— Никогда о таком не слышал, — ответил он, — хотя, полагаю, в этом что-то есть.
Я зашипела сквозь зубы, но взяла себя в руки, увидев блеск в его глазах. Он с трудом удерживался от смеха.
— Ладно. — Я откинулась на подушки кресла, чувствуя досаду из-за того, что он слишком беззаботно отнесся к столь важному вопросу. — Так или иначе, я намерена издать указ, позволяющий женщинам и заниматься, и преподавать в наших университетах. Собственно, я собираюсь нанять женщину, которая будет учить меня латыни.
— Интересно, есть ли на свете подобное чудо? — язвительно заметил Фернандо.
— Если от меня хоть что-то зависит — то будет, — парировала я.
Больше он сдерживаться не мог. Расхохотавшись, на что я лишь скупо улыбнулась в ответ, он встал и подошел ко мне, чтобы поцеловать.
— В таком случае — конечно, издавай указ, — прошептал он. — Хотя я нисколько не сомневаюсь, что многие мужчины в Кастилии вскоре пожалеют, что Гутенберг вообще изобрел свою машину.
— Ты невыносим, — проворчала я.
Но после того, как он ушел, вновь взяла книгу со столика, погладила золоченую обложку. Самое время показать королевству, что женщины, получив образование, могут служить более высоким целям. Моей Исабель предстояло однажды выйти замуж и выступить в роли нашей представительницы при иностранном дворе. Насколько бы она могла преуспеть, обладая образованием, которого не хватало мне? Вместе с Кастилией она должна пожать плоды новой, просвещенной эпохи; мне хотелось, чтобы женская образованность и желание учиться стали в королевстве обычным делом.
Однако мою решимость нарушили роды. Настали дни уединения — на несколько недель позже, чем предполагалось, поскольку я отказывалась от него до последнего, — а всего через несколько суток после того, как я осталась в компании своих фрейлин, у меня отошли воды. Несколько часов спустя начались мучительные схватки.
Задыхаясь под пропотевшим покрывалом и стиснув зубы, я тужилась изо всех своих иссякающих сил. Чудовищная боль раздирала меня изнутри; казалось, я не выживу и ребенок, которого так долго ждала и о котором столь прилежно заботилась в течение девяти долгих месяцев, станет моей погибелью.
— Тужься, Изабелла, — шептала мне на ухо Беатрис, благословенное прикосновение холодной руки которой я чувствовала под покрывалом. — Повитуха говорит, уже видна головка. Еще немного…
— Пресвятая Дева Мария, — прошептала я, напрягая мышцы для еще одного толчка. — Пусть это будет сын. Прошу тебя, пусть это будет принц.
Все, что я знала, все, к чему я стремилась, в одно мгновение сжалось до одного судорожного вздоха и мучительного сокращения плоти, а затем долгожданного потока горячей крови.
— Есть! — услышала я крик повитухи. — Дитя родилось!
Отчаянно напрягая взгляд, я смотрела, как повитуха, сгорбившись, перерезает и перевязывает пуповину, обтирает от крови и слизи крошечное белое тельце, переворачивает его и вливает мед в раскрытый рот. Чувствуя, будто все мое тело охвачено огнем, я наконец услышала первый крик, и повитуха с торжествующим видом посмотрела на меня.
— Кастилия, — объявила она так, будто в том была ее личная заслуга, — обрела принца.
Мы назвали сына Хуаном, в честь обоих его дедов и нашего святого покровителя Иоанна Крестителя.
Позднее я услышала, что Фернандо представил его двору со слезами на глазах. Я приходила в себя в своих покоях, намереваясь официально появиться на люди после крещения и совершения надо мной очистительного обряда. Однако Беатрис рассказывала мне обо всем, начиная от гордой осанки моего мужа, который высоко поднял нашего маленького инфанта перед шумно приветствовавшими его придворными — Хуан при этом разразился громким плачем, — до безграничного веселья, охватившего королевство. В Сеговии люди танцевали вокруг костров, а в Саламанке убили сотню быков — известие об этом чудовищном спектакле привело меня в ярость, и я отказалась его одобрить. Старый король Хуан прислал из Арагона огромную золотую крещенскую купель; чтобы перенести ее в церковь Святой Марии, потребовалось шесть человек. Он также написал личное письмо, в котором просил нас простить Каррильо за прошлые обиды и вернуть ему прежние доходы как в качестве жеста сострадания в честь рождения сына, так и из уважения к архиепископу, тяжко сражавшемуся за то, чтобы обеспечить нам право на трон, а теперь повергнутого в «уныние и разорение».
Я согласилась. В душе моей не оставалось места для гнева. Я отстояла свои права; после восьми лет замужества обеспечила династии принца, который унаследует как Кастилию, так и Арагон. Мною восхищались даже те подданные, которые так и не покорились, а через несколько дней после рождения Хуана последние оставшиеся в Севилье преступники бежали в удерживаемый маврами портовый город Малагу. Слышавшийся по всему королевству колокольный звон вынуждал священников прятать наложниц и бастардов и крепче сжимать в руках Библию, напоминая, что после появления сына-наследника я смогу в полной мере возобновить реформирование Церкви.
В День святой Марты, через шесть недель после рождения Хуана, мы с Фернандо вместе представили сына жителям Севильи. Ехали по заполненным народом улицам, вдоль которых выстроились кордоны, чтобы дать дорогу нашим лошадям. Солнце палило столь нещадно, что из-под моей украшенной жемчужинами короны стекал пот. Верный Канела, убранный в столь же пышный наряд, нервно вставал на дыбы, и его копыта высекали искры из дымящихся булыжников мостовой.
Под радостные крики толпы с черепичных крыш взмывали в воздух стаи голубей. Хуан ехал впереди нас в коляске с балдахином, на руках у крестной матери, герцогини Медина-Сидонии. Инфанта сопровождал маркиз де Кадис, безмятежно греясь вместе с ним в лучах славы, а сам Медина-Сидония с королевским знаменем возглавлял процессию в знак нашего уважения к его персоне.
Внезапно приветственные возгласы смолкли, и все как один подняли взгляд к небу, которое начало быстро темнеть. Я увидела, как удлиняются на земле наши тени. Рядом со мной Фернандо натянул поводья, посмотрел вверх, и его украшенная рубинами золотая корона сползла ему на лоб.
— Dios mio, — услышала я его шепот. — El sol se apaga.[34]
— Что? Солнце не может исчезнуть! — воскликнула я, поднимая голову вслед за его полным страха взглядом, несмотря на боль в шее от тяжести короны.
В пылающем жаром небе скользила темная тень, черной косой перерезая край солнечного диска.
Вокруг послышались испуганные вздохи. Люди падали на колени. Но я продолжала хранить спокойствие; еще будучи принцессой, я наткнулась в библиотеке в Сеговии на несколько трудов, где описывалось это явление, — насколько я помнила, именовалось оно солнечным затмением, — о чем я и сообщила Фернандо, неподвижно сидевшему в седле.
— Затмение? — переспросил он, словно никогда не слышал подобного слова.
— Да. Иногда луна наползает на солнце, закрывая его свет, но потом она уходит, и все снова становится как обычно, — раздраженно сказала я.
Зной стоял ужасающий, и с меня ручьями лил пот. Мне хотелось добраться до помоста на главной площади, исполнить наш долг и вернуться в тень алькасара, прежде чем все мы изжаримся до смерти в наших нарядах. Я также беспокоилась за сына, который легко мог получить тепловой удар на адской жаре.
— Но это же дурное предзнаменование, — не веря своим ушам, услышала я запинающийся голос Фернандо. — В тот самый день, когда мы должны представить народу нашего сына, случается… затмение? Вряд ли это добрый знак.
Я едва не закатила глаза. Несмотря на всю широту владений Арагона, мой муж до сих пор жил в плену предрассудков, будто андалусиец какой-то.
— Никакое это не предзнаменование, — чуть резче, чем намеревалась, бросила я. — Наш сын уже крещен и благословлен Господом. Просто луна забыла свое надлежащее место, — улыбнулась я, насмешливо глядя на Фернандо. — Уж ты-то, как мужчина, должен хоть что-то об этом знать.
Он попытался улыбнуться в ответ, но я видела, что муж по-настоящему напуган, словно и впрямь верил, будто нелепое небесное явление предрекает будущее.
Я нетерпеливо махнула рукой Медина-Сидонии, который с презрением взирал на царящий вокруг ужас:
— Сеньор герцог, не будете ли вы так любезны…
Он рявкнул на оцепеневших слуг, что застыли словно статуи и таращились на наполовину закрытое солнце:
— Вперед! Приказ ее величества!
Стук копыт наших лошадей отдался нестройным эхом по затихшим улицам. К тому времени, когда мы добрались до заполненной народом площади, затенявший солнце серп луны начал уменьшаться и снова посветлело.
Я взяла Хуана у герцогини, поднялась на помост и взглянула на безымянную массу людей, вынуждая их наконец отвести взгляд от неба и обратить внимание на меня и дитя на моих руках.
Я не верила в предсказания и в какие-либо иные силы, превосходящие Господа.
И Господь не мог допустить, чтобы с моим сыном хоть что-то случилось.
Ранней весной тысяча четыреста семьдесят девятого года мы покинули сады Андалусии и вернулись в Кастилию.
Путешествие оказалось долгим из-за маленького Хуана. Сын страдал от желудочных колик, а потому постоянно находился при мне. За последние полгода я дважды меняла ему кормилицу, но тщетно. Стремясь оградить сына от всех невзгод, я даже уступила уговорам и не стала кормить его сама, однако смена кормилиц нисколько не помогала. Я советовалась со множеством ученых-врачей, и еврейских, и мавританских, пожертвовала небольшое состояние Деве Севильской из Антигуа и ее сыну Христу, известным своими целебными дарами. Фернандо заверял меня, что колики бывают у многих младенцев и в том нет ничего необычного, но я ощущала страдания сына всеми фибрами души, не в силах отвлечься на что-либо еще. Исабель ехала в экипаже со мной, Беатрис и Инес по изрытым ямами дорогам, она вполголоса напевала Хуану и трясла перед ним серебряными погремушками, чтобы отвлечь от болей в животе.