* * *
Уже во сне, пыля босыми пятками, Алёша мчался по дороге за Кижаевым.
«Айда! Айда!» — кричал Кижаев.
И Алёша бесстрашно прыгал вслед за Василием через глубокие канавы, заросшие крапивой.
ВЕСЁЛЫЙ ПАРАД
Утром Алёша шёл в школу вместе с Натальей. Наталья осуществляла своё шефство с первого дня. Ей поручили — она выполняет. Алёша не слушал, что она говорила. Ему было важно поскорее увидеть Кижаева.
— Идут! Идут! — закричал кто-то.
Дверь в класс распахнулась. Что там творилось! Алёша остановился на пороге.
— Тара-бум-бум!! — играли на губах федосеньские.
Наталье это даже понравилось. Ещё бы, Кижаев её встречает, держит на плече палку, как ружьё.
— Тара-бум! Тара-бум!
Кижаев смешно промаршировал и отдал Алёше честь.
А федосеньские ещё громче:
— Бум! Бум-бум!.. Тара-бум!..
— Умора! — хохотала Наталья.
Алёше было не смешно. Алёша не узнавал Кижаева, который стоял перед ним навытяжку.
От неожиданного, нелепого шума у Алёши кружилась голова.
Кижаев мешал Алёше подойти к парте.
«Пожалуйста, пусти», — хотел ему сказать Алёша. Но в классе появился Иван Мелентьевич, и всё стихло.
* * *
Разговор в учительской шёл с глазу на глаз.
— Кто тебя надоумил? — возмущался Иван Мелентьевич.
Кижаев не чувствовал своей вины.
— Я же понарошку.
И только после того, как Иван Мелентьевич ему разъяснил, что нет ничего гнуснее, чем насмешка над тем, кто её не заслужил, Кижаев признался:
— Разве я над новеньким насмешничал? Я над Чиликиной.
— Зачем?
— Чиликина больно воображает. Я бы на месте этого Бодрова под её начало не пошёл! Ни за что! Хоть она тресни!
Несмотря на такое откровенное признание, учитель не простил Василию его глупой шутки. Наталья? С неё как с гуся вода. А новенький оскорблён.
— Поглядел бы я на тебя, очутись ты на месте Бодрова, — сказал Иван Мелентьевич. — И учти: если ещё раз увижу такое, считай, что ты больше не мой ученик. Понятно?
«Не мой ученик!» Такого Иван Мелентьевич ему не говорил ещё никогда.
— Имей мужество помириться с Бодровым, — сердито сказал учитель напоследок.
Вернувшись в класс, Василий поглядел на Алёшу, который сидел не поднимая головы. И ему очень захотелось сказать: «Ну-ка, Бодров, подвинься маленько», и сесть с ним рядом.
Но он плюхнулся за свою парту и даже не обернулся.
Алёша не читал. Он просто уткнулся носом в книгу. Он ещё не совсем разобрался в игре, которую придумал Кижаев. Но если бы Кижаев затеял её опять, Алёша сразу бы убежал домой, убежал бы без всякого разрешения.
— Ему знаешь как влетело? — шептала Чиликина.
Алёша не хотел знать…
* * *
Алёша вернулся домой сумрачный.
— Что было сегодня в школе? — спросила мама.
— Ничего.
— Как это ничего? У вас не было уроков?
— Были. Иван Мелентьевич нам объяснял.
— А потом?
— А потом я пошёл домой.
— А твой Кижаев?
— Кижаев тоже пошёл домой.
Алёша не мог рассказать маме о том, как Кижаев командовал парадом и как ему хотелось убежать домой и никогда больше в школу не возвращаться.
КТО ТЕБЕ ПО ДУШЕ?
Прошла почти делая неделя. Кижаев вёл себя тихо — не нарушал мира даже с Кисляковым. Но всё было напрасно: Иван Мелентьевич его просто не замечал. Не замечал — и всё. Кижаев искал виноватого. И так выходило, что виноватым был совсем не он, а Бодров. Если бы Василий был на месте Бодрова, он бы раскидал ребят, наподдал всем по очереди, и Иван Мелентьевич ничего бы не заметил. А Бодров шёл молчком, как связанный.
Но постепенно уверенность покидала Василия. «Имей мужество помириться с Бодровым», — сказал ему Иван Мелентьевич.
А как помириться?
Василий, встречаясь со строгим взглядом учителя, опускал виноватую голову, но решиться на первый шаг к примирению не мог. «Чего я ему скажу, Бодрову?» Он не знал, что Алёша только и думает о том, чтобы заговорить с Кижаевым. Ему просто необходимо с ним поговорить. Сколько раз он хотел подойти к Василию и сказать: «Ты думаешь, я на тебя обижаюсь? Я уже давно не обижаюсь». Но всё никак не может решиться. Ему казалось, что Кижаев буркнет в ответ: «Обижайся сколько хочешь! Мне-то что!»
Но сегодня он обязательно подойдёт и скажет: «Иван Мелентьевич был бы рад, если бы мы с тобой подружились».
* * *
Иван Мелентьевич действительно так сказал.
Алёша шёл домой один, и его нагнал Иван Мелентьевич.
— Ну, как живём? — спросил Иван Мелентьевич.
— Хорошо.
Учитель внимательно смотрел на Алёшу, который старался шагать с ним в ногу.
— Привыкаешь?
— Привыкаю.
— Кто же тебе из наших ребят по душе?
— Кто по душе? Кижаев. — Алёша ответил не задумываясь.
Иван Мелентьевич помолчал, а потом сказал:
— Я был бы рад, если бы вы подружились.
А Кижаев об этом ничего не знал!
«Я просто его сначала спрошу о чём-нибудь, — решил Алёша. — Зачем вспоминать — обиделся, не обиделся… А потом, когда мы поговорим, позову его к нам домой, а уж потом расскажу, что сказал Иван Мелентьевич. Нельзя же не разговаривать целый год».
* * *
Кижаев строгал какой-то прут. Наверное, он был ему нужен, этот прут.
— Это будет удочка? — спросил Алёша.
— А тебе что?
— Ну как что? — растерялся Алёша. Он покраснел и стал улыбаться, хотя ему этого не хотелось.
Кижаев продолжал строгать.
— У нас на удочку не ловят. У нас верши ставят.
Верши. Пусть верши… Кижаев с ним заговорил. Теперь надо продолжить разговор. Но ни один из вопросов, которые приготовил Алёша, не приходил ему на ум.
— У моего деда есть верши. Он места знает, мой дед.
Кижаев не только заговорил. Он ему, Алёше, рассказывает, как его дедушка ловит рыбу. И было бы всё, наверное, замечательно, если бы Василий, взглянув на Алёшу, не сказал усмехаясь:
— Чудо-юдо! Какая же это удочка? На удочку орешину надо!
Василий не мог скрыть своего пренебрежения к новенькому: «Чудо-юдо!»
«Зачем я ему плёл про какую-то удочку? Надо было просто сказать: «Знаешь, Кижаев, что нам посоветовал Иван Мелентьевич?..» И сказать ещё: «Приходи ко мне домой, у меня есть шахматы, они не простые, они магнитные, в них можно играть на корабле в самый сильный шторм. У меня есть…»
Молчание продолжалось. Всё, всё потеряно.
— Держи! — вдруг сказал Василий и взмахнул прутом.
Алёша не понял.
— Держи! — повторил Василий.
Алёша ухватился за гибкий прут, как за якорь спасения…
Совсем рядом раздался голос Ивана Мелентьевича:
— Вот вы, оказывается, где!
Алёша продолжал держать прут обеими руками и на вопросы учителя лепетал в ответ что-то про удочку и орешину.
Зато Василий, получив от учителя задание, сорвался с места и помчался быстрее, чем сказочный скороход.
БУЯН
На следующий день утром Алёша очень спешил. Обжигаясь, он пил молоко и выбежал за калитку гораздо раньше, чем появилась Наталья. Она его догоняла бегом.
Когда они вошли в класс, Кижаева ещё не было. Может, он заболел?..
Кижаев появился вместе со звонком, опередив Ивана Мелентьевича, наверное, на одно мгновение. Он даже не успел сесть на место, как вошёл учитель.
Василий был чем-то озабочен. Но чем — выяснить уже не было возможности.
Когда прозвенел звонок на большую перемену, Кижаева будто вихрем сорвало. Куда он убежал?
Об этом первая узнала Чиликина.
— Собаку привёл! Собаку привёл! — закричала она. — Иди скорее!
И Алёша побежал за ней на школьную площадку.
Посреди площадки, окружённый ребятами, Кижаев водил на верёвке щенка. Щенок шлёпал лапами прямо по лужам и даже пробовал скакать.
— К ноге! К ноге! — останавливал его хозяин и тянул за верёвку.
— Он не породистый, — сказал Кисляков. — У породистых хвоста нет и уши не такие.
Кижаев даже не поглядел на Кислякова. Подумаешь, нет хвоста!
— Собаченька, собаченька, дай погладить…
— Уши какие! Конечно, породистый! Умный! Он охотничий!
— Сидеть! — приказал Василий.
Щенок растопырил лапы и плюхнулся на пузечко.
— Лежать! — поправился Кижаев. — Лежать!
Щенок сел. Он оглядывался, приподняв одно ухо, и вдруг заскулил.
— Есть хочет!
— Боится.
— Подумаешь, какой дрессированный! — Чиликина не могла унять смеха. — Какой он охотничий? Бобик он блохастый!
Кижаев рассвирепел:
— Молчи, Чиликина! Нет у тебя собаки — и молчи! А то… — Кижаев сжал кулаки.
— А на кой мне бобик! — защищалась Чиликина.
— Он Буян!
Неизвестно, чем бы закончилась словесная перепалка, но прозвенел звонок. Кижаеву надо было успеть водворить Буяна в сарай, где он сидел до перемены. Ребята его ждали и опоздали на урок. Даже Чиликина плелась последней.
— Садитесь, — сказал Иван Мелентьевич.
Учитель не стал выяснять причину коллективного опоздания. Но после урока спросил:
— Чей это симпатичный псина? Пришёл наниматься к нам в школу сторожем?
— Сознается или не сознается? — шептала Чиликина прямо Алёше в ухо.
— Мой! — громко сказал Кижаев. — Я привёл!
— Очень симпатичный, очень! — улыбнулся Иван Мелентьевич.
К досаде Чиликиной, Иван Мелентьевич не сделал Василию никакого выговора. Он даже пошёл с ним в сарай, сам выпустил Буяна и попросил у него лапу:
— Ну что же ты, друг? Лапу! Лапу!
Буян не понял.
— Я его ещё не обучил, — оправдывался Кижаев.
— Как же так? Порядочный пёс первым делом должен отвечать на приветствие. И потом, надо ему надеть ошейник. Разве можно такого красавца водить без ошейника, на верёвке? — Иван Мелентьевич гладил Буяна. — Хороший, хороший! А ты, хозяин, намотай на ус! Прежде чем демонстрировать такого замечательного пса, посоветовался бы с дедом. Небось без спросу увёл со двора?
— Ага, без спросу. Я у него после спрошу.