И он пообещал комиссару:
— Погоди, еще намылят тебе ж…!..
Повернулся на другой бок и захрапел как ни в чем не бывало.
На следующее утро, проходя мимо Совета, он услышал, как физрук школы жаловался председателю:
— Какой снимок испортили, а?!
— Другой патрет сделай, — сказал председатель.
— А другого нет, — развел руками физрук.
— Как так нет?
— Снимок был в одном экземпляре.
— А сестра его что?
— Перестала писать.
— Почему?
— Кто знает. Может померла…
— Надо было копию снять.
— Кто знал, что такое случится.
Копылову показалось, что председатель недоверчиво, исподлобья покосился в его сторону. И, когда он приблизился, вовсе замолчал. Неспроста это, подумал он. Неспроста.
У него никогда не было доверия к комиссаровой власти. Власть эта завсегда не по-человечески подкатывала к человеку. Наобещает одно — сделает другое. Посулит рай, а на деле рай оборачивается адом. Вся она какая-то с загибами, с вывертами, с выкрутасами. Не знаешь, с какой стороны и куда кольнет, за что уцепится мертвой хваткой. Она еще никого с миром, с богом не отпускала. Надо ухо держать востро.
Но власть все медлила, все тянула, все не брала Копылова. Вконец, что ли, она ослабла? Вконец, что ли, она обессилела?..
Бывало, просыпался он по ночам от малейшего шороха и скрипа. Лежал, охолодев, под толстым одеялом и прислушивался к напряженной тишине, а рука сама тянулась к обрезу под подушкой… Живым не дамся, думал он. Крестился нетвердой рукой и немного успокаивался.
Гнетущее чувство безысходности то накатывало, то снова откатывало. Но он осознанно готовил себя к мысли о близком конце. Правда, в этой жизни его еще удерживал наказ отца, чтобы он позаботился о матери. Однако, она уже давно жила в потустороннем мире: больше разговаривала со своим ненаглядным Лавриком, нежели с сыном Михаилом. Думая о будущем, его более всего волновал сейчас другой вопрос: куда определит его господь бог — в рай или в ад?! Раз Всевышний отвернулся от Копыловых на грешной земле, значит, должен позаботиться о них в загробном мире, размышлял он. Тем более, что последнего Копылова теперь ведь не назовешь клятвопреступником.
В душную грозовую ночь он вздрогнул от комиссарского голоса:
— Копылов, сс-бирайсь!..
В дверях стоял комиссар Никишин с ехидной усмешкой на губах и с пустыми глазницами. А, погасил я кровавый огонь твоих глаз — теперь ты не страшен, подумал Копылов. И спокойно, без всякого внутреннего трепета, сказал: «Щас, погодь…» Хотел осенить себя крестным знамением, но рука уже сама потянулась к обрезу.
Комиссар, поигрывая неразлучным маузером, стоял в дверях и терпеливо ждал. Время нисколько не тронуло его: все такой же молодой и бессмысленно беспощадный, каким запомнился сельчанам в двадцатые. За своей третьей, последней погибелью притащился, между тем соображал Копылов. Ах ты, бес, не хочет без меня оставить землю в покое…
— Щас!.. — повторил Копылов и, прикрывшись одеялом, передернул затвор, и почувствовал, как рванулась рука, но выстрела уже не услышал, — громыхнул гром.
Тяжелый обрез выскользнул из рук и грохнулся на пол — гулко отозвались старые половицы…
1978
Бездомная собака
На первой остановке, на озере Магилор, путники поправили на оленях упряжные ремни и соскребли с полозьев наледь. Троюродный брат Малый Михаил, пряча нож в деревянные ножны на правом боку, долгим взглядом посмотрел на исчезающую в сумерках дорогу, сказал младшему Микуле:
— У Демьяна, наверно, будем ночевать. Еще со Звездой вечерней зари туда успеем.
Микуль отыскал над бледной полоской заката Звезду вечерней зари. Она стояла высоко в небе — не скоро «утонет» за линией горизонта.
— У Демьяна так у Демьяна, — согласился он. — До ночи еще далеко, успеем.
Микуль сразу же вспомнил бревенчатый домик в кругу поседевших сосен, просторный кораль для оленей, глиняную печь на курьих ножках — хлеб там пекут. Амбар и небольшой лабаз — словом, все, что необходимо охотнику в Зимнем Селении. Но то было старое становье Демьяна, которое Микуль видел два-три года назад, когда отец возил его домой на зимние каникулы. Теперь, по слухам, вынудили его покинуть насиженное место — мимо того дома проложили большую машинную дорогу, зимником называется.
— Теперь, он, говорят, перебрался на новое место, — сказал брат Михаил, как бы оправдывая свое решение. — Посмотрим. Раз новое место — там ягель, должно быть, хороший.
Микуль, почистив полозья своей нарты, спрятал нож, согласно кивнул.
— На новом месте хорошо, — поддержал он старшего брата. — Наверно, он уже новый дом умудрился выстроить, Демьян-то…
— Да, он ловкий, расторопный хозяин, — согласился старший. — За одну осень многое может успеть.
Когда олени отдышались и начали глотать снег, а путники взялись за поводья, чтобы тронуться дальше — упряжки догнала пегая собака на трех лапах. Заднюю правую держала на весу. Видно, где-то поранила.
— Бродячая, верно, — предположил Михаил, разглядывая собаку.
— Я еще в поселке приметил ее, — сказал Микуль. — Все время вертелась возле наших упряжек.
— Оленей разгонит, надо обратную дорогу ей показать, — решил Михаил и прикрикнул на нее: — Пэртэшь!..[15]
Собака нехотя, на трех лапах, запрыгала в сторону поселка.
— На трех лапах теперь не догонит, — заметил Микуль.
— Да, на озерах дорога хорошая, быстро будем ехать.
— Отстанет… И куда ей за незнакомыми людьми?
— Пэртэшь! — еще раз крикнул Михаил и погрозил ей хореем. — Я ей хорей показал — теперь не захочет за нами.
Помолчали.
— Надоели эти бродячие псы, — проговорил старший. — Не дают покоя ни оленям, ни людям. Развелось их, бездомных. Раньше такого не было.
Путники тронули упряжки.
Нартовая дорога на две равные половины разрезала белую чашу озера Магилор. Слева, на бору между озером и большой рекой Аган, сиял огнями вполнеба недавно основанный поселок нефтеразведчиков. Шумный, бесшабашный, грохочущий железом и машинами, не знающий покоя ни днем, ни ночью. Отсюда машинная дорога по борам-беломошникам уходит вверх и вниз вдоль реки. В Верховье, мимо тихой деревушки охотников, идет к новой, только появившейся базе геологов. В низовье, мимо зимних охотничьих селений, тянется до самого города на обском берегу. Бурный и неумолкающий зимник оживает сразу же вскоре после ледостава и замирает весной перед самым ледоходом. Тихая нартовая колея сторонится зимника, петляет по болотам и озерам, бежит вдоль ключей и ручьев. Но сколько бы они ни разбегались и ни отворачивались друг от друга, все равно пересекаются, все равно встречаются. Такова жизнь, без этого невозможно.
Микуль перевел взгляд с огней поселка на Звезду вечерней зари. Они ехали в сторону заката, и Звезда висела над рогами правого пристяжного оленя.
Звезда напомнила о наступающей ночи, о ночлеге у Демьяна, о его брошенном селении на машинной дороге, о бродячей собаке, что на трех лапах неохотно поплелась назад. Поплелась, хотя ей вовсе не хотелось возвращаться, но люди заставили.
И пошли мысли по цепочке. Закат, Звезда вечерней зари, Демьян, машины-геологи, бродячая собака. И снова упряжка, бегущая на закат. «Тонущая» звезда на рогах правого пристяжного. Снег слева и снег справа. Скрипящий снег под полозьями нарты. И вечерние думы о том, что ни в чем нет начала и нет конца. Хотя закат и Звезда вечерней зари напоминают об уходе еще одного прожитого дня…
Проехали озеро Магилор, затем болото с узкими сосновыми гривками. И другое большое озеро Пилтэнглор. Микуль так и сяк вертел это название, но все же перевел на русский язык — «Озеро С Попутчиком», так вроде, бы получается.
На середине озера встретились с вертолетом. Тот, мигая в темноте кровавым глазком, шел на посадку к нефтеразведчикам. Охотников он, конечно, вряд ли заметил. С высоты они казались просто букашками, а не людьми.
Возле берега вторая от деревни остановка. Соскочили с нарт, потоптались, разминая затекшие ноги. Назад оглянулись — не скачет ли трехлапая бродячая собака.
— Отстала, — сказал старший. — Вернулась в деревню.
Олени отдышались, и упряжки тронулись в путь. Миновали неширокое болото, после него в приречном горельнике пересекли машинную дорогу, потом реку Ягурьях и въехали в сосновый бор. В глубине бора стояло зимовье, где жили дальние родственники братьев: две вдовы с детьми и древний дед Никита со старухой. Решили у них чай попить и погреться. А там останется один перегон до Демьяна — все ближе к дому, завтра со светом доедут до своего селения.
Под скрип полозьев Микулю припомнилось детство. Отца назначили пастухом в одну бригаду с Демьяном, пасли колхозных оленей в верховье реки Ампуты. Демьяна, помнится, считали тогда человеком нрава крутого, резкого. Но, однако, бригадные мальчишки любили его. Он был единственный, кто охотно мастерил им луки и стрелы. Это такая радость! Микуль до сих пор не забыл, как бегал с луком его работы.
Вот и зимовье — послышался лай собак.
Братья поставили упряжки внутри кораля, возле входа в дом. Отряхнули снег с кисов и вошли в зимовье. Со всеми, включая и детей, поздоровались за руку. А старшая хозяйка Матрена поцеловала их в щеку, улыбаясь, приветствовала нараспев:
— А-а, мои бобровые братья, здравствуйте! Давно не виделись!..
Она вышла замуж за охотника Лосиного рода, а родилась в роду Бобра — братьям приходилась сестрой. Она сразу же повесила чайник над огнем чувала, потом поставила гостям столик с едой и стала расспрашивать о новостях в верховье и низовье реки. На правах старшего говорил в основном брат Михаил. Но после Матрена обратилась и к Микулю. Ее многое интересовало. Почему он, окончив школу, не поехал учиться? Нравится ли ему на охоте? Удачны ли начальные дни первозимья? Как поживает отец, здоров ли? И Микуль, как и подобает охотнику, немногословно и степенно отвечал на ее вопросы.