Но узнав об этом, пришел к нему уштяцкий князец Ишбердей, встал напротив, и поменяли они в знак согласия лук на огненный бой. То же сделал князец с Конды Суклем. А князец Елегей хотел отдать Ермаку красавицу дочь, да Ермак сказал, что все племена Сибирской Татарии для него равны, со всеми он готов породниться, но у русов не принято иметь много жен, одну только. Нет у него ни русой, ни белой жены, не возьмет он и черноволосую. Его спутница — вечная дорога, его воля — казацкий круг, его сила — крестная Русия, и ни с кем больше не дано ему делить себя.
В ту пору Тоян был одних лет со своим старшим сыном Танаем, и так же, как он, сидел на ковре кенеша и думал, что делать, если доберется до Томи Ермак.
Велика Сибирь, много в ней пустых мест, а спрятаться негде. Нашли путь к ее убежищу и колмаки, и ногаи, и бухарцы, и люди казахской орды, отыскали даруги[85] изгнанного из Искера Кучум-хана. То одни набегут, то другие. Так устроен мир: берущему не прожить без дающего. Сильный притесняет слабого, большой малого, громкий тихого. Но тихому дано направить копье громкого в грудь сильного, а слабому закрыться большим. Одна дань легче трех, одна власть лучше межвластия. Вот и решил кенеш: если доберется до Томи Ермак, встретить его как почетного гостя, а там видно будет.
Но опередил Ермака Кучум-хан, явился нежданно, стал требовать, чтобы Эушта пополнила его припасы, а сыновья мурзы Эрмашета с зависимыми людьми вступили в его войско.
И ответил Эрмашет, отец Тояна:
— Сыновья мои еще не вошли в годы воина. Их слуги никогда не сражались с врагами. Мы — народ мирного очага. Пусть же закрытый котел останется закрытым, прошу тебя!
Не поверил мурзе Кучум-хан, велел поставить перед собой его сыновей подростков, стал дырявить их пронзительным взглядом. А они с любопытством и страхом поглядывали на него.
Тоян, который был тогда Емеком, ожидал увидеть перед собой белого волка, а увидел красную облинявшую лисицу. У нее были маленькие подслеповатые глаза, запрятанные в дряблые мешочки, плохие желтые зубы и живот, вздувшийся на сухоньком теле, как рыбий пузырь. Но глаза жгли умной недоверчивой улыбкой, зубы таили неутолимую жажду грызть, а живот под золочеными одеждами перекатывался, будто у змеи, заглотившей беспечную зверушку.
— Никудышный воин и в юности стар, — решил подразнить Емека Кучум. — Или мурза Эрмашет неправду сказал? Или я не так услышал? Что молчишь?
— Я не молчу, высокочтимый, я слушаю, — с поклоном ответил Емек.
— Хочешь пойти со мной, мальчик? Я сделаю тебя сегиз кырлы[86].
— У меня есть отец.
— Но я больше, чем отец. Я властелин Сибери[87]. Это отменяет все другие права.
— Разве можно отменить утро, из которого вырастает день?
— Ты дерзок, как недозревшая колючка, — начал терять терпение хан. Его желтое, будто натертое воском лицо стало пепельным. — Прикуси язык, а не то я укорочу его ровно наполовину!
Емек опустил голову.
— А теперь ты, мара[88], - обратился к самому младшему из братьев Кучум, — Закрой глаза, открой ладони. Я положу в них кинжал со святыми словами Корана. Если ответишь неправду, руки твои наполнятся кровью. Отвечай: что говорили старшие на последнем кенеше? Будут они целовать саблю Урусов? Ну?! Быстрей!
Губы мальчонки дрогнули, из-за крепко стиснутых век выкатилась слеза. Он готов был кивнуть, но Емек опередил его:
— Нет! — и добавил тише: — Он не знает.
— А ты, змееныш? — в ярости повернулся к нему Кучум.
— Я знаю одно: Эушта открыта гостям, а не сабле.
— Значит, я не ошибся, и род твой готов предаться неверным, — глаза Кучума расширились в злобном торжестве. — Каков мурза, таков и наследник. Эй, нукеры, угостите его плетью! Пусть получит за каждого, кто сидел на ковре кенеша, отвернувшись от Аллаха.
Железные руки телохранителей схватили Емека, бросили а ногам Кучума.
— Если хочешь стать мурзой, запомни, я — твой повелитель! — хан наступил на полу его бешмета. — В моих жилах течет кровь великого Чингиса и великого Джучи и великого Бату-хана. Те, кто стоял перед ними на коленях, не смогут поставить на колени меня. И еще запомни, — Кучум усмехнулся. — Не стоит ждать других гостей. У них на пути ловушка смерти. Рано или поздно они попадут в нее…
Так и случилось. Не дошел до Томи Ермак, подстерегла его смерть на Вагае, у Кысым-Туры[89]. На этот раз белый волк оказался хитрее, не стал он ждать полдня, дождался ночи, плюющей дождями и небесным огнем. Под ее покровом переправился он на остров, где спал охотничий пес, и убил его.
Семь дней воды Вагая и могучего Иртыша прятали мертвое тело Ермака, на восьмой вынесли его у Епанчинских юрт. Увидел внук князца Бегиша Яныш драгоценный панцирь на отмели, побежал звать старших. А те к Кучуму гонцов отправили.
Обрадовался хан, велел сорвать с Ермака одежды и положить его на высокий помост, чтобы каждый мурза, каждый иноплеменный князец-тайбугин мог вонзить в него стрелу, натертую ядом лютика. Тогда не будет у них дороги назад, к урусам.
Шесть недель продолжалась эта посмертная казнь. Но странно: каждая новая стрела вызывала новую кровь, будто из живого человека. Птицы облетали помост стороной. И тогда люди поняли, что перед ними нетленное тело, и пожалели о содеянном, и стали роптать. Их страх передался ордынцам. Ордынцы воздели руки к пророку Мухаммеду. Пророк Мухаммед просветлил голову Кучум-хана. Кучум-хан указал на Баишевское кладбище. Там Ермаку место. Под кудрявой сосной, рядом с мазаром[90] шейха Хакима, основателя шафиитского законоведения.
Погребение получилось пышным. Закололи и съели 30 быков и 10 баранов, восхваляя Аллаха, который научил их, как поступить с нетленным телом Ермака. Клялись друг другу в верности и единстве, славили силу и непобедимость Кучум- хана, а в душе рвали его на части.
Вместе с Искером потерял Кучум былое всесилие. Стал похож на зверя, которого подняли из логова охотничьи собаки, а преследуют волки. Самый опасный среди них князь Сейдяк, сын Бекбулата, одного из прежних властителей Сибирского улуса. Кучум убил Бекбулата, Сейдяк замыслил убить Кучума. Ему готовы помочь и бывший визирь хана Карача, и люди шибанской орды, и ногаи. Но время для открытой схватки еще не пришло. Сначала надо закончить погребальное пиршество и разделить доспехи Ермака. Кто владеет ими, тот владеет его силой и нетленностью. А она так нужна стареющему Кучуму…
Стати делить доспехи.
— Мудрейший! — уткнулся лицом в ковер многодушный Карачи. — Сила твоя равна уму, а ум — силе. Ты умеешь ударить так, что и войлочный кол в землю войдет. Зачем тебе сабля Ермака? Если позволишь, я возьму ее твоей рукой и буду рубить тушу барана, чтобы урусы стали, как эта туша. А цветной кафтан атамана впору Сейдяку. Князь юн и честолюбив. Ему хочется покрасоваться в кафтане, преследуя урусов. Не лишай его этой радости. Панцирь с золотыми птицами — лучшая награда твоему верному мурзе Кайдаулу. Второй панцирь вели отдать в Шайтанские юрты. Пусть уштяки принесут его в жертву кодской Алтын Ходын[91]. Это освободит тебя от Ермака и его незримой силы.
Кучум послушался его совета, но от Ермака так и не освободился. В урочище Баиште то маленький огонь появится, будто от светильника, то поднимутся над кудрявой сосной огненные столбы. Муллы сказали: это потому, что неверный лежит среди последователей пророка Мухаммеда. И убрали его могилу подальше от святого места, и оставили безвестной, чтобы никто не отыскал ее.
Жизнь одного человека — песчинка, жизнь многих — гора. Глаза горы помогают песчинке подняться над землей и стать птицей, кружащей высоко в небе. Сила горы не дает ей упасть. Слово горы соединяет время. Когда спят одни глаза, смотрят другие. Когда сторожит одна сила, отдыхает другая. Когда говорит старец, ребенок становится взрослым, а взрослый ребенком.
Трудно сказать, когда Тоян почувствовал себя частью горы: на ковре кенеша, или под плетью Кучума, или тринадцать лет спустя, когда узнал, что ослепший от старости хан Кучум, потеряв свое войско в бою на Ирмени, бежал в ногайские степи и там нашел свою смерть от руки тех, кого грабил, поднимаясь по Иртышу до озер Зайсан-нора и Кургальчин.
Емек успел стать Тояном. Перепуталось время и слово. Другие русы пришли в междуречье Иртыша и Умара. Другие степняки набегают со стороны полуденного солнца. Другие мурзы и тарханы[92] владеют соседними землями. Но лучше не стало. Вражда рождает вражду, и нет ей ни конца, ни края.
Как избавиться от вражды?
Как уцелеть в ее нескончаемом вихре?
Как сохранить эушту?
Никто не знает.
Надо думать. Думать и решать. Первое слово за Советом. Последнее за Тояном.
Не дальше дороги
Немало людей бывает в эуште. Навещают близкие — в городке праздник. Приезжают дальние — в городке ожидание: с чем пожаловали? Приходят странники — мир входящему! Приходят торговцы — почет им и уважение. Эушта всем открыта. Но бывают гости, которые ведут себя, как хозяева. Ничего нет хуже таких гостей.
Взять посланцев тайши Бинея, предводителя черных калмыков. Они являются из степей, что лежат к югу от Умара, с шумом и невежеством ложатся за чужой дастархан[93]. И, поглощая отборную еду и много арыки[94], начинают требовать богатые дары. Целясь сквозь щелочки темных монгольских глаз, роняют насмешливо:
— Пока рука сжата, все в кулаке. Когда рука разожмется, все на ладони. Лучше быть сжатым в кулаке, чем раздавленным на ладони. Так что угощай нас получше, Тоян-эушта!