Эмили не чувствовала страха. Теперь, когда она нашла выход, даже мысль о смерти не пугала ее. Она просто хотела успеть покончить с этим, не дожидаясь, пока любимые ею люди не испытали тех же мучений, что и она.
Она взглянула на Криса и небольшую серебристую коробочку, в которой скрывался механизм, включающий карусель.
– У тебя есть с собой ключ? – спросила она.
Ветер хлестнул ее косой по щеке. Чтобы согреться, она обняла себя руками.
– Угу, – ответил Крис. – Хочешь, чтобы я включил?
– Пожалуйста.
Она залезла на карусель, опираясь на морды деревянных коней, и выбрала белую лошадку Делию с серебристой гривой и уздечкой, украшенной стеклянными рубинами и изумрудами. Крис подошел к пульту управления и нажал красную кнопку. Эмили почувствовала, как карусель ожила под ней и закружилась все быстрее под звуки каллиопы. Щелкнув растрескавшимися кожаными вожжами по шее лошадки, Эмили закрыла глаза.
Она вспомнила, как они с Крисом в детстве однажды взобрались на огромный валун на заднем дворе и, взявшись за руки, вместе спрыгнули в кучу осенних листьев. Она припомнила роскошные тона листвы кленов и дубов. Но больше всего ей запомнился тот момент, когда они оба поверили в то, что летят.
Крис стоял на земле и смотрел на Эмили. Ее голова откинута назад, щеки порозовели от ветра, из глаз струились слезы, но она улыбалась.
«Ну вот и все», – понял он. Либо он позволит Эмили сделать то, чего она хочет больше всего, либо сделает то, что считает нужным. Насколько он помнил, впервые их желания не совпадали.
Разве сможет он стоять рядом и смотреть, как она умирает? Но разве может он остановить ее, если она так сильно страдает?
Эмили доверилась ему, а он собирается предать ее. И когда в следующий раз она опять попытается покончить с собой, потому что следующий раз будет, это точно, он узнает об этом только потом. Как и все остальные.
У него волосы дыбом встали на затылке. Неужели он действительно взвешивает эти варианты?
Он попытался привести мысли в порядок, как это делал до их встречи, чтобы в мозгу остался лишь самый прямой и быстрый путь отсюда туда. Но сейчас все не будет так просто. Правильного пути нет. Нет никакой гарантии, что оба они доберутся до другого берега.
Вздрогнув, Крис сфокусировал взгляд на длинной белой линии ее шеи, на биении пульса в ямке. Затаив дыхание, он не спускал глаз с этой ямки, пока Эмили не пропала из поля зрения, доехав до дальнего края карусели, а потом увидел, как она возвращается к нему.
Ощущая под руками шершавые доски, они уселись на скамью на карусели, на которой обычно катали мам с младенцами. У ног Криса стояла бутылка «Канадиан клаба». Он чувствовал, как рядом с ним дрожит Эмили, и решил про себя, что это от холода. Наклонившись к ней, он застегнул ей жакет.
– Ты же не хочешь заболеть, – сказал он, и от собственных слов ему стало не по себе. – Я люблю тебя, – прошептал он, и в этот момент понял, что собирается сделать.
Когда любишь человека, то ставишь его желания выше собственных.
Не важно, если эти желания будут невообразимыми или нелепыми, не важно, если от них сердце разрывается у тебя на части.
Крис не осознавал, что плачет – отчасти от потрясения, отчасти от одобрения им ее выбора, – пока не ощутил на губах Эмили свои соленые слезы. Так не должно было быть. О господи, как он мог вообразить себя героем, если спасение Эмили лишь усилит ее муки?! Чтобы успокоить его, Эмили принялась поглаживать его по спине, и он спросил себя: «Кто здесь ради кого?» Потом вдруг он ощутил непреодолимое желание быть в ней и со страстью, удивившей его самого, стянул с нее джинсы и, раздвинув ей ноги, вошел в нее.
Возьми меня с собой, подумал он.
Эмили с пылающими щеками приводила в порядок одежду. Крис без конца извинялся, как будто из-за отсутствия презерватива она навечно затаит на него обиду.
– Это не имеет значения, – заправляя рубашку в джинсы, сказала она.
Если бы ты только знал.
Он сел на некотором расстоянии от нее, сжав руки на коленях. Он еще не успел застегнуть джинсы, и ветер разносил запах секса. На него нашло странное спокойствие.
– Что я должен делать дальше? – спросил он.
Раньше они не говорили об этом. В сущности, до этого момента Эмили не была вполне уверена, что Крис не выкинет какую-нибудь глупость – например, выбросит пули в кусты или в последний момент выбьет револьвер у нее из руки.
– Я не знаю, – ответила она, и так оно и было. Она еще не заходила в мыслях так далеко. Был план, была организация и даже сам акт, но не было еще осознания собственной смерти. Она откашлялась. – Делай что хочешь. То, что считаешь нужным.
Крис провел большим пальцем по доскам настила, вдруг почувствовав себя чужим.
– Уже пора? – натянуто спросил он.
– Нет еще, – прошептала Эмили, и, получив отсрочку в приведении в исполнение смертного приговора, Крис привлек ее к себе.
Он крепко обнял ее, и она приникла к нему. Прости меня.
У Криса тряслись руки, когда он со щелчком открыл патронник. В кольт помещается шесть пуль. После того как выпускают одну, в револьвере остается гильза. Он объяснял все это Эмили, шаря в кармане рубашки, как будто разъяснение механики сделало бы акт менее мучительным.
– Две пули? – спросила Эмили.
Крис дернул плечом.
– На всякий случай, – ответил он, рискуя услышать ее просьбу разъяснить то, чего он сам толком не понимал.
На тот случай, если с одной пулей цель не будет достигнута? На тот случай, если он решит, раз Эмили мертва, он тоже хочет умереть?
Потом револьвер лег между ними, как живое существо. Изогнув руку, Эмили с некоторым усилием подняла его.
Крису хотелось о многом ей сказать. Он хотел, чтобы она поведала ему свою страшную тайну. Он хотел уговорить ее остановиться. Он хотел сказать ей, что она еще может отказаться от задуманного, хотя чувствовал, что все зашло очень далеко и он не уверен в себе. И он крепко прижался губами к ее губам – печать, – но его рот искривился от рыданий, и он оторвался от нее и согнулся пополам, словно его ударили в живот.
– Я делаю это, – сказал он, – потому что люблю тебя.
Застывшее лицо Эмили было залито слезами.
– Я тоже делаю это, потому что люблю тебя. – Она схватила его за руку. – Обними меня.
Крис привлек ее к себе, и она прижалась подбородком к его правому плечу. Он постарался запомнить ощущение от прикосновения ее живого, теплого тела, а потом чуть отодвинулся назад, чтобы Эмили смогла приставить револьвер к своей голове.
Сейчас
Май 1998 года
Рэнди Андервуд извинялась перед присяжными.
– Я работаю ночами, – объясняла она, – но не было возможности держать всех вас здесь до того времени, когда я буду более вменяемой. – Она только что вернулась с полуторасуточной смены в больнице, где работала ассистентом врача в отделении скорой помощи. – Просто скажите мне, если я начну нести чушь, – пошутила она. – И если я попытаюсь интубировать кого-нибудь шариковой ручкой, стукните меня.
Джордан улыбнулся:
– Мы очень признательны вам за то, что пришли, миз Андервуд.
Это была крупная женщина в больничной униформе с набивным рисунком из маленьких зеленых снежинок. Джордан уже успел зафиксировать ее личные данные для протокола.
– Миз Андервуд, – продолжал он, – вы были на дежурстве вечером седьмого ноября, когда в отделение скорой помощи Мемориальной больницы Бейнбриджа доставили Эмили Голд?
– Да, была.
– Вы помните ее?
– Помню. Она была совсем молодой, а таких видеть всегда очень страшно. Поначалу вокруг нее много суетились. Когда ее привезли медики, она привлекла всеобщее внимание, но, вероятно, все закончилось за какие-то секунды, и была констатирована смерть.
– Понимаю. Что произошло потом?
– Ну, стандартная процедура опознания тела, перед тем как его отправят в морг. Нам сообщили, что родители едут. Так что я принялась обмывать ее.
– Обмывать?
– Это обычное дело, – сказала она. – В особенности когда много крови. Родственникам тяжело это видеть. В основном я отмыла ей руки и лицо. Никто не говорил мне, что обмывать не надо.
– Что вы имеете в виду?
– В полицейском расследовании улика – это улика, и на трупе остаются улики. Но полицейские, которые привезли ее, сказали, что это самоубийство. Никто из полиции не говорил нам обращаться с трупом иным образом, никто не пришел делать тесты или что-то еще.
– Именно вы обмывали ей руки?
– Да. Помню, на ней было красивое золотое колечко – с кельтскими узлами, знаете?
– И когда вы ушли из палаты?
– Когда пришел отец девушки для опознания тела, – ответила она.
Джордан улыбнулся свидетельнице:
– Спасибо, вопросов больше нет.
Как ожидал Джордан, Барри Дилейни отказалась проводить перекрестный допрос ассистентки врача. Мало было вопросов, ответы на которые не выставили бы ее главного свидетеля, детектива Марроне, в дурацком свете. Поэтому Джордан вызвал в качестве свидетеля доктора Линвуда Карпаджана, глядя на которого подумал, что должен преподнести Селене дюжину роз за то, что нашла его.
Присяжные не могли отвести от него глаз. Доктор Карпаджан был похож на Кэри Гранта в зените славы: посеребренные волнистые волосы, красивые ухоженные руки, способные удерживать не только ваш взгляд, но и что-то более материальное. Привыкший быть в центре внимания, он непринужденно сидел на свидетельском месте.
– Ваша честь, – начала Барри, – прошу разрешения подойти к судье.
Пакетт жестом руки подозвал к себе юристов, и Джордан поднял брови в ожидании того, что скажет Барри.
– Для апелляционного досье мы все же имеем возражение против данного свидетеля.
– Миз Дилейни, я уже вынес решение на этот счет в вашем досудебном ходатайстве, – сказал судья Пакетт.
Барри отошла к своему столу, а Джордан расспросил доктора Карпаджана о его профессиональных достижениях, чем еще больше поразил присяжных.