Алёша срывает с календаря листок за листком. Вот уже три месяца, как он ходит в школу. Он по-прежнему сидит за партой с Чиликиной.
Кижаева это совсем не трогает. Ему, наверное, всё равно — сидит за его спиной Алёша Бодров или нет.
Иногда, но это бывает очень редко, Кижаев с любопытством слушает Бодрова. Иван Мелентьевич не часто вызывает Бодрова к доске.
Бодров всегда готов к ответу. Он всегда выполняет домашние задания.
— Чего задали-то? — спрашивает Кисляков у Кижаева.
А тот другой раз и сам не знает.
Иван Мелентьевич будто в воду глядит.
— Кижаев, попрошу к доске.
К доске Кижаев не идёт — чего зря около неё топтаться, он не Кисляков. И на потолок Кижаев не глядит: ничего на потолке не увидишь.
— Я не выучил, — признаётся он.
— Что же так?
— Иван Мелентьевич, я завтра выучу, — обещает Василий.
А Иван Мелентьевич будто не слышит и обращается к другому.
Вот и сегодня — было задано на дом выучить стихотворение. «Ну-ка спросит меня?» — с тоской подумал Кижаев.
Но Иван Мелентьевич его не спросил. Он сразу вызвал Бодрова.
— Алёша Бодров прочтёт нам стихотворение Александра Сергеевича Пушкина.
— Какие стихи Пушкина ты ещё знаешь? — спросил учитель, когда Алёша кончил читать стихотворение.
— Я люблю «Зимнее утро», — ответил Алёша.
— Ты его можешь прочесть?
— «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась»? — спросил Алёша.
Кижаев обернулся.
Какое слово знакомое — «вечор». Вечор Василий с дедом ходили на речку — поглядеть, схватило ли лунки льдом.
Василий слушал. Вот и дальше будто про них.
А нынче… погляди в окно:
Под голубыми небесами
Великолепными коврами,
Блестя на солнце, снег лежит;
Прозрачный лес один чернеет,
И ель сквозь иней зеленеет,
И речка подо льдом блестит.
Кижаев сидит, подперев щёку. Слушает. Очень в стихах похоже на их Федосеньку: река, лес, кто-то дрова из лесу везёт.
Кижаев повторяет про себя за Бодровым строку за строкой.
— Спасибо, — сказал Иван Мелентьевич, когда Бодров замолчал. И спросил: — Алёша, у тебя дома есть книги Пушкина?
— Да, — ответил Бодров. — Моя мама…
Мама читает ему стихи, рассказывает о Пушкине, о том, как он подолгу жил в Михайловском. Дом у него был простой, деревянный. В нём тоже топили печи. Проснётся Пушкин утром — «…вся комната янтарным блеском озарена. Весёлым треском трещит затопленная печь». Пушкин любил ездить верхом, и Алёша радовался, когда Пушкину подводили коня:
Ведут ко мне коня; в раздолии открытом
Махая гривою, он всадника несёт,
И звонко под его блистающим копытом
Звенит промёрзлый дол и трекается лёд.
Вернётся домой он в сумерках, сядет у камелька. Начнёт сочинять стихи или будет читать книгу, а может быть, в тишине будет думать… вспоминать своих друзей.
* * *
Иван Мелентьевич, заложив руки за спину, ходил по классу. И вдруг спросил:
— А что, если бы Александр Сергеевич Пушкин вошёл к нам?.. — Учитель оглядел ребят. Вот какая мысль пришла ему в голову! Вдруг — Пушкин!..
В классе стало совсем, совсем тихо.
Алёша представил себе: открывается дверь. На пороге — Пушкин в тёплом сюртуке, без шляпы, на курчавых волосах снег. Он прискакал из Михайловского. Алёша даже представил, как Пушкин сядет на стул, предложенный ему Иваном Мелентьевичем.
— Ну и что? — раздался громкий голос Чиликиной. — Ну и что?
— Урок окончен, — поспешно сказал Иван Мелентьевич.
В СНЕЖКИ!
Снег падал, наверное, всю ночь. Он лежит повсюду: на деревьях, на заборах, на крышах домов — свежий, пушистый, голубой.
Около школы ребята играли в снежки.
— Окружай Бодрова! — кричит Кисляков. — Окружай!
Алёша зажмурился. Он ждал: вот-вот на него обрушится снежный шквал.
Но такого не произошло. Когда он открыл глаза, рядом с ним стоял Кижаев.
— Пошли! — сказал Кижаев.
Это он вывел Алёшу из окружения, это он защитил его.
— Ну их! — сказал Василий и спросил: — «Друг милый…» А как дальше?
— Что дальше? — не понял Алёша.
— Как у Пушкина дальше? Я забыл…
«Друг милый»! Кижаев спрашивал Алёшу про стихи, но он защитил его, он ему сказал «друг милый…»!
В этот день в школе Алёше было очень хорошо.
Он всё ждал перемены: может быть, на перемене Кижаев опять о чём-нибудь его спросит? А может быть, Кижаев скажет: «Айда с нами играть в снежки!» И объявит всем: «Слушай команду Бодрова! Бодров теперь командир!»
На перемене играли в снежки. Алёша смотрел на игру в окно. Он даже не вышел на школьный двор.
Кижаев про него не вспомнил и командиром был сам.
Но Алёша на него не обижался. Пусть Василий играет сколько ему угодно. Алёша даже хвалил Кижаева, когда тот ловко попадал в цель. «Здорово, здорово!» — повторял он про себя. Какой Василий молодец!
Теперь всё будет по-другому: теперь Кижаев всегда будет с ним заодно. Это не значит, что Кижаев без него шагу не ступит. Ничего подобного. Алёша понимает, что Кижаев будет делать всё, что хочет, у него много всяких своих дел. Но советоваться он будет только с ним.
«Ты не возражаешь, если я с ребятами сбегаю к проруби?» — спросит Кижаев.
«Пожалуйста, беги, — скажет Алёша. — Только смотри осторожнее!»
«Ладно, — скажет Кижаев. — Я сам знаю».
Конечно, Кижаев знает сам, но друг должен о нём заботиться.
«Друг милый…» Алёша был счастлив. Он не обиделся на Кижаева, когда тот, не посоветовавшись с ним, позвал Кислякова, и они куда-то убежали, как только прозвенел последний звонок.
«Я завтра у него спрошу, куда он убежал», — решил Алёша.
Дома Алёшу ждал папа. У него, оказывается, был свободный день.
— Сегодня такой снег, что просто грех не играть в снежки. Небось в школе играли? — спросил он.
— Играли, — ответил Алёша. И стал рассказывать, как Кижаев был командиром снежной крепости. — Он так пулял!
Пётр Николаевич смотрел на сияющего сына и даже не мог предположить, что Алёша только смотрел, как играют другие, а сам не бросил ни одного снежка.
— Пожалуй, мы вечерком тоже сразимся? — предложил папа.
— Давай!
Но в снежки им играть не пришлось. Прибежал Прокоп: папу вызвали на стройку.
Весь вечер Алёша думал о Кижаеве. Он представлял себе, как они с Кижаевым ведут снежный бой и побеждают Кислякова.
ЗНАЙ И ПОМНИ
После ужина дед лечил щегла, которого недавно цапнул кот. Дед смазывал щеглу больное крыло облепиховым маслом, толок ему сухую черёмуху. А виноватый кот сидел тихо под лавкой и слушал, как дед ворчит на неразумного певуна.
— Задумался! Распустил перья! А если бы кот тебя целиком заглотал? Пуху бы не осталось! Другой раз будь настороже! Нечего глаза-то прикрывать! Кот — он и есть кот. Хищник!
Василий налил хищнику молока. А дед прикрыл клетку со щеглом и понёс его в свой «блиндаж», в свою светёлку. Василию вход в светёлку запрещён.
Дед не любит, когда у него хозяйничают.
«Ты как побываешь здесь, так чёрт ногу сломит!» — сердится он на Василия, а сейчас позвал сам:
— Василий, ну-ка подымись ко мне!
Василий — скок-скок по лестнице. Вот он.
Дед умащивался на лежанке.
— Пособи-ка, внук! Закрой ставень!
Василий закрыл ставень, прикрыл деду ноги шубейкой.
— Буяна накормил?
— Ага.
Дед подвинулся к стене, и Василий притулился с ним рядышком.
— Ты, дед, вроде поменьше стал?!
— Усыхаю. Зато ты в рост идёшь! Вишь, плечи-то распрямил! Давай, богатырь, с тобой поговорим.
Дед говорит не спеша: будто подержит слово на ладони и поставит в ряд.
— Слушай, Васька, и запоминай. Ты всё с ватагой, всё с озорством да с гиком. А тебе бы одного, да головастого! Нет у тебя головастого товарища!
— Какого ещё головастого? — насупился Василий.
— А такого, с которым можно по душам…
— У меня много товарищей, — не сдаётся внук.
— В том-то и дело, что много, и все — как сквозь решето. Я к чему тебе это говорю? К тому, что ты у меня один. Вот не будет меня годов через десять, тогда вспомнишь, о чём я тебе толковал.
— Дедунь…
— Обожди, слушай… Я знаю, что значит друг-товарищ. Без товарища никак нельзя.
Дед вздохнул, пошарил по лавке:
— Что ты будешь делать, опять забыл! — и послал внука за кисетом.
Василий мигом слетал вниз. Положил перед дедом кисет:
— Вот, дедуня, кури.
Но дед не закурил.
— Я тебя не браню, — вздохнул он. — Я тебе сердечно внушаю.
Василий приготовился слушать дальше, но внизу хлопнула дверь: это пришла с работы мать.
— Иди встреть, — сказал дед. — А я немножко вздремну.
Дед повернулся к стене. Спина у деда усталая.
— Дедунь! — позвал Василий.
— Иди, иди! — отозвался дед. — Иди, дай передохнуть!
Василий потихоньку спустился вниз, стал помогать матери разбирать сумки. В свёртке был лыжный костюм.
— Это кому?
— Тебе, — улыбается мать.
— «Тебе» да «тебе»! А деду?
— И дедушке. Вот!
Мать поглядела на Василия и положила к пачке табаку пёстрый шарф.
Когда вскипел самовар, дед спустился пить чай.
— Зарплату получила, — сказала мать и разложила перед ним подарки. — Васеньке обнова. Цвет приятный.
— Нешто он именинник? — спросил дед. — Не часто ли обновки-то?
— У всех ребят шерстяные, с полоской… — оправдывалась мать.
— Мало ли что у всех! — Дед помял в руках штаны. — Протрёт, небось новый побежишь покупать?
Табак дед похвалил:
— Табачку — хорошо. А это… — Дед отодвинул шарф: — Спасибо, носи сама.
Мать накинула шарф на плечи, подошла к зеркалу.
Из-за самовара на неё глядел Василий.
— Чего ты? — смутилась мать.
— Носи, носи, — повторил дед. — Вещь подходящая.
— Может, когда наденете?
— Куда мне?.. У меня что-то сегодня нога мозжит! Наверно, к непогоде. Надо бы на ночь протопить.