Хор пел «Калинку», «Цып-цып».
— Ещё, ещё! — требовали родители, сидевшие на почётных местах.
— Мы споём старую армейскую песню, — сказал Иван Мелентьевич. Он руководил хором.
Вьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза… —
пел Василий вместе со всеми.
Эту песню он знал давно. Её поёт мать: «На поленьях смола, как слеза…»
Она поёт тихо.
«Пой в голос! — требует дед. — Сколько мы в этих землянках дум передумали! Сколько тоски пережили…»
Хор повторил песню. А потом был перерыв.
— После антракта продолжим наше веселье!.. — громко объявил Иван Мелентьевич.
Веселье! Веселье! Размалёванные маски затопали, закружились вокруг ёлки. Наталья Чиликина плясала гопака: руки в боки — ля-ля-ля! ля-ля-ля!
Кижаев больше ни в чём не участвовал.
«Если бы с Бодровым не случилась беда, он бы читал стихи!»
Прозрачный лес один чернеет
И ель сквозь иней зеленеет… —
вспомнил Василий.
И ему стало скучно. Он хотел было помочь Ивану Мелентьевичу зажигать бенгальские огни. Но учитель сказал:
— Василий, прошу, ничего не трогай. Ты непременно что-нибудь подожжёшь!
ГОСТИНЕЦ
Василий пришёл домой и стал делить свой гостинец:
— Это маме, это тебе, это мне.
С гостинцем пили чай.
* * *
Мать перетирала чашки. Василий разглаживал конфетные фантики. Дед молча взял со стола газету, кисет и поднялся по скрипучим ступеням к себе в «блиндаж».
— Василий!.. сверху крикнул он. — Очки забыл. Принеси, не разбей!
Василий принёс очки в целости. Дед раскрыл газету.
— Вот опять фронтовые воспоминания. Надо прочесть. Скоро про войну только в газетах да в книжках читать будут, а рассказывать будет некому. Ну-ка дай я тебя за вихор потяну, новое поколение!
Василий нагнул голову. Дед потянул его за вихор.
— Иди ложись спать.
Василию спать ещё не хотелось.
Он примостился рядом с дедом на лежанке.
— Давай, дед, поговорим…
— Давай. Про что говорить будем?
— Про что-нибудь. — Василию лишь бы в «блиндаже» остаться. — Ты когда-нибудь раньше получал гостинец?
— Получал.
— С ёлки?
— У нас про ёлку в деревне разговору не было. Я эту ёлку в глаза не видел, — усмехнулся дед.
— А гостинец откуда?
— Отец у меня с умом был… Повёз он в город дрова. Время было трудное, голодное. Он повёз дрова на соль менять. Соли и той в деревне не было. Приехал, привёз соли, спичек, матери мыла кусок. Уж она рада была, так рада…
— А тебе?
— Мне?.. Я меньшой был, а всего нас было шестеро…
— Тебе-то что привёз? — торопил Василий.
— Вынул отец из-за пазухи узелок, говорит матери: «Я ребятам гостинчик выменял». Те, кто постарше, гадать начали: «Жамки? Сахар?» Отец говорит: «Нету здесь ни жамок, ни сахару. В городе хлеба нету, какие жамки?» Развязал узелок, а в нём — гвозди. Я попросил: «Дай, батя, мне гвоздок». Отец поглядел на меня, завязал узелок и сказал: «Вот тебе, Вася, береги. Ни один гвоздок чтобы зря, на баловство, не пошёл. Тогда будешь, как я, плотником. Тогда у тебя и гвоздей, и сахару, и жамок будет сколько хошь. А сейчас каждый гвоздь — золото».
— Гвозди золотые? — удивился Василий.
— Золотые. Прежде чем гвоздь-то вбить, думаешь-думаешь, бывало…
— А потом, потом-то что?
— Чего потом?.. Стал я, как отец, плотником. Вот тебе и всё… Теперь всего много — и сахару, и жамок, и гвоздей… Вот тебе и гостинец.
— А хоть один-то, хоть один гвоздь сохранил?
— Почему один? Все целы… Мой отец крыльцо сколачивал. Развалилось у нас крыльцо. Отец работал, а я ему гвозди подавал… Помню, не хватило гвоздей: ещё бы десяток-другой. Он и говорит: «Тащи, Вася, свой узелок. Работу бросать нельзя». Я узелок на полатях схоронил. Полез, принёс. А самому жалко. Отец поглядел, похвалил меня.
— За что похвалил?
— За то, что сберёг, что гвозди зря на баловство не разбросал. Пятнадцать гвоздей в узелке было. На нашем крыльце — мой гостинец.
— Что же, он тебе, кроме гвоздей, ничего и не привозил? — не унимался Василий.
— Привозил. Одёжу привозил, сапоги. Забыл я — ещё чего, а про гвозди помню.
Дед натянул на ноги старую шубейку.
— Иди-ка, гвардеец, спать. И свет погаси… Задремал я…
Василий щёлкнул выключателем и потихоньку спустился вниз.
Уже темно, а то он вышел бы на крыльцо, поглядел бы на золотые гвозди.
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ
Утром сестра Катя помогает Алёше умыться. Это не просто: у Алёши ещё ограничены движения.
— Не торопись, пожалуйста… Теперь будем завтракать.
— Борис Сергеевич пришёл?
— Нет, — отвечает Катя.
— Почему?
— Надо и доктору отдохнуть. Он знаешь сколько не отдыхал? Целый месяц без выходных! Ты вот лежишь один в палате, а у нас пятнадцать палат. Семь тяжёлых. Он один почти всех тащит… Я просто удивляюсь, как у него времени хватает с тобой тары-бары разводить!
— Какие тары-бары? — Алёша бледнеет и роняет ложку.
И вдруг… Вот он, Борис Сергеевич!
— Как живём?
Борис Сергеевич приложил свой стетоскоп к Алёшиной груди. Алёша дышал, не дышал, а сам разглядывал доктора.
— Почему вы пришли? Вы хотели отдыхать! — спрашивает Алёша.
Борис Сергеевич запахивает ему пижамку.
— Молодец, Алексей! Я не зря к тебе спешил…
— Смотрите, я сегодня съел целый сырник!
Алёша просто не знает, чем обрадовать Бориса Сергеевича: он к нему спешил.
* * *
— Вот что, Екатерина Гавриловна, — говорит Борис Сергеевич, прикрыв в палату дверь. — Я всё слыхал. Вам известно про эмоции — положительные и отрицательные?
— Я знаю, — шепчет Катя.
Она совсем не рада, что Борис Сергеевич назвал её Екатериной Гавриловной.
— Для Бодрова очень важны положительные эмоции. И вам, как будущему врачу… — продолжает Борис Сергеевич.
Катя готова заплакать. Но Борис Сергеевич не собирается её утешать.
Он идёт в другую палату — выслушивать, перевязывать и прежде всего спрашивать своих подопечных:
— Как живём?
* * *
Как живём? День за днём течёт уже привычная жизнь. И Алёша тихо скучает.
— Давайте передвинем его кровать, — предложила сестра Катя. — А то он смотрит на пустую стенку. Чего хорошего?
Катя права. Борис Сергеевич сам передвинул Алёшину кровать. Почему это раньше не пришло ему в голову?
— Так тебе лучше? — спросила Катя.
— Да, — ответил Алёша.
— Ты смотри, какая красота, Смотри, какие сосульки!
Сосульки сверкали ослепительно.
На карнизе птица с жёлтой грудкой, в бархатной шапочке.
— Хорошенькая, нарядная, — приговаривает Катя.
Алёша на синицу не смотрит.
— Это совершенно закономерно, — успокаивал Алёшину маму Борис Сергеевич. — Организм сам себя щадит, чрезмерная активность ему пока не по силам. Меня не тревожит его состояние.
Это была правда и не совсем правда.
Борис Сергеевич тревожился и требовал от Алёшиной мамы:
— Старайтесь порадовать его. Приносите ему книги. Он любит читать?
— Он любит играть в свой театр, — говорит Алёшина мама. — Но это очень громоздко!
— Тащите театр!
ЛЮБИМЫЙ ТЕАТР
И вот наступает день, когда Алёше разрешают сидеть.
Около его кровати, на полу, уже стоят тапочки. Скоро ему разрешат ходить. Мама ждёт и боится этого дня.
— Он окрепнет, будет ходить. И даже бегать, — обещает Борис Сергеевич.
На подоконнике стоит мельница. На ней повисли холщовые крылья. Дон Кихот и Санчо Панса лежат в коробке. По всему видно, что сеньор из Ламанчи не собирается взгромоздиться на своего Росинанта, чтобы отправиться навстречу невзгодам.
— Ты не играешь? А я пришёл на репетицию, — говорит доктор.
— Нет, — отвечает Алёша, — мне пока не хочется.
* * *
На тумбочке у Алёшиной кровати, в цветном стакане, стоят берёзовые ветки. На них — бугорки почек.
— Они набухнут, появятся серёжки, листики, — говорит мама.
Она меняет воду в стакане и принимается за вязанье.
— Я вяжу тебе новый шарф.
— Зачем? Весной не нужен шарф. Я буду ходить нараспашку. Как все!
«Я буду грызть сосульки», — сказал бы Алёша. Но он не хочет пугать маму.
— До весны ещё далеко. Ещё будут метели, ещё будут морозы, — говорит мама. — Может, и пригодится шарф. Хочешь, я тебе почитаю вслух?
— Я почитаю сам. А ты вяжи, вяжи…
О чём он думает? Держит перед собой книгу и не переворачивает страниц…
* * *
— Ну-с, молодой человек, как вы спали? — спрашивает главный врач. Он пришёл вместе с Борисом Сергеевичем.
— Хорошо. — Алёша откладывает книгу.
— Что мы читаем?
Алёша не отвечает.
— Я ему принесла книгу только сегодня. — Алёшина мама растеряна. Сын не прочёл даже заглавия.
— Так… — Главный усаживается поудобнее и вынимает из кармана удивительные часы. Они с крышкой. Крышка открылась со звоном…
Алёша лежит послушно. Он глубоко вздыхает, задерживает дыхание.
Он первый раз видит такие часы.
— Хочешь посмотреть? — спрашивает главный, проследив за его взглядом.
Алёша прикладывает часы к уху.
— Они звонят только тогда, когда открываются?
— Только тогда.
Алёша больше не задаёт вопросов.
— Возьмите, — говорит он, возвращая часы. — Спасибо.
* * *
— Мне он не нравится: вялый, безучастный, — сказал главный врач, когда они вернулись в кабинет. — Может быть, положить к нему соседа?
— У нас сейчас нет в отделении детей…
— А взрослого?
— Я подумаю…
Думать Борису Сергеевичу долго не пришлось.
ЧЕЙ ЭТО ЧЕРНЫЙ НОС?
Дежурство у Бориса Сергеевича прошло без огорчений. Можно наконец передохнуть, почитать.
Впереди ещё долгая ночь.
Борис Сергеевич устроился в кресле, раскрыл журнал. И вдруг стук в окно.