Оказалось, Вильгельм Конрад… не уважает русского царя, и вообще, либерал и вольнодумец. Шутить не любит, интересов два – наука и семья. Короче, мое письмо могло привести совсем не к тем результатам, на которые надеялся. Но делать нечего, идти надо. Разрулим на месте, если что. Явочным, так сказать, порядком.
Герр ректор встречал меня на ступенях университета. По крайней мере, выглядело это именно так – он стоял, я подходил. Очень похож на канонические портреты: окладистая борода, густые брови, суровый взгляд. Студенты на экзамен без подгузников вряд ли заходят.
Когда я приблизился на минимально возможное расстояние, то оказался в позе смиренного просителя: учитывая три ступеньки, взгляд мой упирался в пупок физика, а потому я должен был задирать голову. А ведь видел, гад, что иду прямо к нему, но даже шага навстречу не сделал. Я снял шляпу и произнес:
– Герр Рёнтген, разрешите представиться: профессор Московского университета Баталов, доктор медицины. Я писал вам с просьбой о встрече.
Даже «здрасьте» не сказал, посмотрел как на таракана и процедил:
– У меня, господин профессор, нет времени на бесполезные встречи. Жаль, что вы потратили своё.
Интересно, если я ему сейчас в глаз дам, это не скажется на предстоящем открытии? Заметит он свечение нужной фигни? Таких напыщенных козлов, преисполненных чувством собственного величия, редко удается встретить.
И что теперь делать?
Глава 22
Как пелось в одной песенке мультфильма про Айболита:
Ходы кривые роет
Подземный умный крот.
Нормальные герои
Всегда идут в обход!
Я решил стать умным кротом и не лезть на рожон. Не хочет Вильгельм Конрад Рёнтген сейчас со мной общаться? Пойдем в обход. Ничего страшного не случилось. Если подумать трезво, я порой нежеланных просителей и попрохладнее встречал. Так что мироздание мне просто вернуло бумерангом собственные поступки.
Потеряю ли я что-то, если так и не получится присутствовать при совершении открытия? Да ни грамма, поездка, можно сказать, туристическая. К декабрю уже сделают первую рентгенограмму, потерпеть чуть больше месяца. Но я хочу побыстрее. Что бы ни думал об этом Рёнтген, а сразу сделаю. Вот даже выпячивать свое первенство не буду, когда притащу аппарат в Россию. Мне просто надо присутствовать при этом. Это как если бы у поклонника живописи появилась возможность посмотреть, как Рембрандт «Ночной дозор» заканчивает.
Я вернулся в гостиницу, наконец позанимался ушу и пообедал. После чего прилег вздремнуть. А тут приносят записочку. Так, мол, и так, господин Рёнтген готов встретиться со мной в шесть часов.
Разумеется, я сидел в приемной ученого уже в пять сорок пять. И ровно в шесть меня запустили в кабинет, который был очень скромно отделан. Никаких дубовых панелей, кадок с пальмами, как сейчас принято. Много книжных полок, стол, два стула для посетителей.
– Я узнал, что вы буквально спасли жизнь большому меценату нашего университета Гансу Хоффману.
Ректор вышел из-за стола, приязненно улыбнулся. Пожал руку. Сама любезность, будто несколько часов назад не он, а его двойник меня отшивал, указывая направление желаемого движения.
– Ну это преувеличение про жизнь, – опешил я. – Просто обезболил.
– Зер геэртэ херр! Моя благодарность не знает границ. Если бы с Гансом что-то случилось, финансирование столь важных экспериментов было бы прекращено. Не мне вам рассказывать, как иногда бывает…
Так и сказал, «зер геэртэ херр». Включил, значит, в круг общения, засранец. А Хоффман, выходит, отгружает помощь университету. Любопытно. В будущем это станет общепринятой практикой. Богачи через эндаументы будут массово отмывать деньги, уходить от налогов…
– Как вы узнали, где я поселился?
– У нас в городе одна-единственная приличная гостиница, где мог бы остановиться профессор Московского университета, – хохотнул Рёнтген. – И именно в ней также проживает бедняга Хоффман.
– Ясно. Кстати, об экспериментах, – подобрался я. – Нельзя ли поприсутствовать? Обещаю, даже дышать через раз буду. В гимназии увлекался этой наукой, долго думал, на кого учиться. Победила медицина, но старая любовь не ржавеет.
– Почему бы и нет? – пожал плечами ученый – Мы сейчас исследуем реакцию солей бария на ток…
Дальше Рёнтген начал долго и муторно рассказывать про свои опыты, понимал я с третьего на пятое – моему немецкому банально не хватало специфического вокабуляра. У любого круга специалистов есть свой птичий язык, непонятный непосвященным. Добавляем иностранную речь, непривычные и устаревшие термины, и готово: слушатель уже борется с искушением изобразить взгляд барана на новые ворота. Но даже плохое кончается. А ради вечернего шоу восьмого ноября я готов был слушать рассуждения о физике долго. Кстати, лектор из Рёнтгена очень опасный. Рассказывает он тихим голосом, почти без интонаций. Сколько чашек кофе заливают в себя его студенты? Думаю, они делают неплохую кассу какой-нибудь близлежащей кофейне.
Подозреваю, что значение важности банкира очень трудно переоценить. Потому что учтивость достигла невиданных высот: Рёнтген заговорил о моих собственных изысканиях. Я коротко рассказал о стрептоциде, группах крови и операции на открытом сердце. Оказалось, что Вильгельм Конрад, вернее, его любезная супруга Анна Берта, успешно лечилась волшебным русским порошком. А я ведь думал воздействовать через нее, если напрямую не получится.
Расстались мы очень тепло. Меня даже чаем угостили. Договорились на завтрашний вечер. Раньше лекции, семинары и ректорская рутина. Только мощная сила воли удержала меня от торжествующего вопля, сопровождающего ритуальный праздничный танец дикаря племени тумба-юмба. Я сделал это!
Заниматься на следующий день больше ничем у меня не получалось. Общая приподнятость настроения не давала. Будто подросток, добившийся долгожданной взаимности от предмета своего обожания, я хотел поделиться радостью с окружающими. Только осознание, что всем остальным это крайне неинтересно, затыкало мне рот. Один Кузьма заметил радостные пробежки по номеру и прыжки с кровати, но сделал ошибочный вывод, что мне удалось втюхать местному университету нечто малопонятное и бесполезное, заработав при этом кучу деньжищ. Это привело к новому приступу хандры у моего слуги, потому что мечты о волшебной таблетке, которая убьет другое чудо и позволит пьянствовать, как это и предначертано божьей волей всем нормальным людям, никуда не делись.
Чтобы подогнать время, пошел прогуляться. Опять наткнулся на говорливого пейзажиста и постоял возле него, выслушивая очередную порцию местных хроник. Уступил настоятельной рекомендации и профланировал до той самой епископской резиденции, которую строили сорок лет. От нечего делать начал представлять, сколько же народу там работает и чем они занимаются. Потому что здание хоть и пониже нашего Зимнего, но вряд ли сильно короче.
После этого решил отобедать. Пока закажу, дождусь, поем неспешно, так и час икс наступит. Но повернувшись спиной к садово-парковому ансамблю, чуть не сбил с ног прогуливающуюся вдоль ограды барышню с зеленым зонтиком. Ба, да это Агнесс, красотка, строившая мне глазки в приемном покое местной больницы. Я тут же извинился и поддержал ее за локоть, хоть в этом уже и не было никакой нужды.
– Фройляйн Агнесс? – приподнял я котелок.
И если мою улыбку от уха до уха я объяснить мог, то почему девушка так обрадовалась, понять не получалось. Что у нас было? Наилегчайший флирт на ее работе? Помилуйте, да любой нормальный мужчина, увидев такое чудо, начнет плоско шутить, лихо подкручивая ус. На одних инстинктах, без участия коры головного мозга. К симпатичной медсестричке за смену сто человек подкатывает. А с учетом неимоверной концентрации студентов в Вюрцбурге удивляюсь, почему Агнесс одна, а не в сопровождении небольшой армии поклонников.
– Герр Баталофф, – исполнила она книксен. – А в нашей больнице только о вас разговоры идут. Как замечательно вы избавили от страданий этого несчастного герра Хоффмана! Он так кричал раньше, а тут раз – и прошло всё. Камень вышел, распался на мелкие кусочки. И хорошо, а то слишком уж он большой был, натворил бы бед! Да что же мы стоим? Еще епископ подумает, что мы замышляем что-то плохое, – засмеялась она.
Боже, какая улыбка, какие белоснежные зубки и коралловые губки бантиком!
– Проводите меня, пожалуйста. У вас есть время? Я вышла прогуляться после обеда, так что мы можем пойти куда вам надо, я совершенно свободна.
Агнесс щебетала почти без перерыва. Впрочем, голос у нее тоже милый, не утомляет. Особенно в сочетании с совсем не арийской внешностью – по крайней мере сейчас в лице нет даже намека на сходство с лошадью. И монументальности романтического реализма, который станет образцом для всех местных всего лет через тридцать с небольшим, тоже не имеется. Она похожа на… Как же эту актрису, которая снималась в «Вавилон-Берлин»? Ну точно, такая же чуть ироничная улыбка, открытый взгляд с легкой хитринкой… Лив Фрис, вспомнил!
Я отвечал, шутил, рассказывал медицинские байки, а она… эх, кто бы меня так понимал…
Надо уходить срочно, пока я окончательно не пал жертвой ее чар. Вот и думай теперь, понравился ли я ей как мужчина или как получатель роялти за стрептоцид? А я, дурень, хвост распушил, статьями хвастался, орденом козырял. Спрашивается: зачем? Впечатлить эту девочку? Вон как прижимается, знаки подает. А я уже начал размышлять, куда бы ее повести, чтобы подробнее обсудить технику блокады семенного канатика. Не слишком ли разгон набрал на первой встрече? К тому же… Блин! Я вытащил свой статусный хронометр, пустив еще щепоть пыли в глаза девушке, и понял, что сегодня – всё.
– Фройляйн Агнесс! Мне очень жаль, но у меня назначена встреча с герром Рёнтгеном. Опаздывать, сами понимаете, никак нельзя. Могу ли я надеяться снова вас увидеть?