– Значит, Крис – хороший ученик.
– Хороший! – Джоан Бертран покачала головой. – Крис просто необыкновенный. У него дар к ясности, к расшифровке сути сложного конфликта. Меня не удивило бы, если бы он пошел в колледж учиться на писателя. Или юриста, – добавила она. – Одна мысль о том, что такой интеллект просто… попусту тратит время в тюрьме… – Она покачала головой, не в силах продолжать.
– Вы не первая, кто чувствует это, – пробормотала Селена.
Нахмурившись, она взглянула на картотечный шкаф с алфавитной расстановкой.
– Портфолио учеников, – пояснила Джоан. – Папки с сочинениями. – Она вскочила на ноги. – Я должна вам показать папку Криса.
– Эмили Голд тоже была вашей ученицей?
– Да, – ответила Джоан. – Еще один очень способный ребенок. Но она сдержаннее Криса. Конечно, они всегда были вместе… Полагаю, вам об этом уже рассказал директор. Но я не знала ее так хорошо, как знаю Криса.
– Она не казалась на уроках чем-то подавленной?
– Нет. Обычно была очень внимательной на занятиях.
Селена подняла глаза:
– Можно взглянуть и на ее папку тоже?
Преподавательница английского принесла две папки.
– Эта – Эмили, – указала она. – А эта – Криса.
Селена первой открыла папку Эмили. Внутри были стихи – ни в одном не упоминалось о смерти – и образец прозы в стиле Конан Дойля. Совершенно ничего полезного. Она закрыла папку и обратилась к педагогу:
– Крис казался вам подавленным?
Ей надо было об этом спросить, хотя она знала, каков будет ответ. Маловероятно, чтобы сторонний наблюдатель распознал наклонности к суициду, которых никогда не было.
– О господи, нет!
– Крис когда-нибудь обращался к вам за помощью?
– Не в связи со школьными занятиями – он сам с этим справлялся. Он спрашивал меня о колледжах, когда начал подавать заявления о поступлении. Я написала ему рекомендацию.
– Я имела в виду что-то личное.
Джоан наморщила лоб.
– Я приглашала его заходить ко мне после… после того как Эмили умерла. Я понимала, что ему нужна поддержка. Но случая не представилось, – деликатно сказала она. – У нас тут был вечер памяти Эмили. К всеобщему удивлению, когда Криса попросили что-то сказать, он засмеялся.
Селена мысленно пересмотрела разумность того, чтобы выставить миссис Бертран свидетелем.
– Разумеется, хорошо зная Криса, я приписала все это стрессу. – Явно чувствуя неловкость от этого воспоминания, Джоан взяла папку Криса и открыла ее перед Селеной. – Я говорила учителям, судачащим об этом, прочитать данное эссе. – Она хлопнула ладонью по спорному эссе. – Столь многообещающий интеллект не может быть причастным к убийству.
Селена в душе не согласилась, не раз сталкиваясь с интеллигентными преступниками, но вежливо взглянула на эссе.
– Задание состояло в отстаивании точки зрения на некую деликатную проблему, – объяснила Джоан. – Следовало представить убедительные доказательства этой точки зрения, а затем отвергнуть ее альтернативу. Знаете, на это не способно большинство выпускников колледжа. Но Крис справился прекрасно.
Абзацы Криса были аккуратно выровнены с помощью печатающего устройства компьютера. «В заключение скажу, – читала Селена, – что „право выбора в подходе к абортам“ – это ошибка в определении. Проблемы выбора на самом деле не существует. Прерывать чью-то жизнь противозаконно. Говорить, что эмбрион – еще не человек, – значит заниматься демагогией, поскольку на тех сроках, когда делаются аборты, все основные системы организма сформированы. Утверждать, что женщина имеет право выбирать, тоже не совсем правильно, поскольку это не только ее тело, но и другого человека. В обществе, поддерживающем главные интересы ребенка, кажется странным…»
Подняв голову, Селена расплылась в белозубой улыбке:
– Веселого Рождества, миссис Бертран!
В месте, где пузырек с крэком был в большой цене, предлагать Библию в качестве утешения казалось старомодным, но Крис почувствовал, что его зацепило. Он никогда по-настоящему не читал Библию. В свое время он недолго посещал воскресную школу, но потому только, что его отец настаивал на их принадлежности к местной Епископальной церкви. В конечном итоге он перестал туда ходить, за исключением праздников, когда человек особенно заметен.
Крис припоминал знакомые цитаты, и у него возникало ощущение, что он заселяет камеру старыми друзьями. «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам»[6]. Он уставился на тяжелую дверь. Не похоже, блин!
Когда выключили свет – здесь без сигнала, просто настала мглистая темнота, – Крис спустился с койки и встал на колени. Через тонкий хлопок штанов он ощущал ледяной пол, и во тьме запах дерьма на стене вдруг усилился. Но Крис все же сумел сложить руки и наклонить голову.
– Спать ложусь, гашу огни, – прошептал он, чувствуя себя маленьким мальчиком. – Боже, душу сохрани. – Нахмурившись, он попытался вспомнить детскую молитву до конца, но не смог. – Давно я этого не делал, – смущенно произнес Крис. – Надеюсь, Ты меня услышишь. Я не виню Тебя за то, что отправил меня сюда. И вероятно, я не заслуживаю никаких благодеяний. – Его голос замер, когда он подумал о самом заветном своем желании. Наверняка, если он попросит только эту вещь, у него есть шанс получить ее. – Хочу помолиться за Гектора, – сказал он. – Молюсь, чтобы он поскорее выбрался отсюда.
Крис стал думать о том, встретил ли уже Господь Эмили. Он закрыл глаза, представляя себе длинные белокурые волосы, которые наматывал себе на руки как поводья, ее подбородок и мягкую голубоватую ямку на горле, к которой прикасался губами, чувствуя биение крови. Он вспомнил что-то, прочитанное этим вечером: «И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам»[7]. Он надеялся, что теперь Эмили это обрела.
Оставаясь на коленях, как кающийся грешник, и медленно погружаясь в сон, Крис услышал Бога. Он пришел на звуки шагов, лязгающих ключей и ночных стонов. И Он прошептал в затылок Крису, у которого зашевелились волоски: «Простите, и будете прощены».
Гас проснулась оттого, что ей на грудь упало что-то тяжелое. Она в испуге принялась отбиваться, но поняла, что ее прижимает к кровати Кейт.
– Вставай, мама! – потребовала она с сияющими глазами.
Заразительная улыбка дочери заставила Гас сразу забыть, что ей предстоит пережить еще один день.
– Что такое? – сонно спросила она. – Опоздала на автобус?
– Нет никакого автобуса, – ответила Кейт и села, скрестив ноги. – Пойдем вниз. – Она сунулась под одеяло, вызвав недовольное ворчание отца. – Ты тоже, – сказала она и выбежала из комнаты.
Десять минут спустя, заспанные, но одетые, Джеймс и Гас вошли в кухню.
– Ты хочешь сварить кофе или мне сварить? – спросила Гас.
– Ты не сможешь сварить кофе, – прыгая перед ними, заявила Кейт и, схватив родителей за руки, подвела их к японской раздвижной двери, отделявшей кухню от гостиной. – Та-да! – пропела она, отступая в сторону и открывая их взорам растрепанный эвкалипт в горшке, на скорую руку украшенный пригоршней стеклянных шариков и елочных игрушек. – С веселым Рождеством! – пропела она, обвивая маму руками за талию.
Гас взглянула на Джеймса поверх опущенной головы Кейт.
– Милая, ты все это сделала сама?
Кейт робко кивнула:
– Я знаю, это немного по-дурацки – дерево из прихожей, и все такое, но я подумала: если спилю что-то снаружи, ты очень расстроишься.
На миг Гас представила себе Кейт, придавленную упавшей сосной.
– Это очень красиво, – сказала она. – Правда.
Мигала гирлянда из маленьких разноцветных лампочек, напоминая Гас о машине «скорой помощи», стоявшей у больницы, когда ее вызвали туда к Крису.
Кейт вошла в гостиную и с довольным видом уселась около деревца:
– Я подумала, что вы, ребята, почти здесь не бываете из-за всего, что произошло, и вам некогда украшать елку. – Она вручила сверток Гас, а другой – Джеймсу. – Вот, откройте.
Гас подождала, пока Джеймс не развернет новый ежедневник в обложке из искусственной крокодиловой кожи. Потом развернула собственный подарок – пару сережек из нефрита. Гас уставилась на сияющую Кейт, удивляясь, когда дочь успела побывать в торговом центре, когда решила, что любой ценой отпразднует нормальное Рождество.
– Спасибо, солнышко, – прижимая Кейт к себе, сказала Гас и шепнула прямо ей в ухо: – За все.
Потом Кейт выжидающе откинулась на спинку стула. Гас сжала в кулаки руки, засунутые в карманы халата, и взглянула на Джеймса. Как объяснить четырнадцатилетней дочери, что в этом году мать совершенно забыла о Рождестве?
– Твой подарок еще не совсем подготовлен, – спонтанно объявила она, и улыбка постепенно сошла с лица Кейт. – Его… подгоняют для тебя.
Между ними возникла твердая неприступная стена, пусть и прозрачная.
– Что это? – спросила Кейт.
Не желая больше лгать, Гас повернулась к мужу, но тот лишь пожал плечами.
– Кейт! – взмолилась Гас, но ее дочь поднялась с обвинительной речью.
– У вас ведь ничего для меня нет, верно? – хрипло произнесла она. – Вы врете! – Она махнула рукой в сторону эвкалипта. – Если бы я не поставила это жалкое рождественское дерево, вы сегодня хандрили бы, как всегда.
– В этом году все по-другому, Кейт. Ты ведь знаешь, это из-за того, что случилось с Крисом…
– Я знаю: из-за того, что случилось с Крисом, вы забыли о моем существовании! – Она выхватила коробочку с серьгами из рук Гас и бросила ее в стену. – Что я должна сделать, чтобы заставить вас заметить меня? – закричала она. – Убить кого-нибудь?
Гас влепила Кейт пощечину.
В гостиной повисла гнетущая тишина, слышалось лишь слабое шипение мигающих лампочек. Кейт, прижимая ладонь к горящей щеке, выбежала из комнаты. Гас задрожала, посмотрела на свою руку так, словно это была чужая рука, а потом повернулась к Джеймсу.
– Сделай что-нибудь! – взмолилась она.