Я коснулся плеча Сашки. Тот проснулся молниеносно, посмотрел на меня чистыми от сна глазами и поднял брови. Я прижался губами к его уху и шепнул:
— Люди. С той стороны. Много.
Он не стал ничего спрашивать — просто откатился в сторону немного и, выставив «ППШ», принял классическую позицию для стрельбы. Я тоже устроил удобнее «МП». Мне почему-то казалось, что это не немцы. Сашка напряжённо вглядывался в кусты на той стороне, потом повернул ко мне голову и показал пять пальцев, потом ещё два. Семеро…
На прогалину вышел человек — в гражданском, с винтовкой наперевес. Застыл — и вдруг прыгнул обратно, а не меньше чем из пяти мест с той стороны ударили выстрелы. На нас посыпались ливнем срезанные веточки и листья.
— Свои!!! — заорал Сашка, вжимаясь в землю. Я делал то же — не стрелять же в ответ. — Да вы чего, охренели?! Свои!!!
Пальбу как отрезало, но вместо этого послышался сиплый голос:
— Какие такие свои?! Бывают свои свои, а бывают и навовсе чужие… Вы из каковских?!
— Свои, я же говорю! — повторил Сашка. А я подумал, что это могут быть и полицаи… или нет, полицаи носят форму… В кустах напротив помолчали, потом голос помоложе спросил:
— А как звали пастуха из «Весёлых ребят»?
— Костя! — гаркнул Сашка. — Утёсов его играл! Леонид! Довольны?!
— А может, ты полицай?
— Я выхожу! — крикнул Сашка, вешая «ППШ» за спину.
— Погоди, не надо… — начал я, но Сашка уже выбрался на прогалину и встал, раскинув руки. С той стороны сказали:
— Это. Кажись, свой, правда…
И первый голос поинтересовался:
— Ты чей, паря?
— Отряд «Смерч», слышали? — Сашка опустил руки, но в мою сторону посмотрел предостерегающе: не выходи пока! — А вы из «Взрыва»? Если да, то мы вас и ищем.
Ответом было молчание, но на прогалину начали осторожно выходить вооружённые люди. Среди них был один в маскхалате, кожаном шлеме, с необычным «ППШ» — оснащённым складным прикладом. Остальные — в гражданском или полувоенном, как и у нас в отряде.
— Кажется, поиски окончены, — пробормотал я. — Может, теперь высушусь?
24
В общем-то, наше возвращение в отряд можно было назвать успешным. Мы восстановили связь с двумя партизанскими отрядами, к одному из которых присоединилась разведывательно-диверсионная группа разведуправления Генерального штаба, заброшенная в немецкий тыл. С нами пришли представители обоих отрядов, чтобы договориться об организации нового аэродрома, так как ВПП на просеке решено было считать «засвеченной» и больше ею не пользоваться.
За время нашего отсутствия к отряду присоединилось ещё человек двадцать, в том числе группа из восьми окруженцев, в числе которых было два офицера. Военные были из состава 2-й ударной и иначе как с матом о своём командовании не отзывались — генерал Власов затащил армию в «мешок», и немцы этим уже начали пользоваться. Но наш-то отряд вырос, да так, что решено было организовать ещё два взвода. И это самым необычным образом сказалось на нашей судьбе.
Я проводил обычную тренировку по рукопашному бою, когда появился Виктор и поломал это дело, сказав, что ему надо с нами поговорить. К этому времени кроме Ромки в отряде появилось ещё двое младших пацанов и девчонка, и они переселились от нас в новую землянку, так что у нас стало пустовато. Рассевшись на нарах, мы приготовились слушать лейтенанта.
— Отделение разведки решено укрупнить до десяти человек, — начал он, крутя на столе коптилку.
— Отлично, — подал голос Сашка.
Виктор коротко на него взглянул и вздохнул:
— Да… А меня переводят командовать четвёртым взводом. Как офицера…
— Не понял? — Лежавший в рост Женька сел. — А нами кто будет командовать?
— Сашка, — кивнул на него Виктор.
Сашка вытаращился и приоткрыл рот:
— Я-а?!
— Так командир и начальник штаба решили, — развёл руками Виктор.
— Но… но я-то почему?! — Сашка встал и заморгал. — Я же… Почему не Борька?!
— Ага, сейчас, — проворчал я, — нужно мне это, как комару клизма…
— Да я Борьку и предлагал, — признался Виктор. — Капитан Хокканен возразил.
— Почему? — уточнила Юлька.
Виктор пожал плечами.
— В общем, так. Я отправляюсь на команду 4-м взводом, а вам, боец Казьмин, предстоит взять на себя командование отделением разведки.
— Не было печали, — подытожил Сашка. Он даже слегка осунулся. — Как я командовать-то буду?!
— Да просто. — Я приобнял его за плечи. — Ты скажешь — мы выполним. А кто заартачится — тому в грызло…
…Что сказать о самом нашем партизанском отряде?
Да ничего. Он очень мало походил на партизанские отряды из кино и книжек. Ну, вернее, не очень мало — если подумать, общего было ого-го. Люди собрались, чтобы бороться с врагом, все были уверены в необходимости этой борьбы и неизбежности победы. Как в кино. И вообще, временами я узнавал киношные типажи. Но были вещи до такой степени вопиющие, что сходство пропадало.
Например то, как тут матерились. Ну, я понимаю, что в кино этого не покажешь. Кто помоложе, кстати, ругались меньше, и пожилые люди — тоже. А вот мужики средних лет могли запустить так, что ой. А кое-кто вообще использовал нормальные слова для связки матерных, не обращая внимания ни на женщин, ни на детей, ни на командование.
Нередко дрались — правда, никогда не использовали оружия. Просто — то ли от нечего делать, то ли вспоминая какие-то свои обиды. Много бездельничали — не вообще, а в военном отношении. Солдат на фронте воюет всегда, а тут между операциями было много свободного времени, и всё его заполнить чем-то было просто невозможно, хотя даже строевой заставляли заниматься, да и вообще дисциплина была вполне на высоте.
А бабы?! Это тоже не для кино, но вы подумайте сами: в отряде женщин всяко меньше, чем мужчин. Если эту проблему не решить, то появится так называемый вынужденный гомосексуализм — рано или поздно, но появится. Щенки вроде нас могли ещё заниматься онанизмом, а взрослые мужики? В таком случае никакая идеология не помеха — взгляды обязательно начнут обращаться на тех, кто помоложе, а если есть мальчишки, то им вообще ой. Вот и приходилось Мефодию Алексеевичу, сокрушённо качая головой, записывать в документах вещи вроде: «Отпущены (полные данные) на (указан срок) в (указан населённый пункт) для отправления естественной потребности в женском поле». Меня до такой степени потрясала дремучая безыскусность этой фразы, что я даже смеяться не мог (мне представлялось огромное поле, на котором зреют женщины на разный вкус!). Илмари Ахтович зеленел (он, по-моему, в военных целях просто кастрировал бы всех бойцов, и его можно было понять — достаточно было егерям выследить таких «отпускников» — и…), но сделать ничего не мог. Сам Мефодий Алексеевич, по-моему, жил с тётей Фросей…
А самогон?! Его гнали вполне официально — для медицинских целей и дезинфекции, но шёл он не только на это…
Вообще, короче, было много такого житейского, что не укладывается в рамки представлений о борцах за Родину и счастливое будущее детей. Может быть, это и неприятно. Но куда деваться? А сами «дети»?! В нашей землянке не было ни одного старше шестнадцати. Один скаут. Комсомолка. Шестеро пионеров. Двое беспартийных-сочувствующих. Но! Командует именно беспартийный. Раз. Два — матом ругались и дрались и тут. Я уж не говорю, что любой психолог, раскрой перед ним душу кто-нибудь из нас, схватился бы за голову и назначил бы полугодовой курс лечения в помещении с мягкими стенами. «Я его — пырьс, а он в штаны надул и пищит: «О, битте, битте, найн!» — а из самого кишки лезут…» — «А помнишь, как мы старосту вешали?..» И так далее.
Да, отделение разведки выросло до десяти человек. Желающих стать разведчиками было больше (чуть ли не вся молодёжь и немало взрослых бойцов; уж не знаю, что тут играло большую роль — боевой порыв или просто желание не так часто заниматься тягомотными хозяйственными делами, караулами и прочим). Сашка сам отбирал людей, и я поразился тому, как он умеет это делать. Похоже, он обладал не только общим для всех подростков умением «навскидку» определять характер человека, но и вполне взрослой крестьянской смёткой.
Братьев и сестру Корбут он хорошо знал, оказывается, по довоенной жизни. Зинка у нас оказалась самой старшей — именно она была комсомолкой, и она же не расставалась со снайперской винтовкой. Я сперва думал — понты… но только сперва. Димка — тоже не пионер, потому что не скрывал своей веры в Бога, — стал у нас пулемётчиком; командир выделил отделению трофейную чешскую «зброевку». Младшего из Корбутов звали Гришка, и он сам сочинял и пел похабные (в том числе и антирелигиозные, но чудовищно смешные!) частушки. Просто поразительно, как в одной семье могли вырасти такие разные дети.
Максим Самохин чем-то напоминал мне меня самого. Смешно, но это так — а главное, я не мог понять, чем именно. Ещё были двое Олегов — Кирычев и Панаев. Все в лесу чувствовали себя как дома, умели хорошо стрелять и имели к фрицам личные счёты.
Но что поразительно — меня просто удивляло, насколько разнообразны были интересы этих ребят. Они не знали, конечно, многого из того, что знал я, но это просто потому, что в их времени не было вещей, о которых я знал. А вот широчайший кругозор (на любую тему, за что ни возьмись, у них имелось своё мнение и неплохой набор знаний!) и невероятная любознательность (узнавать новое им доставляло искреннее удовольствие!), упорство в любом деле и спокойная храбрость ставили их на голову выше ребят из нашей дружины (а мы в тех же отношениях были на две головы выше обычных наших ровесников!). Я даже терялся временами — куда всё это делось?! Если бы такие мальчишки в достаточном количестве имелись в нашем времени — они без взрослых замирили бы Чечню, отвоевали Крым, начистили рыло штатовцам и подняли бы ВВП в десять раз за год. Они родились и выросли при советской власти… И, глядя на них, я серьёзно усомнился в том, чему меня учили на уроках истории, — про Сталина и про тоталитаризм… Может ли быть плохой власть, которой зачем-то нужны такие люди? Ведь не сами они такими стали — их такими воспитали! А если наша власть воспитыва