Посмотрев на нее в упор, он кивнул, потом вышел из дому.
Был один из тех редких годов, когда Рождество совпадало с Ханукой. Мир праздновал, а это означало, что у Майкла был выходной день, и он точно знал, чем хочет заняться.
Уже несколько месяцев он спал на диване, поэтому не знал, проснулась ли Мелани. Он принял душ в нижней ванной комнате и сделал себе английский маффин в дорогу. Потом поехал на кладбище, на могилу Эмили.
Он поставил машину чуть в отдалении, предпочитая прогуляться в тишине и одиночестве. Снег скрипел под подошвами, холодный ветер кусал кончики ушей. У ворот кладбища он остановился, глядя на широкий голубой купол неба.
Могила Эмили находилась за вершиной холма, прячась за гребнем. Майкл шел, обдумывая, что скажет ей. У него не было сомнений относительно того, можно ли говорить с умершим, ведь он постоянно разговаривал с существами, которые вроде бы ничего не понимали: лошадями, коровами, кошками. Пыхтя, он одолел последний отрезок длинной тропы, оказавшись в точке, откуда была видна могила. Цветы, теперь уже с ломкими стеблями, оставшиеся после последнего его посещения. И свисающие ленточки, и рассыпавшиеся по снегу обрывки бумаги. И сидящая на промерзшей земле Мелани, которая разворачивала подарки.
– О-о, взгляни на это, – сказала она, когда он, подойдя ближе, смог расслышать. – Тебе непременно понравится.
И она повесила кулон с сапфиром на мертвые шейки роз, принесенных Майклом в прошлый раз.
Майкл перевел взгляд со сверкающей драгоценности на другие подарки, разложенные как подношения по сторонам надгробия. Кофеварка на одну чашку, книга, несколько тюбиков масляной краски и дорогие кисти, которые особо ценила Эмили.
– Мелани, что ты делаешь? – резко спросил он.
Она медленно, как во сне, повернулась:
– О-о, привет.
Майкл сжал зубы.
– Это ты принесла эти вещи?
– Конечно, – ответила Мелани таким тоном, словно именно он сумасшедший. – Кто ж еще?
– Для кого… все это?
Она пристально посмотрела на него, потом подняла брови.
– Ну как же – для Эмили, – ответила она.
Майкл опустился рядом с ней на колени.
– Мел, Эмили умерла, – ласково произнес он.
Глаза жены немедленно наполнились слезами.
– Я знаю, – пробормотала она. – Но понимаешь…
– Не понимаю.
– Просто это ее первая Ханука вдали от дома, – сказала Мелани. – И я хотела… хотела…
Не дожидаясь, пока по ее щекам потекут слезы, Майкл привлек жену к себе:
– Я знаю, чего ты хотела. Я тоже этого хочу. – Он зарылся лицом в ее волосы и закрыл глаза. – Пойдешь со мной?
Он почувствовал, как она кивнула, обдав его теплым дыханием. Они пошли по дорожке через кладбище, оставив краски и кисти, кофеварку и сапфиры – на всякий случай.
На Рождество аэропорт Манчестера был заполнен толпами людей, несущих жестяные банки с фруктовым пирогом и сумки, трещащие по швам от подарков. В зале ожидания рядом с Джорданом Томас елозил на своем месте. Джордан нахмурился, когда его сын в тысячный раз уронил с колен маленькую папку с билетами.
– Ты точно запомнил, как делать пересадку?
– Угу, – ответил Томас. – Если стюардесса меня не возьмет, я спрошу кого-нибудь еще у выхода на посадку.
– Сам ты не доберешься, – повторил Джордан.
– Только не в Нью-Йорке, – сказали они в один голос.
Томас в нетерпении притоптывал ногами, пиная металлические перекладины сиденья.
– Прекрати, – сказал Джордан. – Все, кто сидит в этом ряду, ощущают это.
– Папа, по-твоему, в Париже есть снег?
– Нет, – ответил Джордан. – Так что лучше скорее возвращайся, чтобы опробовать лыжи.
В качестве откровенного подкупа он приобрел Томасу на Рождество пару лыж «Россиньоль», вручив подарок сыну перед его поездкой к Деборе на каникулы.
Состоялась пара трансатлантических телефонных разговоров, горячие споры о том, можно ли отправлять Томаса одного в столь дальнее путешествие, и шквал компромиссов. По сути дела, в течение нескольких дней Джордан отказывался выполнить просьбу Деборы. Но в один из выходных он проснулся среди ночи и пошел взглянуть на спящего Томаса. Джордан поймал себя на том, что размышляет о вопросе, заданном доктором Файнстайном Крису Харту: «Что в этом так сильно тебя напугало?» И он понял, что ответил бы так же, как Крис. До этого момента Джордан целиком заполнял жизнь Томаса. Что, если при наличии альтернативы что-то изменится?
На следующее утро Джордан позвонил Деборе и дал добро.
– Начинается посадка на рейс тысяча двести сорок шесть до Ла-Гуардиа, Нью-Йорк, выход на посадку номер три.
Томас быстро вскочил на ноги, споткнувшись о рюкзак.
– Эй, держись! – протягивая ему руку, воскликнул Джордан.
Собираясь поднять рюкзак, Джордан на секунду задержал глаза на сыне. И понял, что навсегда запомнит этот момент – один из целой галереи картинок: Томас, повернувшийся в профиль к нему, нежный отроческий пушок на щеках, чрезмерная худоба рук, болтающийся на поясе джинсов оранжевый молодежный билет. Откашлявшись, Джордан поднял рюкзак:
– Господи, какой тяжелый! Что там у тебя?
Томас ухмыльнулся, в его глазах заплясали огоньки.
– Всего лишь десять или двенадцать «Пентхаусов», – ответил он. – А что?
Этой больной темы они больше не касались, но по временам между ними возникала какая-то настороженность. Сейчас Джордан с облегчением почувствовал, что напряжение последней недели прошло.
– Выметайся отсюда, – сказал он, обнимая сына.
Томас в ответ крепко обнял его.
– Поцелуй от меня маму, – добавил Джордан.
Они отодвинулись друг от друга.
– В щеку или в губы?
– В щеку, – ответил Джордан, легонько подтолкнув сына к выходу на посадку.
Глубоко вдохнув, он подошел к огромному окну, из которого был виден самолет. Джордан решил подождать на тот случай, если Томас в последнюю минуту передумает. Засунув руки в карманы, он, словно часовой, стоял и наблюдал, как самолет выруливает на взлетно-посадочную полосу, а потом взмывает в воздух, постепенно пропадая из виду.
– Веселого Рождества, – со скрежетом открыв дверь одиночной камеры, сказал надзиратель.
Поднявшись с пола, Крис сел. Библия упала под койку, и он быстро засунул ее за пояс штанов.
– Угу, – пробормотал он.
– Хочешь дождаться Нового года? – хмыкнул надзиратель.
– Хотите сказать, меня выпускают? – заморгал Крис.
– Начальник тюрьмы сегодня добрый, – ответил надзиратель, держа дверь открытой, чтобы Крис мог выйти.
Он быстро прошел по коридору, остановившись у пункта контроля.
– Куда теперь?
– Иди прямо в тюрьму, – ответил надзиратель, смеясь над собственной шуткой.
– Я имел в виду, в какую зону?
– Обычно возвращаются в зону строгого режима, – ответил надзиратель. – Но, как сказал твой сокамерник, тебя спровоцировали, а дисциплинарного разбирательства не было, поэтому мы отправляем тебя в блок общего режима. – Он открыл дверь перед Крисом и добавил: – Ах да, твоего приятеля Гектора вернули вниз.
– В строгий блок?
Надзиратель кивнул, и Крис на миг прикрыл глаза.
Стив читал, когда Крис вошел в камеру. Он проскользнул на свою койку и попытался зарыться в подушку, вдыхая этот ужасный тюремный запах моющих средств, но блаженствуя оттого, что у него снова есть подушка. Даже через подушку он чувствовал на себе взгляд Стива и раздумывал, говорить или нет.
Наконец, подчиняясь неизбежному, Крис отнял подушку от лица.
– Привет, – сказал Стив. – Веселого Рождества.
– И тебе тоже, – отозвался Крис.
– Ты в порядке?
Крис пожал плечами:
– Спасибо, что сказал им про Гектора.
Он действительно был благодарен Стиву. Гектор не относился к тем, кто прощает донос.
– Не за что, – откликнулся Стив.
– Ну, тем не менее спасибо.
Стив отвел взгляд, теребя изношенный рукав своей рубашки.
– У меня для тебя есть кое-что, – как бы невзначай сказал он. – На Рождество.
Крис в ужасе запаниковал. Господи, он совсем не собирался дарить здесь подарки!
– У меня ничего для тебя нет.
– На самом деле есть, – возразил Стив, залезая под свою койку. Он извлек странное приспособление, сделанное из корпуса шариковой ручки и длинной иглы устрашающего вида. – Тату, – прошептал он.
Крис хотел спросить, как Стив достал иглу – невозможно было себе представить, чтобы один из приходящих на выходные заключенных запихнул ее себе в задницу, – но он знал, что, если хочет сделать себе тату, нельзя терять время попусту. Тюремные тату – и инструменты для их нанесения – были запрещены. Поэтому иметь татуировку и выставлять ее напоказ прямо под носом у надзирателей поднимало тебя в глазах других заключенных.
Так что Стив дарил Крису на Рождество способ сохранить свое лицо.
Крис протянул руку, не будучи уверенным, что стремится к этому, но сообразив, что если хочет избежать СПИДа, то лучше ему быть первым. Бросив взгляд на надзирателя, делающего обход, Стив достал зажигалку – еще один контрабандный сюрприз – и поднес иглу к пламени.
Крис оперся локтем на колено и почувствовал сильное жжение. Запах был сладковатым, как от жареного мяса. Сжав кулак, он смотрел, как его кровь стекает по бицепсу, пока Стив нагревал иглу и вырезал что-то на его коже. Потом он выдавил пасту из шариковой ручки на ранку и стал втирать в кожу.
– Увидишь только, когда хорошенько отмоешь. Это восьмой шар в пуле. – Стив взглянул на Криса ясными умными глазами. – Потому что мы оба, похоже, здорово влипли.
Крис опустил рукав, помусолив пальцы, чтобы стереть остатки крови и чернил. Мимо камеры прошел надзиратель, и Стив вложил зажигалку в ладонь Криса.
– Сделай мне тоже, – попросил он. – Пожалуйста.
У Криса тряслись руки, когда он прижег иглу и прижал ее к предплечью Стива. Стив дернулся, но потом напряг мышцы. Крис наколол кружок, цифру восемь и черный фон. Потом втер в порезы пасту и быстро сунул иглу в руку Стиву.
Их пальцы соприкоснулись.