Монтегю перевел взгляд с меня на огонь, его взгляд горел фантазиями. Он был доволен, что я спросила, откинулся назад, положив ноги на низкий столик перед нами, и поднес к губам маленький бокал с янтарным ликером. Он отпил глоток и налил еще.
История разворачивалась плавно, будто он рассказывал ее в самых темных уголках своего сознания сотни раз, в чем я не сомневалась. История, в которой поровну горечи и гордости. Он хотел, чтобы я услышала именно это – рассказ о победе его хитрости и терпения, но существовала и другая часть истории, которую, как знала, он не хотел мне раскрывать. О его мучительной потребности. Она бурлила в нем.
Презрение. Теперь знала, почему он сказал, что понимает меня. Презрение было удушающей лозой, обвивавшей его. Я слушала, кивая, даже когда меня бросало в дрожь от осознания глубины его зависти. Ее корни уходили глубже, чем ожидала. План формировался в его голове с двенадцати лет и с течением времени менялся. Став для него навязчивой идеей. На одиннадцать лет.
– Вы были еще ребенком, – сказала я, стараясь не показаться шокированной.
– Успешные планы требуют времени, – ответил он. – Конечно, не мог осуществить ни один замысел, пока мой отец был королем, но всегда знал, что однажды Дозор Тора, биржа, все это будет моим, но не мог ничего сделать, пока мой отец не умер.
– Вы убили…
– Своего отца? Нет. Просто повезло. Так понял, что боги не хотели, чтобы я ждал. Они желали, чтобы все принадлежало мне, а когда встретил Бофорта, осознал, что боги ждут от меня большего.
Боги благоволили Монтегю? Какая удача для него. Сомневалась, что он сам в это верит, но ему требовалось создать иллюзию своей правоты, абсолютной истинности своего плана. Если бы он повторил свою историю достаточно раз, она превратилась бы в правду.
– Вы уже правите Эйсландией, и у вас есть крепость в Парсусе. Разве этого недостаточно?
Он усмехнулся.
– Крепость – смелое слово для небольшого дома со сквозняками. Тебе не довелось побывать в Парсусе, верно?
– Нет.
Он рассказал, что его отец распределял свое время между тремя фермами, которыми Монтегю владели на протяжении многих поколений: одна в Парсусе и две на возвышенностях недалеко от Хеллсмауса, где разводили овец и выращивали сельскохозяйственные культуры. Эти три хозяйства едва позволяли прокормиться и платить немногим наемным рабочим. Скудные налоги, которые собирал его отец, шли на оплату небольшого штата чиновников, а казна всегда была пустой. Я спросила о его матери, и он ответил, что никогда не знал ее – она умерла, когда он был еще ребенком. В доме жили только он, его отец и несколько рабочих, которые приходили и уходили. Такая одинокая жизнь.
– А потом, когда мне было двенадцать, я вместе с отцом посетил биржу Белленджеров. Тогда там собиралось гораздо меньше народу, в основном фермеры, но для меня она все равно казалась огромной. Я стоял с широко раскрытыми глазами. – Его ноздри раздувались, будто собственная наивность раздражала его. Он выпил еще. Неужели он высмеял себя? Зеленого юнца, изображавшего короля? – Я никогда не видел столько торговцев и столько товаров в одном месте. Каждый уголок наполняли шум, еда и возможности. Воздух трещал. Я не мог поверить. Весь мир был у каждого под рукой – кроме, разве что, короля и его сына.
Карсен Белленджер проводил экскурсию для моего отца. Я шел позади, вместе с другими Белленджерами. Джейсу в то время было семь или восемь, сопляк, который даже не знал, сколько у него возможностей. Карсен долго рассказывал об истории Белленджеров, пытаясь убедить моего отца, что они были первой семьей Эйсландии, приехавшей сюда задолго до Монтегю. Мой отец попросил показать ему хранилище со всей историей, написанной там, и знаешь, что Карсен сказал?
Монтегю сделал паузу, его губы искривились.
– Нет. Он сказал «нет». Это только для семьи. Он отказал правящему монарху Эйсландии, не извинившись и даже глазом не моргнув.
Он повторил слово «нет» тихо, но я услышала гнев.
– А знаешь, что потом сделал мой отец?
Я понимала, что могу не отвечать. Это история, которую Монтегю проживал снова и снова. Ответ вертелся у него на языке.
– Ничего, – наконец сказал он. – Мой отец абсолютно ничего не сделал. Он купил семена и скот, за которым мы приехали, и мы отправились обратно, две коровы шли позади нас. Я сгорал от стыда всю дорогу домой и решил, что не буду фермером, как отец. Не буду натирать мозоли на руках мотыгой или гнуть спину за плугом, а главное, не буду терпеть неуважение подчиненных.
Когда мы вернулись домой, стыд переполнял меня, и я накричал на отца и назвал глупым фермером. И знаешь, что он сделал?
Я покачала головой.
– Как обычно. Ничего. – Он поморщился и выпил ликера, затем взял графин и налил еще. – В тот день я решил, что не буду таким, как он, человеком, который был героем всех шуток в королевстве, королем, которого никто не слушал. Ты хоть представляешь, как тяжело было слышать от подданных, что они должны сначала посоветоваться с патри, когда я отдавал им приказы? Мои магистраты в Хеллсмаусе подчинялись Карсену Белленджеру, а потом Джейсу. Я не собирался становиться ничтожным правителем.
– Фермерство – почетная профессия. У Белленджеров есть фермы.
– У Белленджеров были фермы, – поправил он. – У Белленджеров было все, но теперь это мое, как и должно. Три поколения назад допустили ошибку. В мое королевство должны были войти биржа и Дозор Тора. Тогда, возможно, мой отец стал бы настоящим королем, которым можно гордиться. Я буду именно таким. Величайшим правителем, которого когда-либо знал мир. Когда у меня родится сын, он станет гордиться своим отцом, а я получу уважение, которого всегда заслуживали Монтегю, – от всех королевств.
У меня перехватило дыхание. То, как он это сказал, как стиснул челюсти, как исчезла алкогольная дымка и его глаза остекленели – напомнило мне о ком-то другом.
Я вспомнила, как стояла на краю площади Блэкстоун, спрятавшись в тени, и слушала речь Комизара, который собирал силы для своей растущей армии.
«Все, – кричал он. Его голос был сильным и, казалось, достигал гор. – Все королевства склонят колени перед Вендой – или будут уничтожены».
Мне было десять, и к тому времени у меня уже выработался иммунитет к чванливым речам – за исключением речи Комизара. Его слова содержали леденящее душу обещание, не похожее ни на чьи другие. Некоторые считали его богом. Я же считала демоном. Я помнила, как все глубже уходила в тень, словно он мог заметить меня издалека, словно у него была особая сила, и, пожалуй, даже сейчас все еще сомневалась, имелась ли она у него.
Все. Вот что я услышала в голосе Монтегю.
Его голод был велик. Одиннадцать лет. Так велик, что король был готов использовать детей в качестве щита и вешать невинных людей, чтобы добиться повиновения. Готов платить охотникам за людьми, чтобы те крали его же граждан. Готов убить законного правителя Хеллсмауса и конфисковать его владения. Сколько всего он мог сделать, о чем я даже не догадывалась?
Представь, какие это возможности.
Я боялась их.
Его ноги опустились со стола на пол, и он резко поднялся.
– Уже поздно, – сказал он. – Тебе пора идти. Завтра рано выезжаем.
Меня застигло врасплох его внезапное решение, и я удивилась, как уверенно он стоял, не качаясь и не спотыкаясь. Он совсем не выглядел пьяным.
– Конечно, ваше вели…
Он взял меня за запястье и медленно притянул к себе, решительно и уверенно.
– Ты хочешь поцеловать меня? Сравнить патри с королем? Посмотрим, останешься ли ты довольна поцелуем? – спросил он.
Я уставилась на него, ища ответ. Думала, его мысли будут заняты пропавшими бумагами и моим предчувствием, а не такими пустяками, как поцелуи, но, услышав, как долго он планировал это вторжение, я догадалась, что, возможно, когда дело касалось Белленджеров, особенно патри, для короля не существовало пустяков. Я тщательно взвесила ответ, зная, что «нет» может привести его в ярость, а слишком поспешное «да» – вызвать подозрения и заставить думать, что я использую его так же, как использовала Джейса. А он очень хотел, чтобы я оценивала его иначе, чем Джейса, ведь он был королем, а значит, лучше, умнее. Он должен превзойти патри, которого я отвергла, патри, который хотел меня. Моя заминка заставила его пальцы крепче сжаться на моем запястье.
Я моргнула, словно смущаясь.
– Признаюсь, мне любопытно.
– Конечно, любопытно.
Другая его рука скользнула мне за спину, и он притянул меня ближе, наклонив лицо к моему, но прежде, чем наши губы встретились, я вырвалась и отступила назад.
– Любопытно, – твердо сказала я, – но отношусь к этому с опаской.
Я сжала руки и запнулась.
– Не буду отрицать, что испытываю сильное влечение, но… – Покачала головой. – Не уверена, что именно хочу сказать. Но видела, как женщины кружат вокруг вас. Не хочу быть одной из них. Не хочу… – Я задохнулась и посмотрела на него словно в ужасе. – Дело не в том, что… Уверена, ваши поцелуи более чем достойны, и признаю, задумывалась о них, но хочу большего, чем… – Я сделала длинный, дрожащий вдох. – Нужно остановиться. Боюсь, что все выходит совсем не так, как задумала. Могу я подумать до утра?
Он долго смотрел на меня.
– Ты хочешь большего, чем то, что у тебя было с патри. Чего-то настоящего.
Я моргнула, уверенная, что он слышит, как бешено колотится мое сердце.
– Я поступаю глупо?
Конечно нет. Потому что король более достоин. Более красив. Лучший во всем.
Мои слова имели смысл.
Слабая улыбка озарила его глаза.
– Иди. Хорошо выспись. Мы продолжим этот разговор утром.
Он отпустил меня, чтобы я вернулась в свою комнату. Без сопровождения.
Ведь я призналась в сильном влечении к нему. Хотела большего, чем то, что у меня было с патри, и, при всей моей напускной строгости, король представил, что я даже покраснела, когда делала признание. Я явно достаточно надежный человек, чтобы вернуться в свою комнату одной. Завтра мы с ним будем вместе. Я хотела его, в конце концов. Как и должно быть.