Клятва. История любви — страница 80 из 84

И его мать… родная мать Криса Харта… на даче показаний даже не смотрела на него.

– Ваша честь, – обратился к судье Джордан, – у нас есть еще один свидетель.

– Что-что?! – воскликнула Барри, но Джордан уже вызывал Кристофера Харта.

– Протестую! – брызгая слюной, крикнула Барри.

Судья Пакетт вздохнул:

– Советник, встретимся в кабинете судьи. Приведите обвиняемого.

Они последовали за судьей в его кабинет, Крис немного отстал. Не дожидаясь, пока закроется дверь, Барри заговорила:

– Это полный сюрприз, Ваша честь. Меня не уведомили, что сегодня произойдет такой поворот.

– Ну да, вы не одна такая, – кисло произнес Джордан.

– Желаете уйти на перерыв, Барри? – спросил Пакетт.

– Нет, – пробормотала она. – Но чуть больше вежливости не повредило бы.

Не обращая внимания на ее слова, Джордан хлопнул на стол перед судьей бумагу с отказом от иска:

– Я говорил ему, что не хочу выставлять его свидетелем и что это может разрушить всю защиту.

Судья Пакетт взглянул на Криса:

– Мистер Харт, ваш адвокат объяснил вам все последствия вашего выступления как свидетеля в этом деле?

– Объяснил, Ваша честь.

– И вы подписали эту форму, говоря, что ваш адвокат разъяснил вам все это?

– Да.

– Хорошо.

Пожав плечами, судья повел небольшую свиту обратно в зал суда.

– Защита, – объявил Джордан, – вызывает Кристофера Харта на свидетельское место.

Джордан встал перед столом защиты напротив своего клиента. Ему были видны присяжные, сидевшие на краешке стульев. У Барри был вид кошки, проглотившей канарейку, а почему бы и нет? Она могла бы подвергнуть Криса перекрестному допросу на суахили и все же выиграть дело.

– Крис, – начал Джордан, – ты понимаешь, что тебя судят за убийство Эмили Голд?

– Да.

– Можешь рассказать нам о своих чувствах к Эмили Голд?

– Я любил ее больше всего на свете.

Голос Криса был чистым и спокойным, и Джордан поневоле восхитился парнем. Нелегко было встать перед людьми в зале суда, которые, вероятно, уже мысленно приговорили его, и предложить им свою версию истории.

– Как долго ты знал ее?

Все в Крисе смягчилось – линии его тела, сами слова.

– Я знал Эмили всю жизнь.

Джордан лихорадочно думал, что ему говорить дальше. Его целью было предупредить удар.

– Какие были твои самые ранние воспоминания?

– Протестую! – вмешалась Барри. – Неужели нам придется выслушивать рассказ о восемнадцати годах?

Судья Пакетт кивнул:

– Давайте продолжим, советник.

– Можешь рассказать нам о своих отношениях с Эмили?

– Вы знаете, – тихо произнес Крис, – как это бывает – любишь человека так сильно, что не можешь воспринимать себя отдельно от нее? Или прикасаешься к ней и чувствуешь, что ты у себя дома? – Сжав руку в кулак, он опустил кулак на ладонь второй руки. – И дело было не в сексе или в каком-то бахвальстве – вот, мол, посмотрите, какая у меня телка, – как это бывает у других парней нашего возраста. Мы были… ну, созданы друг для друга. Некоторые люди всю жизнь ищут такого единственного человека. Мне повезло, что у меня был такой человек.

Джордан внимательно посмотрел на Криса, онемев от его речи, как и все люди, находящиеся в зале. Это были слова не восемнадцатилетнего парня, а взрослого человека, мудрого и печального.

– У Эмили были суицидальные наклонности? – неожиданно спросил Джордан.

– Да, – ответил Крис.

– Не мог бы ты рассказать нам, Крис, что произошло вечером седьмого ноября?

Крис опустил глаза.

– В тот вечер Эмили решила покончить с собой. Я взял револьвер, как она просила. Я отвез ее к карусели. Мы немного поговорили и… ну, не важно. – Он замолчал, и Джордан внимательно наблюдал за ним, сознавая, что Крис сейчас на карусели вместе с Эмили. – А потом, – встретившись взглядом с адвокатом, тихо произнес Крис, – я застрелил ее.


Зал суда буквально взорвался, репортеры побежали за своими сотовыми телефонами, а Мелани Голд кричала и указывала на Криса пальцем, пока ее бледный муж молча тащил ее прочь из зала.

– Мне нужен перерыв, Ваша честь, – твердо произнес Джордан, буквально выдергивая Криса со свидетельского места и выводя из зала.

Барри Дилейни громко рассмеялась. Гас сидела не шевелясь, по ее щекам струились слезы. Сидящий рядом с ней Джеймс чуть раскачивался взад-вперед, бормоча:

– О господи! Боже мой! – Через минуту он повернулся к Гас, протягивая к ней руку, но выражение ее лица остановило его. – Ты знала, – прошептал он.

Гас опустила голову, не в силах признаться, как, впрочем, и отрицать.

Она ожидала, что сейчас ощутит дуновение воздуха рядом, когда Джеймс встанет, чтобы пройтись, подумать, уйти отсюда к черту. Но вместо этого она почувствовала на своей руке его теплую твердую руку. Надо было держаться изо всех сил.


Вернувшись в комнатушку, Джордан сел, обхватив голову руками. Он не двигался и не говорил целых шестьдесят секунд. Потом заговорил, не поднимая головы.

– Это ты насчет апелляции? – ровно спросил он. – Или стремишься к смерти?

– Ни то ни другое, – ответил Крис.

– Значит, хочешь рассказать мне, что же все-таки происходит?

Голос Джордана был мягким, слишком мягким, учитывая творящийся у него в голове сумбур. Ему хотелось задушить Кристофера Харта за то, что выставил его идиотом, и не один раз, а дважды. Ему хотелось врезать себе за то, что, вообразив себя умником, даже не спросил Криса десять минут назад, что тот собирался сказать как свидетель. И ему хотелось смахнуть оплеухой ухмылку с лица прокурора, потому что она знала и он знал, кто выиграет дело.

– Я хотел рассказать вам раньше, – сказал Крис. – Просто вы не хотели выслушать.

– Ну, поскольку ты капитально все испоганил, можешь теперь все рассказать.

При всей возмутительности происходящего Джордан рассмеялся. Впервые за десять лет он был вынужден спасать дело с помощью правды. Ибо только это у него и оставалось.

Он давно усвоил, что в зале суда правде не место. Никому – ни прокурору, ни даже чаще обвиняемому – она не нужна. В судах рассматриваются аргументы и контраргументы, а также гипотезы. А не то, что произошло на самом деле. Но только что все аргументы, контраргументы и гипотезы были спущены в унитаз. И единственное, что оставалось у Джордана, был паренек, этот глупый паренек, посчитавший делом чести рассказать миру о том, что произошло на самом деле.

Пятнадцать минут спустя Джордан с Крисом вышли из комнатушки. Ни один не улыбался. Ни один не говорил. Они торопливо шагали, раздвигая группки судачащих людей, с открытыми ртами провожающих их взглядами. У дверей зала суда Джордан повернулся к Крису.

– Что бы я ни предлагал, соглашайся со мной. Что бы ни говорил, подыгрывай мне. – Он заметил нерешительность Криса. – Ты в долгу передо мной, – прошипел он.

Крис кивнул, и они вместе толкнули дверь.


В зале суда было так тихо, что Крис слышал биение собственного сердца. Он снова сидел на свидетельском месте, и у него так сильно потели и дрожали руки, что ему пришлось запихнуть их под себя. Лишь один раз он взглянул на родителей: мать слабо улыбалась и кивала ему. Отец – что ж, отец был еще здесь.

Он не разрешал себе смотреть на родителей Эмили, хотя чувствовал, как с мест для публики до него доходят волны их гнева.

Он ощущал страшную усталость. Грубая ткань спортивной куртки царапала ему шею сквозь тонкую оксфордскую рубашку, новые ботинки натерли на пятках мозоли. Ему казалось, голова у него вот-вот лопнет.

И потом вдруг он услышал голос Эмили. Ясный, спокойный, знакомый. Она говорила ему, что все будет хорошо, говорила, что не оставит его. Крис растерянно огляделся по сторонам, пытаясь определить, слышал ли это кто-нибудь еще, надеясь увидеть ее, но чувствуя уже, как в сердце закрадывается холод.

– Крис, – повторил вопрос Джордан, – что случилось вечером седьмого ноября?

Крис глубоко вдохнул и заговорил.

Тогда

7 ноября 1997 года


Он не сводил глаз с револьвера, с небольшой вмятины от него на белой коже ее виска. Ее руки тряслись не меньше, чем у него, и он все думал: сейчас он выстрелит. И следующая мысль: но она этого хочет.

Она крепко зажмурила глаза и прикусила нижнюю губу. Она почти не дышала. Он понял, что она ждет сильную боль.

Раньше он уже видел ее такой.

Он с абсолютной ясностью припомнил эпизод, о котором позабыл рассказать доктору Файнстайну, – наверняка самое раннее его воспоминание, поскольку тогда он еще плохо ходил. Он бежал по тротуару, упал и заревел. Мать подхватила его на руки, потом усадила на крыльцо, целуя в почти не поцарапанную левую коленку, на всякий случай заклеив ее пластырем. И только когда его успокоили, до него дошло, что Эмили тоже плакала и ее мать проделала с ней то же самое. Эмили шла тогда рядом с ним по тротуару, но не упала. Но на ее левой коленке появился совершенно новый пятнистый синяк. «Он поцарапался, – смеясь, сказала его мать. – А у нее синяк».

В их детстве это случалось еще несколько раз. Бывало, Крис ударится, а Эмили поморщится, или наоборот, она упадет с велосипеда, а он закричит. Педиатр называл это болью сопереживания и говорил, что они это перерастут.

Не переросли.

Дуло чуть скользнуло по виску Эмили, и он вдруг осознал, что если она убьет себя, то он умрет. Может быть, не сразу, может, не с такой ослепляющей болью, но это произойдет. Нельзя жить долго без сердца.

Он поднял руку и крепко схватил Эмили за правое запястье. Он был больше и сильнее ее, он мог отвести револьвер от ее головы. Свободной рукой он разжал пальцы Эмили, вцепившиеся в кольт, и осторожно опустил взведенный курок.

– Прости, – сказал он. – Не надо.

Эмили не сразу сфокусировала взгляд на нем, но потом ее глаза потемнели от смущения, потрясения и злости.

– Да, надо, – возразила Эмили, пытаясь выхватить у Криса оружие. – Крис, если любишь меня, отдай, – через минуту сказала она.