– Опять же это была компиляция различных случаев.
– Значит, вы не можете с определенностью сказать, что наличие красного и черного на полотне говорит о намерении художника покончить с собой?
– Ну нет. Но мы обнаружили, что авторы девяноста из ста полотен, где есть подобное сочетание красного и черного, имели склонность к суициду.
Барри улыбнулась:
– Любопытно, что вы это говорите.
Она достала какой-то постер и протянула его Джордану.
– Протестую! – немедленно отреагировал он, подходя к скамье присяжных. – Что это такое, черт возьми?! – спросил он у Барри. – И какое это имеет отношение к делу?
– Перестаньте, Джордан. Это Магритт. Я знаю, что в искусстве вы полный профан, но даже вы понимаете, к чему я веду.
Джордан повернулся к судье:
– Если бы я знал, что она собирается выставить здесь чертова Магритта, то подготовился бы по теме.
– Да ладно вам, – сказала Барри. – Это пришло мне в голову минувшей ночью. Дайте мне небольшую отсрочку.
– Если вы собираетесь выставить это свидетельство, – заметил Джордан, – тогда мне тоже нужна отсрочка. Мне нужно время, чтобы ознакомиться с Магриттом.
Барри елейно улыбнулась:
– С вашими знаниями по искусству к тому времени вашему клиенту стукнет семьдесят.
– Мне требуется время на изучение Магритта, – повторил Джордан. – Возможно, он бывал у проклятого Фрейда.
– Я намерен разрешить это, – сказал Пакетт.
– Что?! – в один голос воскликнули Барри и Джордан.
– Я разрешу это, – повторил судья. – Именно вы привели сюда эксперта, Джордан. Пусть Барри даст ей возможность всерьез взяться за это.
Джордан вернулся к своему столу, а Барри приобщила к вещдокам постер с Магриттом.
– Вы узнаете этого художника?
– Разумеется. Это Магритт.
– Магритт?
– Это бельгийский художник, – пояснила Сандра. – Он создал ряд вариаций на тему этой работы. – Она указала на изображение силуэта мужчины, консервативный котелок которого был заполнен облаками.
– Вы замечаете сходство между этим постером и картиной, которую попросил вас проанализировать мистер Макафи?
– Разумеется. Здесь есть облака, хотя у Магритта они не такие грозовые, и заполняют они не только глазницы, но и всю голову. – Сандра улыбнулась. – Вы полюбите Магритта.
– Кто-то должен, – пробурчал Джордан.
– Магритт лечился у психотерапевта? – спросила Барри.
– Не знаю.
– Он получал лечение после написания этой картины?
– Не имею понятия.
– Был ли он в депрессии, когда писал это?
– Не могу сказать.
Барри повернулась к присяжным с недоумением на лице:
– Значит, из ваших слов следует, что арт-терапия не является определяющей. Глядя на картину, нельзя с уверенностью сказать, что если художник реалистично изображает язык, то имело место сексуальное насилие. Или, если он изображает грозовые облака на месте глаз, у него есть склонность к суициду. Разве это не так, миз Вернон?
– Да, – согласилась терапевт.
– У меня к вам еще один вопрос, – сказала Барри. – В арт-терапии вы даете задание ребенку или подростку, верно?
– Да. Мы просим их нарисовать дом, человека или какую-нибудь сценку.
– И бо́льшая часть исследований в арт-терапии основана на этих заданиях?
– Да.
– Зачем вам нужно давать задания?
– Одна из составляющих арт-терапии, – объяснила Сандра, – заключается в наблюдении за творчеством личности. Для разгадывания причин тревожности человека это так же важно, как конечный результат.
– Можете привести пример?
– Конечно. Если девочка, которую попросили нарисовать ее семью, не решается нарисовать отца или не изображает нижнюю часть его туловища, то это может быть признаком сексуального насилия.
– Миз Вернон, вы наблюдали, как Эмили Голд писала этот череп?
– Нет.
– Вы дали ей задание написать автопортрет?
– Нет.
– Значит, тот факт, что вам сейчас впервые показали эту картину, может повлиять на степень определенности, с которой вы делаете предположения относительно этой картины?
– Вынуждена согласиться.
– В таком случае возможно ли, что Эмили Голд, рисуя эту картину, не замышляла самоубийство, и что она не подвергалась сексуальному насилию, и что… наверное, у нее, как и у мистера Магритта тогда… просто выдался неудачный день?
– Возможно, – ответила Сандра. – Но с другой стороны, очевидно, что эта картина создавалась в течение одного-двух месяцев. Чертовски много следующих один за другим неудачных дней!
Получив эту неожиданную словесную пощечину, Барри сжала губы:
– Свидетель ваш.
– Повторный опрос, – сказал Джордан, вставая и подходя к арт-терапевту. – Вы сказали миз Дилейни, что не можете определенно утверждать, будто любой из тревожных признаков в картине Эмили доказывает наличие сексуального насилия или мыслей о самоубийстве. Это мог быть просто новый стиль, который она осваивала для поступления в Сорбонну. Но, по вашему экспертному мнению, какова вероятность этого?
– Она весьма невелика. В этой картине очень много странного. Если была бы одна или две такие вещи, – продолжала Сандра, – вроде плавящихся часов или яблока в центре лица, я бы сказала, что она примеряла на себя сюрреализм. Но есть другие способы продемонстрировать свой диапазон, не добавляя в картину какие-то вещи, от которых у арт-терапевта волосы на загривке встают дыбом.
Кивнув, Джордан подошел к столу с вещдоками и осторожно поднял постер с картиной Магритта, держа его кончиками пальцев:
– Ну, полагаю, если в этом суде что-то и было доказано, так это мое абсолютное невежество в вопросах искусства. – (Сандра Вернон улыбнулась ему.) – Так что вы определенно поставили меня в невыгодное положение. Но поверю вам на слово… и миз Дилейни… что это картина Магритта.
– Да. Он был замечательным художником.
Джордан почесал голову:
– Не знаю, я бы не повесил это у себя дома. – Он повернулся к присяжным, демонстрируя им постер. – Но даже я знаю, что Ван Гог отрезал себе ухо, а лица на полотнах у Пикассо какие-то несуразные и что художники часто бывают излишне эмоциональными. Вам известно, обращался ли Магритт к психологу?
– Нет, неизвестно.
– Значит, он мог быть психически неуравновешенным.
– Полагаю, да.
– Мог он испытать на себе сексуальное насилие?
– Возможно, – ответила Сандра.
– К несчастью, – продолжал Джордан, – у меня не было времени изучить творчество Магритта, но вы утверждаете, что, с точки зрения арт-терапевта, у Магритта могли быть эмоциональные проблемы. Верно?
Сандра рассмеялась:
– Конечно.
– Вы рассказали также миз Дилейни, что бо́льшая часть ваших исследований основана на инструкциях. Означает ли это, что вы никогда не изучаете случайные изображения на предмет обнаружения проблемы у определенного ребенка?
– Нет, время от времени мы это делаем.
– Значит, обеспокоенный родитель может принести вам какую-то художественную работу, сделанную его ребенком?
– Да.
– И вы можете определить по этим работам, есть ли у ребенка проблема?
– Зачастую – да.
– Рассматривая чью-то случайную работу, насколько часто вы диагностируете проблемы, а позже выясняете, что художник фактически нуждается в помощи?
– О-о, в девяти из десяти случаев, – ответила Сандра. – Мы хорошо это распознаем.
– К несчастью, – сказал Джордан, – с нами нет Эмили. Возможно, если была бы, вы смогли бы ей помочь. И, увидев ее работу, были бы вы как дипломированный арт-терапевт обеспокоены психическим здоровьем Эмили?
– Да, безусловно.
– Вопросов больше нет.
Усевшись на свое место, Джордан улыбнулся Крису.
– Мне бы хотелось задать перекрестный вопрос, Ваша честь. – Барри встала перед Сандрой Вернон. – Вы только что рассказали мистеру Макафи, что иногда делаете предварительную оценку рисунка или картины, не прибегая к инструкциям.
– Да.
– И вы сказали, что девять из десяти картин с тревожными элементами указывают на людей с психическими проблемами, требующими разрешения.
– Да.
– А как насчет десятой?
– Ну, этот человек обычно в порядке, – ответила Сандра.
Барри улыбнулась:
– Благодарю вас.
Джоан Бертран была некрасивой женщиной средних лет, чьи мечтательные зеленые глаза говорили о многих часах, проведенных за чтением величайших мировых романов, героинями которых она себя воображала, а героями были ее любимые ученики. С самых первых минут выступления со свидетельского места преподавательнице английского удалось донести до аудитории, что Крис не только ее любимый ученик, но, вполне возможно – по ее мнению, – один из будущих великих умов двадцатого столетия. Джордан стиснул зубы, чтобы не улыбнуться. У себя в классе, где единственной ее опорой были классная доска и ряды столов, она не была столь фанатична, как в зале суда.
– Расскажите, какой Крис ученик.
Джоан Бертран прижала руки к сердцу:
– О-о, отличный! Не помню, чтобы ставила ему что-нибудь, кроме «отлично». Он был из тех учеников, которых преподаватели обсуждают в учительской – знаете: «Кто в этом семестре берет Криса Харта для социальных исследований?» – и все в таком же роде.
– Он посещал прошлой осенью ваши уроки?
– Да, три месяца.
– Миссис Бертран, вы узнаете это?
Джордан поднял вверх отпечатанное эссе.
– Да, – ответила она. – Он написал его по программе предуниверситетской подготовки по английскому. Сдал на последней неделе октября.
– В чем заключалось задание?
– Задание состояло в отстаивании одной точки зрения на некую деликатную проблему. Следовало представить убедительные доказательства этой точки зрения, а затем отвергнуть ее альтернативу и вывести заключение.
Джордан откашлялся.
– В английском я успевал почти так же плохо, как и в искусстве, – произнес он с робким очарованием. – Не могли бы вы повторить еще раз, но более доходчиво?
Миссис Бертран самодовольно улыбнулась: