– Марш! – Мы шагаем по грязи, из ворот ада на работу.[39]
Четыре утра.
– Raus! Raus!
Однажды вечером в уборной я сталкиваюсь с Эрной и Фелой Дрангер, и мы обнимаемся – Биркенау настолько многолюден, можно провести тут целую вечность и не встретиться.
– Где Данка? – спрашивает Эрна.
– Придерживает место в блоке и следит, чтобы не сперли одеяло. А как дела у вас?
– А что тут можно ожидать? Сплошной ад.
– Дина с вами?
Эрна кивает.
– Хочу, чтобы Данку взяли в швейную бригаду. Для этого нужен белый платок. Хотите, я и вам попробую организовать?
– Еще бы! Работать в этих полях, в этих сандалиях зимой будет ужасно.
– Но это будет стоить пайки хлеба.
– Неважно…
– Встретимся завтра или через пару дней. – Я описываю, как найти наш блок, и ухожу в ночь.
Какое утешение – видеть дружеские лица в огромной толпе чужаков. Я осознаю это сразу на выходе из уборной. Теперь в списке моих подопечных еще три человека. Но справимся ли мы? Данка – разумеется, приоритет, но с этими девушками мы вместе росли. Если мы не будем помогать друг другу, то кто же поможет нам?
Несколько дней я пытаюсь организовать, чтобы все вышло с этими платками, и в итоге девушка из «Канады»[40] соглашается принести мне четыре белых платка. Взамен я даю две пайки хлеба – Эрнину и мою. Вручаю Эрне платки и излагаю план.
– Утром встань как можно ближе к капо швейной команды. Как только поверка закончится, отдай платки Дине и Данке. И сразу же беги в строй.
– А как же ты?
– Я буду работать у Эммы, чтобы не закрыть эту дверь на случай, если с работой в лагере что-то не срастется. Все нормально. На полях со мной ничего не случится.
Четыре утра.
– Raus! Raus!
Данка стоит рядом с Эрной и Фелой. Нас считают. Я стою в отдалении. За все это время я впервые не рядом с сестрой на поверке. Мне тревожно от того, что она где-то не со мной. После команды расходиться я тут же несусь к Эмме, пока ее бригада еще не набрана. В Биркенау все так – по принципу «кто первым встал, того и тапки». Я стою за Эммой, но одним глазом неотрывно слежу за швейной бригадой. У Эрны с Фелой платки уже на головах, Дина только его повязывает, а у Данки растерянный вид – у нее платка нет. Я сверлю глазами затылок Эрны. «Где Данкин платок?» – раздается мой безмолвный вопль. Но бесполезно. Данку выставляют из очереди. Она через все поле ищет взглядом меня, но теперь поздно, ее уже подзывает другая капо и знаком приказывает шагать с ее бригадой. А я могу лишь беспомощно смотреть, как мою сестру ведут работать в поле без меня. Что я наделала? О боже, что я наделала?
Все время до обеда я гадаю, жива ли моя сестра. В обед суп не лезет в горло. Тревоги настолько скрутили мой желудок, что я благодарю и отказываюсь от добавки. Я просто скучаю по Данке, хочу, чтобы она ела эту похлебку вместе со мной. И я знаю: она сегодня без обеда. После перерыва я стараюсь не думать о том, увижу ли я вновь Данкину улыбку или ее прекрасные глаза. Я уже не могу дождаться, когда, наконец, солнце завершит свой круг. «Стой!» – командует Эмма.
Мы складываем лопаты в подсобку и шагаем в лагерь. Мы вернулись первыми. Обычно это очень хорошо, но сегодня раннее возвращение – пытка. Одна за другой проходят в лагерь команды, и в каждой трупы или раненые, и все они похожи на Данку. Мое зрение играет со мной злую шутку, а вслед за ним и мой рассудок. В одной команде ее тело лежит между двумя девушками, она вся в синяках и побоях; в другой – ее тело немощно висит, тяжело опершись на плечо чужой женщины. Может, совсем ослабела от голода? Или я схожу с ума от страха? Моя сестра наверняка умерла уже сто раз. И вдруг я вижу ее! Она избита, но жива! Я не могу подбежать к ней, не могу обнять, я вообще не могу сдвинуться с места, пока нас не пересчитают, но я ее вижу, и она… жива. Поверка завершена, и мы тянемся друг к дружке сквозь толчею суетящихся девушек, спешащих в свои блоки.
Я горячо прижимаю ее к себе и никак не могу отпустить.
– Что стряслось?
– Я не могла найти платок.
– У Эрны же был платок для тебя.
– Я не нашла.
– Я дала ей четыре!
– Она мне дала платок.
Тут я ору на Эрну:
– Что тебе сделала Данка? Зачем ты с ней так поступила?
– Я вчера отдала Данке ее платок. И у меня в кармане осталось только три!
– Эрна, слушай, это не шутки. – Я хватаю ее за воротник и трясу, пытаясь привести ее в чувство. – Данку сегодня чуть не забили до смерти!
– Я не виновата, – плачет она.
– Рена, она ни при чем! – Данка пытается отвести меня в сторону.
Весь мой гнев выплескивается наружу, и я не слышу ни единого слова из уст сестры. Эрна нас предала.
– Зачем мне твои оправдания? Я заплатила своим хлебом, чтобы моя сестра могла работать в безопасном месте, которое не вымотает ее до смерти, а ты фактически убиваешь ее своей безответственностью. – Я изо всех сил стараюсь говорить спокойнее. – Эрна, это серьезный вопрос. Это не школа и не Крыница. Мы можем умереть! – Я показываю на вышку и сипло шепчу: – Видишь это? Одно их слово – и мы трупы. Тут не дают второго шанса. Тут надо пользоваться головой.
– Рена, прости.
– Эрна ни в чем не виновата. – Данка вынимает из кармана платок и протягивает его мне. – Я не нашла его сразу, а потом было уже поздно.
Я слишком перенервничала, чтобы понять Данкины слова, но я не могу ее винить, ведь она моя младшая сестра.
Я вручаю Данкин платок Эрне.
– Завтра она будет вместе с тобой в швейной. И ты за этим проследишь. Ясно?
– Да, Рена. Обещаю.
– Тут за ошибки платят смертью.
– Знаю.
Данка тенью следует за мной в блок. Той ночью я почти не сплю. Господи, спаси и сохрани Данку! Присмотри за ней, когда я не смогу.
На следующий день Данку отправляют в швейную. Теперь я шагаю за Эммой в одиночестве. Я жутко скучаю по сестре, зато вечером, ожидая ее на поверке, могу немного расслабиться, поскольку знаю, что ее никто не бил. Что она не мертва. Но швейная история быстро кончается: поскольку работа там легче, весь лагерь начинает организовывать себе белые платки, чтобы туда попасть. Мы, узницы, смекалистее, чем они. Поэтому они сводят число работниц к минимуму, и Данка – одна из первых, кто теряет работу. Но на этот раз я начеку – держа ее за руку, я слежу, чтобы она попала в Эммину бригаду. Весь следующий день на поле я ни на секунду не выпускаю ее из виду, иначе мои нервы этого не вынесут.
Эрне удается устроиться вместе с Фелой в «Канаду».
– Это очень хорошая работа, – рассказывает она мне однажды вечером в туалете. – Очень легкая. Мы ничего не делаем, только складываем одежду, а когда эсэсовцы не смотрят, проходимся по карманам, и какой только еды там нет! Сегодня мы ели весь день. Там были апельсины, печенье, я даже нашла плитку шоколада! Но главное – мы под крышей.
– Под крышей? – Шоколад – это где-то за гранью моего воображения, а вот крыша вполне осязаема. Наконец-то есть бригада, которая может укрыть нас от стихии. Я знаю, это единственный способ выжить; не считая эсэсовцев, работа в полях – наш злейший враг, а ведь близится зима.
– Я организовала два красных платка – для тебя и Данки. – Внимательно оглядевшись, Эрна берет мои ладони в свои. – Завтра шагайте с нами. Там только 25 мест, так что приходите пораньше.
Я сердечно жму ей руку и беру платки, пока никто не видит и не слышит. Я знаю, что это ответное одолжение и что она все еще чувствует вину за то недоразумение со швейной бригадой и за то, что Данку избили. Я возвращаюсь в наш блок с чувством удовлетворения. Завтра мы работаем под крышей.
Четыре утра.
– Raus! Raus!
Мы маршируем в «Канаду». Там просто горы и горы одежды; я не видела столько нарядов со времен магазина дяди Якоба. Посреди помещения длинный стол, на нем мы складываем каждую вещь, затем сворачиваем в тюки и перевязываем веревкой.
– Куда идет эта одежда? – шепотом спрашиваю я у Эрны.
– В Германию, – отвечает она.
– Ты чем занимаешься? – орет эсэсовец.
– Ничем, – всхлипывает девушка у другого конца стола. Хлыст поднимается в воздух и звонко опускается на ее руки.
– Ты жрала! Вы здесь, чтобы работать, а не набивать свои грязные рты! – Он бьет ее снова и снова. Девушка, стоящая ближе ко мне, украдкой кладет в рот кусочек, пока внимание эсэсовца отвлечено. Данка складывает лежащие перед ней вещи и глядит в пространство. Она где-то далеко.
Этот эсэсовец целый день лупит нас, чтобы мы шевелились быстрее и работали усерднее. У нас ни минуты, чтобы поискать в карманах какой-нибудь кусочек или конфетку.
Я сворачиваю каракулевую шубу. Проводя пальцами по ее гладкому шелковистому меху, я с нежностью думаю о тех временах, когда в последний раз видела каракуль. Шани обещал, что однажды у меня будет такая же изысканная шуба, как у моей тети. Я складываю рукава на спинке и вспоминаю, до чего же к лицу была тете Регине ее шуба. С передней частью я долго вожусь, расправляю плечи шубы, чтобы не было складок. Мне бросается в глаза портновский ярлычок – белый атлас на фоне черного волнистого меха. С ярлыка на меня смотрят слова: «Якоб Шютцер, Бардеёв».
– Нет! О нет! – потрясенно вскрикиваю я, не сдержавшись.
– Что там? – Данка выходит из оцепенения и успевает увидеть, что я складываю шубу тети Регины.
Где же справедливость? И где они сами? Где сейчас Цили? Где тетя Регина?.. Где дядя Якоб?.. Мне невыносима сама мысль о том, чтобы оставаться в этом месте. Я перевожу взгляд в окно, на территорию лагеря, пытаясь найти там хоть что-нибудь, способное унять ужас в моем сердце, и тут вижу эсэсовца на приставной лестнице. Он открывает канистру, что-то заливает в отверстие и тут же быстро пригибается, словно содержимое канистры дурно пахнет и он не хочет это нюхать.
– Что он делает? – спрашиваю я, отказываясь верить.