— Не понимаю тебя, Владислав, — сказал он сердито. — Ты говоришь, что Валаччини против нашего внедрения на западные рынки, но ведь он сам вышел на меня со своим предложением. Ты-то все правильно ему изложил? Он до конца тебя понял?
Валаччини возник со своим предложением — конечно, не сам, через посредников — несколько лет назад. Прозорливый итальянец почуял ветер перемен еще задолго до того, как благие намерения Горбачева стали постепенно воплощаться в жизнь. Тогда-то он и предложил Медведю обдумать возможность провести некий обоюдовыгодный обмен: поделиться друг с другом своими рынками. То есть Валаччини предлагал потесниться в Западной Европе, но в обмен хотел получить доступ в Союз и в Восточную Европу. Медведь, не дав тогда прямого ответа, перспективность предложения оценил и со своей стороны предпринял кое-какие шаги. Например, выпестовал сидящего перед собой Варяга, который, не зная подоплеки всего, сейчас так настойчиво предлагал самим, без всякого Валаччини, начать свою игру на Западе.
Медведь, насупившись, повторил:
— Так что он тебе конкретно сказал?
— Сказал, что главы всех семи семей Сицилии против, л он лично «за».
— Ну вот видишь!
— Так я же не предлагаю убирать Валаччини. Убрать надо тех, кто не согласен. Уберем двух-трех, а там, глядишь, и остальные станут посговорчивее. А впоследствии нужно будет и дона Томмазо отправить к предкам — слишком он хитрожопый, с таким опасно вести дела — кинет при любом удобном случае.
— Ну-ну… — Медведь скривился от приступа боли. — Вообще он как, произвел на тебя впечатление?
Варяг молчал. Конечно, произвел. Такое же, как когда-то сам Медведь на неоперившегося молодого законника Варяга на той даче, во время первой встречи. Вдруг ему вспомнился дворец Валаччини, старинные вазы, бронза, мрамор, аромат античной древности и аромат золота вокруг. Ничего не изменилось за тысячелетия, та же роскошь, тех же рабынь предлагают для услады гостю из дальних стран, те же нити власти сходятся в одни руки. И таким убожеством повеяло на него от ветшающей усадьбы Медведя, таким захолустьем, плесенью и тленом, что он только и сумел сказать:
— Произвел…
— Не понимаю, — развел руками Медведь. — Сам он за наше предложение, сам он готов пустить нас в Италию… Мало ли что доны против, если сам Валаччини «за»! Ты уверен, что он только на словах готов нам помочь?
— Послушай, Медведь, — сказал Варяг, сам не заметив, что впервые на словах перешел грань, за которой снизу вверх смотрел на патриарха. — Все очень просто. Валаччини пустит нас, пустит обязательно. Но не для того, чтобы мы там развернулись. Мы ему нужны, чтобы очистить рынок от конкурентов, которые ему мешают. То-то он так оживился, когда я предложил ему свою помощь. И еще ему нужно зацепиться за Россию, освоиться здесь с нашей помощью. Но ведь рано или поздно он обязательно попытается нас вытеснить. Так почему, когда мы в силе, мы не можем опередить его? Я считаю, Медведь, что это наш шанс. Нельзя просить, когда есть возможность взять самим. Слабых не уважают, слабых используют. Нам надо заставить их всех на Западе потесниться, иначе мы ничего не добьемся.
Он нашел нужные слова. Доводы были понятны и близки Медведю. Тот тоже осознавал, насколько все изменилось. Изменения произошли не только с его все сильнее сдающим организмом, изменения олицетворялись больше в этом молодом мужчине, сидящем сейчас перед ним, в Варяге, который совсем недавно был в его полном подчинении, а сегодня уже выдвигает и упрямо отстаивает свои собственные идеи. Пожалуй, Варягу уже можно будет доверять принимать решения самому.
— Мы должны действовать энергично, — добавил Варяг. — Разве нас кто-нибудь приглашал в Восточную Европу? Однако мы в Чехословакии и Польше уже освоились. На Кипре мы вообще все держим под контролем. Думаю, и с Западной Европой сумеем справиться.
Медведь кивнул. Внутренне он с самого начала был согласен с Варягом. Просто тот приехал со своими предложениями слишком неожиданно. А тут еще эти проклятые боли в правом боку!
— Так сколько ты хочешь… убрать?
— С Валаччини — восемь.
— Все-таки и Валаччини?
— Рано или поздно — да. Без этого не обойтись, я ему не доверяю, — жестко заявил Варяг.
— Каким образом?
— Наметки есть. За бугром есть один профи. Сколачивает группы, натаскивает, а те потом действуют самостоятельно. Я его уже вызвал в Москву
— Кто такой? — Теперь, когда все было решено и оставалось лишь обсудить детали, Медведь стал прежним — решительным и твердым.
— Кличка Сержант. Сам русский, бывший мент, эмигрировал в Европу лет пятнадцать назад. Служил солдатом-наемником чуть ли не во всех частях света. Потом стад наемным киллером. Сейчас, говорят, один из лучших.
— Кто будет подбирать людей в группу?
— Группой займусь я лично, на примете есть кандидатуры, — только и сказал Варяг.
Ангел демонстративно не участвовал в их той беседе. Пил потихоньку пиво и помалкивал.
…И вот теперь Ангел сидел рядом с прилетевшим и Москву Сержантом и вводил его в курс дела.
Скоро машина въехала в лес. Степан Юрьев продолжал молчать. Все и так было сказано, а болтать попусту он не любил. Ангел тоже молчал. Так в молчании и прибыли на место.
Машина выехала на поляну, где полукругом разместились новенькие бревенчатые домики. Бревна еще не успели полинять — желтый цвет радовал глаз, и казалось, домики были игрушечные, ненастоящие.
Из домиков сразу высыпало несколько мужиков. Все как на подбор, здоровые, крепкие. Ангел ухмыльнулся и указал на гостя.
— Знакомьтесь, ваш инструктор. Зовут — Сержант. Будете его слушаться, как не слушались отца родного. Вопросы есть? Всем все ясно? Я буду наведываться.
Ангел повернулся и сел в машину. Удаляясь, видел в заднее стекло, как Сержант, энергично рубя в воздухе ладонью, что-то объяснял столпившимся вокруг курсантам.
«Вот потеха! — подумал Ангел. — Кто-то ведь из них не доживет до выпускного экзамена!»
Его это почему-то забавляло.
Глава 32
Варяг часто забывал о Светлане. Бывали дни, даже недели, когда он мог совсем не думать о ней. Но все это объяснялось не тем, что Светлана ему надоедала или он переставал нуждаться в ней, нет, конечно, нет. За эти годы она настолько сумела прорасти всем своим существом в нем, что ее присутствие он ощущал даже на расстоянии, часто не нуждаясь в непосредственном общении. Во всяком случае, именно этим он объяснял свои частые отлучки.
Сама же Светлана не могла себя успокаивать такими сложными объяснениями. Женщина, просто женщина, она хотела любить, хотела постоянно видеть его, причем не от случая к случаю, а постоянно, не время от времени, а каждый день. С годами странное ее положение начинало угнетать, тем более что Варяг смог обеспечить ее всем в жизни, что только можно купить за деньги, — любое ее желание немедленно выполнялось; к деньгам она привыкла настолько, что уже видеть их не могла, главное, у нее не было других забот, кроме ожидания его прихода.
— Я живу в тюрьме, — говорила она ему, нервно заламывая руки, — только моя камера очень комфортабельна.
Это выводило его из себя, и он кричал:
— Дуреха! Ты понятия не имеешь, что такое тюрьма. Нашла с чем сравнивать! Золотая клетка — вот что это! Да ты живешь, словно царица! На всем готовом живешь, и все тебе не так!
Они оба ходили по комнате друг за другом, точно звери в клетке, и все больше отдалялись, не желая того; она продолжала нервно ломать руки, он метался, не зная, как еще доказать ей ее неправоту.
— Как ты не понимаешь, что спрятаться тебе было необходимо для твоей же безопасности. За это время тебя сотню раз сумели бы похитить только для того, чтобы иметь возможность управлять мною.
Варяг уже корил себя за то, что по глупости рассказал больше, чем ей было положено знать о нем, о его делах. Он успокаивал ее, как мог, но она не слушала, прятала лицо в ладони, отворачивалась, когда он пытался поцеловать ее.
— Я хочу жить, как все! Хочу встречать тебя каждый день, хочу, чтобы мы жили, как нормальная семья, хочу иметь ребенка. Я хочу, хочу — я все время только и делаю, что хочу!
Что тут скажешь? Владислав обнимал ее, прижимал к себе. И думал, что ничего не мешает ему бросить все, уехать с ней далеко-далеко, где их не смогут отыскать люди Медведя, люди Валаччини, люди Ангела… И денег у него уже сейчас больше, чем они смогут за всю жизнь потратить. Что же мешает ему поступить так, как хочет Света? Но Варяг знал, что он вор, вор в законе — и это было главное. Долг перед воровским миром был превыше всех обязательств семейной жизни, превыше всего. Главное в жизни мужчины — долг. А сам он принадлежит воровской идее. Самое большее, что он может себе позволить, — это пару раз в неделю наведываться к Светлане.
И к… Вике. Вика была еще одной обузой у него на душе.
Как-то пару месяцев назад, еще до поездки в Италию, Владислав зашел к Егору Сергеевичу, но неудачно, — того не оказалось дома. Открыла дверь дочка академика Вероника, молоденькая аспирантка МГУ. Нестеренко гордился своей дочерью, и ее относительно юный возраст лишь подчеркивал моложавость отца, который недавно похоронил третью жену — мать Вики.
Девушка открыла дверь в коротеньком шелковом хала-гике и тут же посторонилась, пропуская его в квартиру. Варяг зашел в гостиную, но хозяина не увидел. Вика, прислонившись к косяку двери и скрестив тонкие ноги, молча наблюдала за ним. Когда Варяг повернулся и вопросительно посмотрел на нее, сказала:
— Папу срочно вызвали в президиум Академии наук. Он просил передать, чтобы вы его подождали. Хотите что-нибудь выпить? Впрочем, — махнула она рукой, — что это я? Вы же водку любите, я знаю. А днем водку не пьют…
— Откуда знаешь? — спросил он, улыбаясь. Вика промолчала. Он разглядывал ее, словно видел впервые: тоненькую шейку с ниткой каких-то бус, округлившиеся груди под мягкой материей…
Она быстро взглянула на него, тоже улыбнулась: