– Ну, я так думаю, – сказала Черчворд.
– Тогда почему мы не сможем выиграть? – спросил Боннер.
– Ну, есть еще другие дела, – сказал Шапиро. – В основном те, в которых говорится, что сотрудник правоохранительных органов делает выбор, когда убивает подозреваемого. Все в порядке, если подозреваемый совершал преступление или сопротивлялся аресту – кстати, я собираюсь показать, что эти противогазы были способом сопротивления аресту – как бы то ни было, все в порядке, если подозреваемый убегает с места совершения жестокого преступления, но плохо, если это просто уголовно наказуемое преступление. А Блэкман будет доказывать, что ребята не совершали уголовного преступления, а только совершили уголовно наказуемое нарушение границ владений.
– Но это выглядело как поджог, – сказала Черчворд. – Они изо всех сил постарались, чтобы это так выглядело.
– И это не всегда было простым нарушением границ владений, – сказал Рэнд. – Были и настоящие бомбы. И вероятно будут еще.
– Ты сейчас стараешься применить здравый смысл к закону, – сказал Арт Боннер – и я не думаю, что это принесет пользу. Хорошо. Мы проиграли. Что дальше?
– Апелляция. Или позволить передать дело суду и защищать его перед присяжными. Мы можем выиграть в суде присяжных. А если нет, мы снова сможем подать апелляцию.
– А тем временем Прес будет в тюрьме.
– Ну, пока не закончится судебное разбирательство, – сказал Шапиро. – Могу поспорить, что самое худшее, что мы можем получить, будет непредумышленное убийство. После этого мы сможем добиться отпуска Преса под залог.
– Но ты говоришь о неделях. Может быть, о месяцах, – сказал Боннер.
– Конечно…
– Это не правосудие. Сандерс не сделал ничего неправильного, но он все-таки в тюрьме. – Боннер плотно сжал губы. – Черт побери, мне это не нравится. Совершенно не нравится.
«Джонни делает все, что может. Не расхолаживай его».
Голос принадлежал МИЛЛИ, но тонкие нюансы указывали, что это сказала Барбара. Медицинские и компьютерные специалисты, которые поместили имплантат в голову Боннера, объяснили, как он работает, объяснили, что МИЛЛИ запрограммирована на передачу невербальных импульсов, которые носители имплантата выучиваются понимать как тональность и эмоциональную окраску, но это не сделало их менее чудесными.
«Ты права, как всегда», – подумал Арт. Затем он сказал вслух:
– Продолжай работать, Джонни. – Он положил свою руку на плечо Шапиро. – Мы все будем работать над этим. Еще одно. Оно только что поступило. Один репортер, парень по имени Лунан, предлагает обменять свою информацию на наше содействие съемкам его документального фильма. Я считаю, мы должны это обсудить.
– Это не повредит, – сказала Черчворд. – Мы можем воспользоваться сочувственным освещением в новостях. Давайте поговорим с ним.
Над Сан-Педро висела дымка. Ее нельзя было назвать туманом. Сквозь нее было видно бухточку с яхтами и гавань Лос-Анджелеса, но солнце сквозь нее не проникало. «Рано утром низкие облака и туман», – говорилось в прогнозе погоды. Лучше было бы сказать «хмуро до полудня».
Элис Стралер шла вдоль рыболовного причала к весело раскрашенным магазинам в Порто Холл. Там были рестораны, кафе-мороженые, выставки художников, антикварные магазины и магазины по продаже сладостей, все покрашенные так, что больше походило на Кейп Код, чем на испанский Пуэбло де Лос-Анджелес. Вокруг было мало туристов – они придут, когда рассеется туман.
Она медленно шла через этот торговый район, часто останавливаясь и оглядываясь туда, откуда пришла, проходила насквозь магазины, входя в одни двери и выходя через другие, пока не убедилась, что ее передвижения никого не интересуют. Наконец она прошла через автомобильную стоянку и под виадуком шоссе.
Здесь начинался другой мир, – мир старых домов и побитых старых грузовиков, мастерских по ремонту судовых двигателей, складов и дешевых кафе. Дорога вела вдоль берега к серому зданию на пирсе. Когда-то его покрасили, но с годами под действием соленого ветра краска выцвела до такой степени, что теперь никто не мог догадаться, какого он был цвета. Рядом со зданием стояли большие, наполненные соленой водой баки с крабами и тихоокеанскими омарами. Больше на пирсе не было ничего. Внутри здания за стойкой стоял толстый мужчина в фартуке с пятнами. Сначала Элис решила, что он один. Затем она увидела одинокого посетителя, худого мужчину с бородой, сидевшего в угловой кабине и крошившего крекеры в миску с супом. Посетитель мигнул ей, и она направилась к его столу.
Он широко улыбнулся.
– Рад видеть тебя снова. – Он указал рукой, чтобы она села напротив него за изрезанный и исписанный стол. – Кофе? И суп из моллюсков здесь лучший в городе.
– Хорошо.
Он поднялся и прошел к стойке, чтобы сделать заказ для нее. Она сидела в тишине, кусая губы, и хотела, чтобы это кончилось поскорей. Казалось, прошли годы, когда он вернулся назад с ее едой и кофе. Кофейная кружка была старая, с оббитыми краями, как и мелкая миска с супом, однако от супа исходил восхитительный запах. Она машинально съела ложку, потом еще одну.
– Понравилось, да? – спросил он с улыбкой. Затем его лицо стало серьезным.
– У нас мало времени. Что случилось?
– То, о чем я сказала Филу, – ответила она. – Рон, я не могу это больше продолжать. Я выхожу.
Он пожал плечами.
– Хорошо. Значит, ты выходишь.
Она посмотрела на него, не говоря ничего, но он не смотрел ей в глаза.
– Черт, ты мог бы сказать что-нибудь…
– Конечно. Что ты хочешь, чтобы я сказал? – спросил он. – Что эта работа важная и она нам нужна? Черт побери, ты это уже знаешь. Если бы я мог сказать тебе что-нибудь, что бы удерживало тебя с нами, я бы это сказал, но ты сказала Филу, что приняла решение.
– Может быть, тебе не стоило беспокоиться.
– Перестань. Мы обязаны тебе очень, очень многим. Поэтому я здесь. – Он пожал плечами. – Скажи мне, что сказать.
– Ты мог бы спросить, почему…
– Я полагаю, что ты утратила веру в Движение.
– Я не знаю, – сказала Элис. – Я… Рон, почему я не могу работать открыто? Не делать постоянно что-то тайком… они доверяют мне, а я предаю их доверие…
– Я знаю, что это тяжело, но нам нужна информация…
– Только не от меня. Мы убили Диану и Джимми, и ни за что…
– Это было не зря. – Его глаза сузились и голос стал жестким. Он говорил так напряженно, что это походило на крик, хотя он никогда не повышал голоса. – Никогда не говори, что это было зря! Благодаря им мы сейчас ближе, гораздо ближе к закрытию этого термитника. Люди задают вопросы, интересуются Тодос-Сантосом и всем прочим об аркологах, удивляются, почему они должны защищаться боевым глазом, и кого они убьют следующими. Мы показываем миру, что человечество не может жить таким образом. Поэтому ты можешь иметь любые другие мысли, но не пытайся умалить поступок Дианы и Джимми!
– Но они погибли из-за меня…
– Дерьмо собачье, – сказал он. – Это потому, что ты не знала о нервно-паралитическом газе? Он был наиболее тщательно охраняемым секретом термитов, и ты не узнала его, и в этом твоя вина?
– Без меня они не смогли бы даже войти, – сказала она.
Он кивнул.
– Это достаточно справедливо.
– Значит, это моя вина.
– И сейчас ты чувствуешь вину? – спросил он. – Ты хочешь искупить вину. Выдай нас…
– Нет! Я никогда этого не сделаю…
– Почему нет? – спросил он. – Мы ничем не лучше убийц.
– Нет…
– Почему? Чем мы лучше какого-нибудь мелкого жулика?
– Потому что Движение важно, оно правильно. Потому что Тодос-Сантос является началом ужасного будущего, и его нужно остановить сейчас.
– Я в это верю, а ты нет…
– Я тоже верю.
– Тогда почему ты выходишь?
– Потому что…
– Потому что это тяжело? – спросил он. Его голос был полон презрения. – Ты считаешь, что это тяжело? Тебе не нужно все время оглядываться. У тебя есть постель, чтобы спать, и сколько угодно еды. Тебе не нужно слоняться вокруг с взрывчаткой, и тебе не нужно вздрагивать каждый раз, когда ты видишь полицейского, но ты считаешь, что это тяжело.
– Дело не в этом, – возразила она.
– Тогда в чем же?
– Ох, я не знаю, ты меня всю запутал…
– Я сожалею, – сказал он. – Мне это кажется очень простым. Мы должны работать для человечества, потому что нет ничего другого, чем стоило бы заниматься. Что еще есть? Их буржуазный Бог с его громом и молитвами и мелкой завистью? Alle Menschen mussen sterben. Мы все умрем. Абсолютно все. Фу. Погаснем, как свеча. Должно быть оправдание нашего существования, а сохранение человечества человеческим – чертовски хорошее оправдание!
– Не знаю – иногда, когда я смотрю на них в Тодос-Сантосе… Рон, они счастливы. Им там нравится.
Его голос стал тише, но еще более напряженным.
– Счастливы? Конечно, они счастливы. Аристократы обычно счастливы. Но сколько таких зданий может выдержать Земля? И будут еще муравейники, муравейники повсюду – ты как раз рассказала нам об этом канадце. Муравейники в Канаде, муравейники в Мексике, муравейники повсюду в Соединенных Штатах… их необходимо остановить, сейчас, пока они не распространились. И ты это понимаешь.
Я понимаю? – подумала она. – Наверное да.
– Элис, если ты выйдешь из движения сейчас, то ты действительно принесешь зло. Если мы потерпим неудачу, тогда Джимми и Диана действительно погибли зря, совершенно зря, и ты помогла их убить.
Он потянулся через стол и взял ее руку.
– Я понимаю. Это действительно тяжело, быть там внутри, и не видеть своих друзей, постоянно быть настороже. Но держись. Теперь осталось недолго. Добудь нам схему их новой системы защиты. В этот раз мы прикроем это место. Навсегда.
11: ЗАГОВОРЫ
Человеку гораздо легче быть преданным своему клубу, чем своей планете: устав клуба короче, и он лично знаком с другими членами.
Экран телевизора Тони Рэнда занимал большую часть стены. Он был достаточно большой, чтобы смотреть повторные показы «Космической одиссеи 2001 года», которую в подли