – Делай то, что они не смогли. – Фиби вздохнула на том конце провода. – Знаешь, Майкл, я, бывало, сижу, раздумывая над тем, как объяснить случившееся, как будто можно было найти правильный ответ. Потом однажды до меня дошло, что, будь такой ответ, Дейв по-прежнему был бы здесь. И я подумала об этом… этом ощущении, которое никак не могла себе уяснить… и что Дейв это тоже чувствовал. – Она откашлялась. – Я до сих пор не понимаю, зачем он это сделал, но, по крайней мере, немного лучше понимаю, что творилось у него в голове.
Майкл представил себе, как страдала в душе Эмили, какая путаница мыслей царила в ее голове. И он в тысячный раз пожалел, что не проявил должного внимания и не попытался избавить ее от этой муки.
Он вновь пробормотал слова благодарности Фиби и повесил трубку. Потом, так и не сняв теплую куртку, побрел наверх по пустому дому. Войдя в комнату Эмили, он улегся на кровать, поочередно поглядывая на зеркало, школьные учебники, разбросанную одежду и пытаясь взглянуть на мир глазами дочери.
Фрэнсис Кассаветис был приговорен к шестимесячному сроку, но отсиживал его по выходным. Это была обычная форма наказания для тех, кто работал и должен был внести свой вклад в жизнь общества. Судья предписывал им являться в тюрьму в пятницу, а уходить в воскресенье, позволяя работать на неделе. Эти заключенные пользовались в тюрьме королевскими привилегиями, бо́льшую часть времени занимаясь поборами с менее удачливых заключенных. Тайно проносили в тюрьму сигареты, дозы наркотиков, тайленол – все что угодно, за деньги.