Примар, широко улыбающийся и произносящий свою клятву.
Лицо брата, уже не похожее само на себя в ожидании близкой смерти.
Если первое было всего лишь видением, второе всего лишь мимолетным свиданием, в реальность которого вряд ли поверили бы, расскажи я о нем, то третье было очевидным всем фактом.
Юрка умирал. Удавалось лишь на короткое время притуплять его боль, которая, несмотря на очевидные старания врачей, не собиралась отпускать брата. Почти все время Юра находился в состоянии тяжелого забытья, близком к коме, и только пару раз в день, когда ему вводили сильнодействующие препараты, он ненадолго приходил в себя. Обычно в эти минуты он, не обращая внимания на протесты врачей, звал меня и спешил наговориться. Он никого больше к себе не подпускал. А я и не слышала, что он говорил. Я открывалась для него вся, пытаясь сделать невозможное — не только почувствовать, но и разделить с ним его состояние, поделить пополам боль, съедающую его. И все его торопливые слова, все его воспоминания, сожаления, я воспринимала отстраненно, потому что все заглушали его боль, страх и тоска, которые сочились из обессиленного болезнью тела Юры. Эти безмолвные свидетельства его страданий скручивали меня, едва только я позволяла себе открыться, но увы, чувствовать-то я чувствовала, но от этого боль брата не становилась слабее.
Мне нечем было ободрить его и утешить себя. Юрка понимал это, но все равно слабо уговаривал меня не расстраиваться и все время говорил о какой-то надежде. Когда заканчивалось действие лекарства, и слова Юры, прежде чем затихнуть, переходили в бред, я слышала, как Юра взывает ко мне о помощи. Он искал спасения у сестры, которой столько раз удавалось отодвинуть смерть от себя и от друзей. Находясь в сознании, он не позволял себе говорить об этом впрямую, но когда боль выключала барьеры, становилось очевидно, что Юра надеется, и надеется как раз на меня. Сам не зная, насколько обоснована его надежда.
И так продолжалось давно. И никто не знал, сколько это еще продлится. Иногда, убегая из покоев брата в тоскливом смятении, я начинала думать о том, что если все усилия облегчить страдания умирающего не приносят эффекта, не лучше ли было бы прекратить все одним единственным уколом. Но следующей же мыслью после этой была мысль о клятве Примара. Выход был.
Невозможно было придумать для меня более мучительной пытки, чем та, которую сочинил хитрый Примар. Он затеял все это вовсе не из желания поиздеваться надо мной, а просто потому что ему было интересно. Всего лишь интересно. Его требование было невыполнимым, жестоким и абсурдным лишь для меня. Никто другой, наверняка, не пожалел бы о смерти Валерия Извекова, а кое-кто злорадно потер бы руки, упиваясь свершением своей многолетней мечты о мести. А Юрка, как бы ни хотела я присвоить себе исключительное право на него, был искренне дорог если и не многим, то уж точно не мне одной. И я знала, что ни я сама, ни прочие друзья Юры никогда не простят мне, если я не воспользуюсь любезностью Примара.
Конечно же, у меня никогда не возникало желания рассказать о визите Примара самому Юрке, потому что я на двести процентов могла предугадать реакцию брата. Как бы ни относился Юра к Валерию, как бы ни жаждал он жить, никогда не пошел бы он на то, чтобы заведомо расчетливо покупать себе жизнь чужой кровью. Не удивительно, что Примар даже не попытался предложить такую сделку лично Юре. Примар прекрасно знал, к кому стоит обращаться. Он знал, кто способен на такое.
Кажется, уже ни у кого не осталось иллюзий на мой счет. Никто не решается быть со мной снисходительным, все понимают, что и покровительство мне ни к чему. Все знают, что нет такой задачи, перед которой я отступила бы, и нет таких писаных или неписанных законов, через которые я не смогла бы перешагнуть, если бы мне это понадобилось. Но только Примар мог устроить мне по-настоящему достойное меня испытание… Браво, Примар! Я могла бы поаплодировать тебе, если бы мне не хотелось выть от одной мысли о том, в какой тупик ты меня загнал…
Конечно же, я не могла даже заикнуться Юрке о том, что со мной случилось. Он и так изо всех сил пытался отвлечь меня, все время просил меня быть с ним повеселее. Я улыбалась, и потом долго не могла стряхнуть с лица окаменевшую улыбку.
Вот и сейчас, только что возвратившись из комнаты брата, я не могла перестать глупо и идиотски улыбаться, несмотря на то, что знала, что оставила Юру в состоянии очередного мучительного приступа. Его лицо постоянно было у меня перед глазами. И с той же вымученной улыбкой я принялась искать кинжал в ящике.
И с той же искаженной гримасой на лице я стояла сейчас, рассматривая Валерку.
Вот оно, это место на его груди, куда должен быть направлен удар. Взмах, одно движение — и боль отпустит Юру…
Я занесла оружие над спящим, медленно согнула ноги, опираясь коленями о край постели и начала наносить удар.
Твердая рука взметнулась и перехватила мое запястье. Открытые глаза Валеры взглянули на меня удивленно и вопросительно.
Я попыталась вырваться. Но Валера легким движением выкрутил мне кисть, и кинжал звучно упал на пол.
— Что с тобой, Катюша? — совершенно несонным голосом осведомился он.
— Ничего.
— Что ты хотела? Зачем тебе оружие? С тобой все в порядке, девочка моя?
— Ты следил за мной? Ты не спал и ждал меня?!
— Ничего подобного, — Валера приподнялся на кровати и еще раз взглянул на лежащий на полу кинжал. — Я могу узнать, что все-таки с тобой происходит, и что ты собиралась сейчас сделать?
Я вырвалась и выбежала из комнаты. Коридор был темен и пуст. В большом доме не было лишних людей, ведь это был именно дом, а не официальная резиденция…
То, что произошло минуту назад, было нелепо. Я все равно бы не смогла нанести Валерию настоящий удар. Я все равно отвела бы руку, по крайней мере сегодня. Я не могла даже представить себе, откуда можно взять и как удержать в себе силы, которых хватило бы, чтобы сделать это. Это же был Валерий. Мой Валерка. Неужели два месяца счастья на прекрасном острове это все, что я заслужила? Похоже, все происходит так, как если бы и этих-то двух месяцев не должно было быть, и судьба спешит исправить свою ошибку…
Промчавшись в противоположный конец коридора, я споткнулась и едва не упала, но удержалась, схватившись за первую попавшуюся дверную ручку. Тут же эта самая дверь отворилась, и голос Олега раздался в полумраке коридора:
— Господи, малышка, что с тобой? Я-то думал, кто это носится ночами по дому… Что-то стряслось? Заходи.
Я не стремилась конкретно к Олегу. Мне, наоборот, казалось, что никто не в силах помочь мне теперь, во-первых, потому что вряд ли кто-то будет в силах понять меня, а во-вторых, потому что я в последнее время склонялась к мысли, что никто не может по-настоящему помогать мне, кроме меня самой. Только я знаю, что мне действительно нужно, на что я могу решиться и чем могу пожертвовать.
Но едва я услышала знакомый низкий голос, теплый и озабоченный, я шагнула на зов, вцепилась в поданную руку и вошла в комнату Олега.
Эта комната была совсем небольшая, заваленная предметами и книгами, принесенными из Питера. На низком столике горела лампа, рядом с которой лежала раскрытая книга. Тихо звучала спокойная, немного тоскливая музыка. Олег ненавидел Первый мир и совершенно сознательно пытался создать в отведенной ему комнате ту обстановку, которая напоминала ему прежнюю жизнь. Хотя иногда мне казалось, что точно так же сильно он ненавидел и свою память о Дерзком мире.
Олег был полностью одет, как будто бы он вовсе не собирался спать. Я была взвинчена, но не настолько, чтобы не заметить, какой усталый и измученный вид у него. И несмотря на усталость, он явно хотел, чтобы я поверила, что он рад меня видеть. Неужели это было искренним? В ту минуту мне было все равно.
— Что с тобой, малышка? — повторил он, прикрывая входную дверь.
И на этот раз я проглотила «малышку». Какая, в конце концов, разница, если последние недели, действительно, превратили меня в беспомощного ребенка?
Он попытался обнять меня. Это удивило меня, и я взяла его за локти, намереваясь просто отвести его руки в сторону.
Олег сам быстренько убрал руки:
— Извини, я просто подумал…
Того, что произошло со мной, я совершенно не ожидала. Схватив Олега за плечи, я притянула его к себе, уткнулась головой ему в грудь и расплакалась.
— Ну, вот… Ну, что мне делать с тобой? — голос его звучал немного растерянно. — Неужели наша маленькая Катеринка умеет плакать?
Олег усадил меня на диван, достал из кармана платок и принялся вытирать мне глаза. Я отобрала у него платок и попыталась сама побороться с непрошенными слезами.
— Ты, наверное, только что от Юры?
— Да. Ему очень плохо.
— Это несправедливо. Это самая жестокая несправедливость, какую только можно было придумать. Я настаивал на том, чтобы были приложены все возможные усилия, чтобы все-таки найти способ спасти Юрку. Но говорят, выхода нет. Еще немного, и мы с тобой осиротеем, — мрачно отозвался Олег.
— А если бы он был, этот выход?
— Я отдал бы все, чтобы спасти его.
— Все? — уточнила я.
— Все, — уверенно сказал Олег после секундного замешательства.
— И всех?
— Не понял. Ты о чем? — буркнул он.
— Я знаю, как его спасти.
Олег шумно выдохнул и откинулся на спинку дивана, сцепив пальцы на затылке. Это означало, что я возмущаю и раздражаю его.
— Малышка, поверь, я знаю, что ты очень трудно проходишь через это. Но не сходи с ума, от этого никому легче не станет… Ты бледна, как смерть. Тебе нехорошо?
Мне и вправду было плохо, но я не хотела на этом зацикливаться.
— Олег, я скажу тебе все, если только ты пообещаешь, что не скажешь сходу, что я помешалась.
— Обещаю, — отозвался он. — Не скажу.
— Стоит мне своей рукой убить Валерия, и это спасет Юру.
— Я поторопился с обещанием, — вздохнул Олег. — Ты помешалась, и это совершенно очевидно.