заметно набрал в карман песка из огромной кучи. Весь день он тайком следил за Сивым, ожидая, когда тому приспичит пойти в сортир. Пару раз его враг сходил — но не один, а с Ломом и с тем пацаном, которому Варяг ливанул в рожу чай. Они шли, оглядываясь и о чем-то перешептываясь. Влад догадывался, о чем. Замышляли гады что-нибудь на сегодняшнюю ночь. В таких делах важнее, кто успеет первым, — это уж ясно и салагам.
И вот наконец он дождался: Сивый почапал к приземистому одноэтажному домику один. Влад устремился следом. Сивый скрылся за дощатой дверью. Владик ускорил шаг, оглянулся в последний раз — вроде никто не заметил — и шагнул внутрь.
Сортир был простой деревянной коробкой, построенной над отхожей ямой. Сивый стоял над грязным очком с треснутой доской спиной к двери. Он уже достал свой шланг, когда кто-то вошел. Сивый оглянулся, не прерывая своего занятия, и, когда к нему шагнул новенький, он только насмешливо раззявил пасть, думая про себя, что сегодня этому казанскому недомерку будет каюк. Владислав, на ходу вынимая из кармана плотно набитый песком носок, приблизился к Сивому. Тот осклабился:
— Ну что, падаль, будешь нынче кукаре…
Он не докончил: тяжелый снаряд со свистом влип ему в висок — и перед глазами сразу все поплыло. Второй удар пришелся Сивому по глазам — и он вмиг ослеп. Потом хрустнула носовая перегородка и из перебитого носа хлынула кровища. Во второй раз в жизни — впервые это было после драки с Крокодилом — Владислав почувствовал приятное опьянение победой над ненавистным врагом.
Кореши Сивого, видевшие, как новичок заскочил в сортир вслед за их вожаком, из любопытства рванули туда посмотреть, что творит Сивый над казанским. Но, войдя, не сразу сообразили, что происходит: против ожидания вовсе не новичок, а крепыш Сивый торчал по пояс из очка. Все, конечно, кинулись спасать Сивого, отталкивая новичка. Рожа у Сивого была вся перемазана в дерьме, от него воняло, и малолетние обитатели ИТК уже четко знали, что не видать ему звания законного и больше карьеры обиженного ему уже в жизни ничего не светит.
Эту ночь, как и другую, как и еще четыре последующих, Владик Смуров провел в карцере. Это был его первый карцер на зоне и второй в жизни, если считать то холодное купе «столыпинского» вагона. Но далеко не последний…
Пять суток карцера прошли незаметно. Влад даром времени не терял: до изнеможения делал зарядку и по сотне, по тысяче раз в день повторял движения, которым его обучил Увар. Крюк справа, крюк слева, нырок головой вправо, нырок головой влево…
Когда вышел наконец на зону, глаза ослепило от непривычно яркого дневного света, хотя был уж вечер. И сразу побежал к Увару в спортзал.
Тот занимался с Арменом — невысоким, но жилистым и крепким пацаном-армянином. Увидев Владика, Увар не выказал ни малейшего удивления, а только выдохнул:
— Пропустил пять занятий, парень. Надо наверстывать!
Влад натянул рабочие рукавицы и встал в стойку. После того как он пропустил несколько ощутимых ударов по корпусу, Увар недовольно махнул рукой.
— Нет, так не пойдет. Посиди-ка, отдохни! — И обратился к армянину: — Армен, иди сюда. Возьми нож и сделай, как я показывал.
Он вытащил из кармана перочинный нож, открыл его и протянул Армену. Тот обрадованно бросился к Увару, схватил нож так, словно это был кинжал, и приготовился прыгнуть на деревянный столб. Увар, остановив его, еще раз показал: сначала удар левой руки по глазам противнику и сразу ножом в грудь или горло. Армен с энтузиазмом бросился на столб. Увар хмыкнул, отошел в сторону и встал к нему спиной.
— Теперь попробуй на мне. Только давай без пионерского азарта. Представь, что я твой самый лютый враг и, если меня не убьешь, тебя точно замочат. Попытайся меня зарезать. И не бойся, все равно у тебя ни черта не получится.
Армен, у которого от восторга сузились черные блестящие глаза, направил нож острием вперед и замер.
— Учти: если будешь медлить или раздумаешь ударить наверняка, ты — труп, — процедил Увар, повернувшись к нему спиной и глядя на белую, кирпичную, глухую стену административного корпуса, за которым располагался спортгородок колонии. Чернявый пацан мельком взглянул на Владика. Тот ободряюще кивнул ему: мол, не дрейфь!
Армен, сжав рукоять ножа так, что побелели пальцы, метнулся вперед. В следующее мгновение лезвие все еще зажатого в его руке ножа оказалось прижато к его горлу, и он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Подержав чернявого противника секунду-другую в таком беспомощном положении, Увар ослабил захват.
— Да, против настоящего врага тебе еще рановато выходить, — заметил Увар.
— Давай я попробую! — предложил Влад. Он встал в боксерскую стойку и бросил напряженный взгляд на тренера.
Тот некоторое время изучающе глядел на него. Чернявый громко сглотнул слюну: видно, не по себе ему стало от перспективы сразиться с уже прославившимся на всю зону новичком. Увар покачал головой:
— Нет!
— Почему? — обиженно вскрикнул Владик.
— Потому что, парень, у тебя навыков еще нет, а одна только ярость в душе. Когда в тебе одна ярость, а умения нет — можешь глупостей наворочать:
— Каких еще глупостей? — не понял Владик.
— Убьешь случайно и жизнь себе сломаешь, — на полном серьезе заметил Увар.
Эти слова Влад запомнил навсегда.
Глава 6
Когда «Волга» с фырканьем тронулась с места, Чижевский нащупал во внутреннем кармане чудом уцелевший мобильный телефон.
— Степан! — проговорил он вполголоса, дождавшись ответа Сержанта. — Беда! Владислав тяжело ранен! Нас обстреляли из гранатометов. Засада была. Мы сейчас на Ленинградском шоссе, тут недалеко есть госпиталь Главспецстроя — едем туда. Дело очень серьезное… Он в критическом состоянии — все очень плохо! Как сам жив остался — ума не приложу. Серегу моего наповал, «форд» сопровождения на месте сожгли… Да, запомнил! Синий «БМВ» с московским номером. А — один пять шесть — МН. И еще серая «девятка», но они ее бросили там же. Двое их было. Один высокий, тощий, бритый, в кожанке, второй — низенький, в белой куртке-безрукавке. Явно профессионалы. Срывайся, Степан, поднимай по тревоге моих ребят и этих гадов из-под земли достаньте!
Только отключив телефон, Чижевский заметил, что Владислав тяжело завалился на бок, уткнувшись виском в боковое стекло…
В ушах у Варяга стоял мерный гул, и сквозь плотную пелену тумана откуда-то издалека донеслись обрывки слов: «…ас… рнете… ольницу… оставить… орой… мощи…» Потом он вдруг провалился в черную дыру колодца и ощутил удушливую духоту и тесноту, точно попал в людскую толчею на вокзале…
Три года в «малолетке» пролетели быстро, словно летняя трехсменка в пионерском лагере — особенно если сравнить эти три года с суровым годом пребывания во взрослой колонии у черта на рогах — на лесоповале в Коми.
«Малолетку» он вспоминал потом чуть ли не с благодарностью — там Владислав научился уму-разуму, там получил свое боевое крещение, там впервые завоевал авторитет. А спасибо Увару, на которого после той истории с несостоявшимся боем с армянским пацаном Влад затаил было обиду. Да потом понял: напрасно. В пензенской колонии для несовершеннолетних он научился не только драться. Как-то так незаметно получилось, что мелкие ссоры и стычки между пацанами часто приходилось разрешать ему. Однажды Увар, в чью обязанность как раз и входило разнимать спорщиков, чтобы не дошло до поножовщины, попросил Владислава заменить его. Он опаздывал к начальнику колонии Сапожкову, а конфликт был чепуховый, возникший из-за картежного долга, и только самим участникам казавшийся неразрешимым. В качестве посланца Увара Владислава приняли, и он рассудил дело быстро и к обоюдному удовольствию. Потом были еще такие же случаи, и всегда Владик выходил из положения молодцом. Со временем даже Увар привык, что все чаще и чаще у него просят в качестве третейского судьи направить Варяга. Поначалу бывший боксер был гарантом того, что приговор Владислава будет справедливым для обеих сторон, а потом уже все и так наперед знали, что Смуров не ошибается, и все чаще обходились вообще без Увара. Так что когда опять возникала закавыка в чьем-то споре, кто-нибудь обязательно говорил: «Ну, мужики, коли сами не можете себя разрешить — призовите этого варяга, пускай он и рассудит». И звали Смурова. Так к нему эта кличка и прилепилась.
Утвердившаяся за ним в «малолетке» слава справедливого и рассудительного судьи долетела и до глухомани в Коми и здесь сослужила ему добрую службу: сначала вроде как в шутку и только мужики, а потом на полном серьезе и уже не только мужики, но и воры не считали зазорным просить восемнадцатилетку Смурова выступить третейским судьей.
Но вначале было не так. Вначале он был здесь новичок, вкалывал днем, уставал как собака, а вечером пахан в их бараке не забывал издевательски поздравить с выполнением плана. Работать расхотелось уже к концу месяца, когда выяснилось, что большая часть того, что было им выработано, оказалась записана на бригадира. И тогда пахан — звали его Ростов Иван Тихонович, но отзывался на кличку Иван Рука — послал «шестерку» к Варягу — пригласил потолковать.
Ивану Руке было лет сорок — сорок пять. Был он небольшого роста, тощий, скорее, жилистый. Когда Варяг подошел к его закутку, огороженному от остального барака плотными кусками материи, Иван Рука полулежал на кровати, обложенный подушками. В ногах его сидел его лучший друг Вахтанг Кикнадзе по кличке Кика, местный авторитет-грузин. За неистовый нрав Кику боялись все мужики в зоне, но особенно трепетали петухи — к опущенным тот часто относился совершенно зверски, так что на него уже были жалобы со стороны петушиного пахана. Вокруг кровати Ивана Руки стояли несколько «шестерок», один как раз подавал кружку с чифирем.
— О, кто к нам пришел! Варяг собственной персоной! — радушно воскликнул Иван Рука. Ни к кому специально не обращаясь, сказал только: — Гостю место! — И кто-то уже расторопно принес табурет.