И я не могла отрицать, что мне это нравилось.
Когда мы поднялись на украшенный гирляндами помост, я встретилась с понимающим взглядом Беатрис и внезапно пожалела, что не могу ускользнуть вместе с ней. Неожиданно у меня возникло множество неотложных вопросов. Судя по тому, как целовал меня Фернандо, он уже имел опыт плотских отношений, и мне не хотелось его разочаровать, хотя я и не знала в точности, как именно избежать подобного. При мысли об этом стало не по себе. От меня требовалось быть девственницей; по сути, именно это больше всего ценили принцы в невестах. Но теперь я вдруг ощутила беспокойство, что не смогу надлежащим образом удовлетворить моего принца так, как он к этому, возможно, привычен.
Аппетит мой пропал, несмотря на огромные блюда с жареным поросенком, уткой и цаплей в сливовом и инжирном соусе. Я не сводила глаз с массивных рук Фернандо, который отрезал кусок мяса и поднял кубок. Он воздержался от вина, предпочтя сидр, но демонстрировал превосходный аппетит и громко смеялся, слушая настойчивый шепот склонившегося к его уху Каррильо, который, как наиболее уважаемый наш советник, сидел слева от него. Мой муж улыбался каждому, кто приближался к нему со словами поздравления, и вовсе не казалось, будто он со страхом думает о нашей предстоящей брачной ночи. Мне же она представлялась огромными запертыми воротами в неведомый мир.
Однако во время последней перемены блюд, перед началом танцев, я внезапно ощутила, что настроение его изменилось. Поставив кубок, он повернулся ко мне. Взгляд его был столь прямым и трезвым на фоне раскрасневшихся лиц неумеренно потреблявших вино гостей, что мне на мгновение показалось, будто я чем-то вызвала его недовольство. Чем именно, я не могла представить — была занята так же, как и он, развлекая сидевших рядом грандов светской беседой и изображая интерес к любому анекдоту или замечанию, брошенному в мою сторону.
Прежде чем я успела что-то сказать, он положил ладонь мне на руку.
— Тебе нечего бояться, — сказал он. — Обещаю, я вышвырну их всех до последнего. В спальне не будет никого, кроме нас.
Он помолчал, и глаза его блеснули.
— Думаю, простыня, которую мы потом покажем, вполне их удовлетворит.
Я не осмелилась отвести взгляд, думая, не подслушал ли нас кто за нашим столом. Не зная, пугаться мне или радоваться, я встала, когда он поднялся с места, оставив на грязной скатерти опустевшие тарелки, и спустился в зал. Предполагалось, что мы станцуем лишь один раз, прежде чем нас препроводят в спальню, но, когда заиграла музыка, окутывая нас невидимым коконом, я вспомнила, как мы танцевали в первый раз. Казалось, с тех пор минула целая жизнь; мы были всего лишь детьми, чужаками при чужом дворе. Тогда я отвергла его за дерзость, не зная, что на самом деле он предвидел наше будущее. Теперь же мы стали мужем и женой, готовыми вместе вступить в новую жизнь, и я поймала себя на том, что радуюсь обретенному праву открыто взять его за руку, знать, что наконец-то принадлежу ему. Забыв о трепете перед предстоящей брачной ночью, я наслаждалась возможностью всецело отдаться танцу, которая случалась столь редко. Я заметила, что, несмотря на тяжкие труды в Арагоне, Фернандо, судя по всему, не пренебрегал утонченными манерами, поскольку танцевал легко и непринужденно. А внезапный поцелуй, которым он наделил меня, когда мы повернулись к придворным, вызвал шквал аплодисментов.
Вероятно, я покраснела до корней волос, особенно когда веселая толпа увлекла нас вверх по лестнице, сперва в разные комнаты, где уже ждали слуги. Прежде чем войти в свои апартаменты, Фернандо оглянулся, и я увидела в его улыбке лишь ту же непогрешимую уверенность.
Беатрис и Инес разложили передо мной вышитую льняную сорочку и халат из дамаста. Когда они сняли с меня платье и вуаль, стараясь не задеть цветы в волосах, я почувствовала, что больше не могу молчать.
— Ну? — требовательно спросила я, яростно глядя на них. — Может, кто-то хоть что-нибудь скажет? Или отправите меня в спальню, словно агнца на заклание?
Инес судорожно вздохнула:
— Это же брачная ночь вашего высочества, а не распятие на кресте! Да и что я, собственно, могу сказать? Я девственница.
Она многозначительно взглянула на Беатрис, которая выпятила губы, словно скрывая улыбку.
— Что ты хочешь знать, ваше высочество? — спросила Беатрис.
— Правду. — Я помолчала, а затем прошептала: — Это больно?
— Поначалу — да. Но если он будет с тобой нежен, после нескольких раз уже не будет так больно. А после еще нескольких раз… что ж, решай сама.
Беатрис больше не могла сдерживать улыбку; уголки ее губ поднялись, как бывало в юности, когда она совершала какую-нибудь шалость.
Я едва не рассмеялась. Внезапно мне стало смешно, что я боюсь постели, в которую должна лечь, после всего того, что пришлось пройти, чтобы в ней оказаться. Подняв голову, я молча повернулась и направилась по короткому коридору в брачные покои, где за дверью уже собралась толпа. Не обращая на них внимания, я вошла в освещенную свечами комнату, основную часть которой занимала большая кровать с парчовым балдахином. Рядом стоял Фернандо в окружении небольшой свиты.
Он поднял взгляд, держа в руке кубок. На нем был открытый халат из темно-красной ткани; под развязанными тесемками доходившей до колен сорочки виднелась загорелая грудь. Даже не глядя, я поняла, что на этот раз в кубке вино. Почувствовала богатый аромат риохского, смешанный с запахом воска от канделябра.
Он молча смотрел на меня, столь сосредоточенно, что смолкли даже разговоры собравшихся у дверей.
— Вон, — сказал он, не сводя с меня взгляда. — Все вон.
Беатрис быстро подошла ко мне, чтобы помочь снять халат, но я жестом отстранила ее, и она направилась следом за Инес к двери, где встретилась с немногими пожелавшими остаться упрямцами, которые считали своим правом засвидетельствовать лишение меня девственности, ибо таков был варварский обычай при каждом дворе Европы. Негодующе взмахнув рукой, она отправила их прочь и закрыла за собой дверь.
Мы с Фернандо наконец остались одни.
Мне до сих пор было трудно поверить, что он на самом деле мой муж. Недостаток роста более чем восполнялся осанкой и жизненной силой. Глядя на его выдающийся нос, проницательные глаза, изящный рот и широкий лоб, я отстраненно подумала, что передо мной самый симпатичный мужчина из всех, кого когда-либо встречала. К моему удивлению, сердце мое больше не трепетало и ладони не потели. Я больше не чувствовала прежнего волнения, словно теперь, когда наступил решающий момент, непроницаемое спокойствие одержало верх над смятением, которое мне полагалось испытывать.
Мужчины и женщины занимались подобным с начала времен, и, насколько я знала, никто еще от этого не умер.
— Хочешь? — Он потянулся к стоявшему на буфете кувшину и еще одному кубку. — Предполагалось, что мы вместе выпьем из одного кубка, в постели. Голые.
— Знаю, — слабо улыбнулась я, вновь услышав, от чего он нас избавил. — Но я не люблю вино. У меня от него болит голова.
Кивнув, он отставил кубок в сторону:
— У меня тоже. Я почти не пью, но сегодня мне показалось, что все-таки стоит.
Он замолчал, и руки его неловко повисли, словно он не знал, куда их девать.
— Почему? — спросила я.
— Что — почему? — нахмурился он.
— Почему ты решил, что все же стоит выпить? Нервничаешь?
Вопрос сорвался с моего языка, прежде чем я успела что-либо сообразить, — я сама не знала, почему его задала. Можно подумать, любой мужчина признается, что нервничает в свою брачную ночь!
— Да, — к моему удивлению, спокойно ответил он. — Нервничаю. Никогда еще себя так не чувствовал, даже перед тем, как отправиться в бой.
Он распахнул сорочку, обнажив грудь, блестевшую, словно коричневый атлас, с густыми завитками темных волос в ложбинке между мускулами.
— Сердце стучит, — сказал он, шагая ко мне. — Слышишь?
Я приложила руку к его груди. Он был прав. Я чувствовала, как быстро колотится его сердце.
— Не могу поверить, что ты моя, — прошептал он в тон моим собственным мыслям, глядя мне в глаза: босиком мы были почти одного роста.
Внезапно я вспомнила наши переплетенные пальцы, похожие на отдельные пряди шелка из одного и того же мотка…
— «Tanto monta, monta tanto», — прошептала я.
Он моргнул:
— Что?
— Это наш девиз. Он означает «Мы едины». — Я помолчала. — Не читал? Я включила его в наш брачный договор.
— Да, я читал договор, — с хрипотцой ответил он. — Но, честно говоря, не обратил особого внимания. Меня волновало лишь одно: что в соответствии с ним ты теперь моя.
Взяв мое лицо в руки, он привлек меня к себе.
— Вся моя, — прошептал он, и его губы слились с моими, наполнив меня внезапным чувством, будто внутри меня развернулось целое поле огненных лепестков.
Он подвел меня к кровати и, исследуя языком мое тело, начал шарить пальцами по одежде, развязывая тесемки и ленточки, пока сорочка с шорохом не упала к моим ногам. Кожа моя порозовела от тепла, что исходило от стоявших в комнате жаровен.
Бросив на меня благоговейный взгляд, он прошептал мне на ухо:
— Eres mi luna. Ты моя луна. Такая белая. Такая чистая…
Хотя в глубине души я понимала, что для него я не первая и что ни один мужчина не смог бы так прикасаться к женщине в первый раз, я позволила себе поверить, что оба мы невинны. Я отдалась саду наслаждений, который он во мне посеял, и тело мое напряглось и покрылось потом, отчаянно желая его, пока я не услышала собственный судорожный вздох, охваченная ни с чем не сравнимым чувством.
Я ощутила, как он вошел в меня, и боль, о которой упоминала Беатрис, оказалась столь острой, что у меня перехватило дыхание, но я не подала виду, не желая, чтобы он хоть что-то заметил, лишь крепче обхватила его ногами, требуя продолжать, все быстрее и глубже, несмотря на проливающиеся под нами остатки моей девственности, окрашивавшие простыню в красный цвет.