ел и сказал, что заживет, просто чем-то уколола. А потом долго в задумчивости глядел на нее и молчал. А собака все повизгивала и дрожала от холода.
Наконец Демьян сказал:
— Пусть живет.
И, взглянув на охотников, пояснил:
— Греха на ней нет, оленей она не гоняла — как безвинную порешишь?.. Пусть живет, бездомная…
— Да, может быть, и на зверя-птицу хороша будет, — добавил Микуль.
— Жить тебе, Пришитая Голова, — улыбнулся и Михаил. — Обрела ты теперь дом.
Демьян отвязал собаку и повел за кораль, где возле шалашиков-конур из хвои и ветвей сидели три его пса и внимательно наблюдали, как хозяин ведет им четвертого друга. Потом он сходил в палатку, вернулся с небольшим пуком порыжевшей травы, и аккуратно, по-хозяйски, подстелил собаке, чтобы ей было теплее…
Гости выпили предотъездный чай и тронули упряжки.
Микуль глянул назад. Демьян возился у своей нарты — собирался на Приягурьяхское болото настораживать песцовые капканы. Звезда утренней зари, словно холодная капля, висела прямо над его головой…
1979
Божье Послание
На рассвете я вышел во двор. И на чистом снегу увидел бумагу. Ночью выпала пороша — на нем ни следочка, ни царапинки. Кругом тишина. Деревня еще не встала… Постоял над бумагой. Думаю: откуда взялась? Кто принес? Не с неба же, подумал, свалилась?.. Ну, постоял с такими думами, потом поднял бумагу, развернул ее. Там что-то написано. А что — читать не умею. Думаю, пойду, жене и дочке покажу. Не случайно же бумага попала в мой двор.
С бумагой в руках вернулся в дом.
— Вот, — говорю, — жена, бумагу во дворе нашел. Прочти, что там написано. Что это за бумага?
Жена прочитала бумагу и заплакала.
Дочь прочитала бумагу — и тоже заплакала.
Обе плачут.
Я стою, молчу.
Потом говорю им:
— Скажите, какую весть эта бумага принесла. Скажите, как бы тяжела ни была эта весть…
Жена сквозь слезы говорит:
— Верховный Бог тебе Послание послал, чтобы ты на войну пошел…
И дочка сквозь слезы подтверждает:
— Да, это Божье Послание, чтобы ты на войну пошел…
И все плачут.
Я говорю им:
— Женушка моя, не плачь!.. Доченька моя, не плачь!.. Что Бог задумал — того не миновать…
Все плачут, никак не уймутся.
Говорю им:
— Не плачьте. Может, все обойдется. Пока живется — надо жить…
Жена с дочкой вроде бы немного успокоились, выплакали свои слезы.
Я забрал у них Божье Послание.
Весть о войне уже давно прошла по всей Оби. Но до нашей деревни война еще не добралась. Я жил как все люди. Была зима. И я занимался зимними делами. В тайгу ходил на охоту. На озера и реки ездил на рыбалку.
Неторопливо шло время. Нарождались и умирали небесные Луны. Разные слухи о войне приходили и уходили. Война по Иртышу спустилась до Оби, двинулась по ней вниз, а потом повернула вверх по реке. Война незванной гостьей заходила во многие селения, заглядывала во многие большие и малые притоки. В нашу Сторону шла война. И я однажды почувствовал, что хочу идти на войну. Желание такое родилось. Во мне какой-то зуд появился — на войну, на войну.
Ну, живу. Что тут делать? Не бежать же мне из дому, искать войну…
Так вот живу.
По слухам, война все ближе и ближе подбиралась к нам.
И вот однажды в нашу деревню красные пришли. Говорят мне красные:
— С нами на войну иди, Липецкий.
Я говорю:
— Винтовку мне дайте. У меня винтовки нет.
Красные отвечают:
— Винтовок у нас нет для тебя.
Я руками развел, говорю:
— Не пойду же я воевать с одними кулаками.
— Верно, — говорят красные. — С одними кулаками много не навоюешь.
— Значит, не судьба мне с вами, — говорю я.
Не стали красные настаивать, ушли.
Прошли дни. Может, недели. Деревню заняли белые. Говорят мне белые:
— С ними на войну иди, Липецкий.
Я им то же говорю, что и красным говорил.
— Винтовку мне дайте, — говорю. — У меня винтовки нет.
Белые отвечают:
— Винтовку тебе дадим. И коня боевого дадим.
И точно. Винтовку дали. Коня дали. Саблю дали.
Так я военным человеком стал. Так я пошел воевать за белых. Так я встал на сторону Белого Царя, а не Красного.
Подумал: значит, так моему Богу угодно.
Белый командир мне говорит:
— Нам известно, ты, Леня Липецкий, охотник. Верно ли это?
— Да, — говорю, — охотник.
— Здешние места — дороги-реки — хорошо знаешь?
— Как охотнику не знать, — отвечаю я. — Конечно, знаю.
— За нами красные идут, — говорит командир. — На некоторое время задержать их нужно, дорогу им закрыть надо…
Я молчу, слушаю.
— Сможешь это сделать? — спрашивает командир.
Я подумал, потом говорю:
— Если надо — дорогу им закрою.
— Хорошо, — сказал командир. — Это будет твое первое дело. Вот тебе четыре солдата — ты над ними главный. Посмотрим, на что ты способен…
Я говорю:
— Нет, так дело не пойдет.
— Что тебе не нравится? — спрашивает командир.
Я говорю:
— Дело непростое — закрыть дорогу целому войску.
— Знаю, — говорит командир. — Скажи, что тебе еще нужно? Мало четырех солдат? Но больше дать не могу…
Я отвечаю:
— Достаточно четырех, если я их сам выберу.
— Хорошо, — согласился командир. — Быть по-твоему.
И я сам отобрал четырех солдат.
На войне важно, кто рядом с тобой, кто слева и справа.
Красных со стороны Сургута-города ждали. Зимник вдоль Оби по луговине идет. Недалеко от Ваты, нашей деревни, дорога в лес входит. Там грива есть. На этой гриве хороший лес растет. Вот там я и решил закрыть дорогу.
Дело было к весне, в пору наста. Так вот, на гриве, на расстоянии верной пули от дороги цепочкой посадил своих солдат. Каждому сам выбрал место. Каждому за сырым толстым деревом пробили наст и выкопали в снегу яму — окопчик по-военному. Потом каждому солдату срубили сухую жердину. Солдат держит комель возле себя, а на вершинку, что в стороне, каждый надел свою шапку. Устроили так, чтобы шапки просматривались с дороги. Самих солдат не видно, а шапки на виду.
Говорю солдатам:
— Выстрелите — за жердинку шапку шевельните. Выстрелите — шевельните. Пусть противник по пустым шапкам стреляет.
Такую вот хитрость придумали.
— Напрасно, — говорю солдатам, — не высовывайтесь из-за дерева, будьте осторожны.
Сам я расположился с краю, в стороне Ваты, где должна быть голова войска. Условились так: я закрываю дорогу спереди, а крайний солдат в цепи, что в стороне Сургута, отрезает путь назад. Он стреляет только после моего выстрела.
Так вот устроились, ждем.
Наконец показались красные.
И, когда они все выехали в лес и головные сани поравнялись со мной, я выстрелил в коня. Конь упал. Отряд встал. Дорога вперед закрыта. Зимник на гриве узкий, никак сани с убитым конем не объедешь.
Почти одновременно со мной выстрелил и крайний в цепи солдат. Он убил коня на последних санях. Значит, закрыл путь назад. Теперь противнику нет хода ни туда, ни сюда.
Тут послышались выстрелы по всей цепи моих солдат. А дорога пока молчала, не стреляла.
Смотрю, на головных санях с убитым конем вскочил командир, повернулся назад, что-то кричит. Потом взмахнул наганом — и начал палить в мою сторону. Пуля просвистела мимо меня. И я услышал, как она ударилась о дерево позади меня. Другая пуля срикошетила с лесины, под которой я лежал. И тогда я сделал второй выстрел — командир упал на сани.
На дороге поднялась суматоха. Шум, крики, беготня. Раздавались одиночные выстрелы. Видно, еще не могли опомниться от неожиданности.
Я еще раз выстрелил и шевельнул шапку на жердинке. Слышу, мои солдаты стреляют.
Наконец дорога открыла стрельбу по лесу. Свистели пули. Тут и там они шмякались о деревья. Тут и там сыпались на снег срезанные пулями ветки.
Красные затаились на дороге: укрылись за санями, за трупами убитых лошадей и постреливали оттуда. В лес они не пошли. Не пошли потому, что не знали, сколько нас сидит в снежных окопах. Много или мало? Одолеть нас или не одолеть?
И когда перестрелка стала стихать и становилась уже бесполезной, я подал своим сигнал. И мы по насту побежали в глубину леса.
Красные увидели, что мы убегаем и нас мало, пустились за нами в погоню. А нам этого и нужно было.
Мы впятером быстро добежали до большого оврага, у которого лесная грива круто обрывалась. Спрыгнули в овраг и затаились под обрывом на заранее приготовленных местах. Овраг я тоже высмотрел загодя. Весной по нему текли талые воды. Но сейчас дно было сухим. И из-под обрыва он хорошо просматривался и простреливался.
Так, значит, добежали мы до оврага и каждый занял свое место под обрывом. Красные, бежавшие за нами, стали сваливаться на наши головы. Выскочили они из леса — смотрят, никого нет. И кинулись дальше через овраг. А тут наши пули… Удобная была у нас позиция. Сверху, над головой, пласт земли, поддерживаемый корневищами деревьев. С боков — берег оврага, подходов нет. Спереди — простреливаемое пространство. Никак не подберешься. Кроме того, наши места так были расположены, что каждый солдат охранял соседа справа и слева, чтобы ни на одного не могли напасть.
Поняли красные — нас не взять. Отступили. В хвосте санного поезда они скинули на обочину убитую лошадь вместе с санями, развернулись и, кто остался жив, ускакали обратно в сторону Сургута.
Оставили они пятьдесят убитых.
Вначале я вроде бы обрадовался победе. Радовался тому, что я остался жив. Что остались живы мои солдаты. Что я закрыл дорогу. Но чем больше я видел убитых, тем тоскливее мне становилось тогда. Сегодня здесь мы побили их. Возможно, в другом месте они побили нас. И я понял: победы нет. И поэтому, стало быть, нет и победителей. Белые — русские. И красные — русские. Белые — остяки. И красные — остяки. И все они — люди!..
И за что мы друг друга убиваем?! За что?!