Как раз это время выпаса сейчас наступило.
Что в эту пору делают пастухи? Да дел всегда невпроворот! Через каждую неделю-другую делаем дальние обходы пастбищ. Смотрим, не отбились ли за его пределы большие группы оленей. Если есть таковые, заворачиваем обратно, пригоняем домой. И второе важное дело — ремонтируем старые и мастерим новые нарты, готовимся к осени и зиме. Пастух без нарты — это как охотник без ружья. А за год столько ездовых и грузовых нарт изнашивается и ломается, что к концу лета не знаешь, с чего начать. Тут за полтора-два подснежных месяца каждый пастух должен поставить на ноги — точнее, на копылья — весь свой аргиш. Иначе по первоснежью вместе с семьей останешься на первом же брошенном становье. Поэтому все свободные дни либо латаешь упряжь, либо по берегам речек выискиваешь кремневые лесины на полозья. За два-три каслания по весеннему насту нартовые полозья начисто «сгорают». Вот и ходишь, в поисках дерева покрепче, если весной какие-нибудь нашлепки не успел приспособить на полозья.
Выкурил он папиросу, схоронил окурок в песок — и мы двинулись дальше.
— По чьей земле, Осип, идем? — спрашивает.
— По земле рода Казамкиных, — отвечаю.
— Они не против колхозного стада?
— Кто их станет спрашивать?
— Да, пожалуй…
— Все здесь принадлежит колхозу. Так считается.
Помолчал мой спутник, потом спросил:
— А твоя земля где, Осип?
— Моя земля тоже теперь стала колхозной.
— Далеко она отсюда?
— Река Ягурьях была землей рода Сардаковых[25], — сказал я.
— Это вниз по Агану?
— Да, правый приток. Сразу за поселком, за Варьеганом, где контора нашего колхоза.
Оба замолкаем. Идем дальше.
Сосновый бор.
Горячее солнце.
Жужжанье паутов.
Писк комаров.
Оленьи тропы, оленьи следы.
Полуденный чай не стали варить. Из дома вышли поздно, почти к середине дня. Решил, что напарник мой выдержит без еды до вечера. Лишняя остановка — лишняя трата времени. Подумал, если он хорошо пойдет, может быть, удастся обойти большую часть пастбищ. Коль уж приспичит, очень захочет есть — так напомнит про обед, не маленький. Но все идет, молчит про еду — значит, еще терпит.
Миновали бор Узорчатого Яра, на котором расположены зимние и летние селения основной ветви рода Казамкиных. У главы рода много имен, рассказывал я своему спутнику. Ханты зовут его и Чач-ики, и Данива-ики, и Коски Отец — это по имени старшего сына. Русские кличут его дедом Василием, это его русское имя. Белая голова, белая борода. Сколько ему лет — он, пожалуй, и сам не знает. В Летнем Селении[26]он, бывало, с трубкой в зубах усядется на крутояре возле дома и подолгу смотрит на медленные воды Агана. Возможно, Старший Казамкин вспоминал рассказы о том времени, когда его предки пришли сюда, в верховье Агана с далекого Казыма, правого притока Нижней Оби. Пришли и обосновались тут в пустынном в ту пору верховье реки. Ведь на среднем и нижнем течении тогда уже жили другие роды. Если спускаться вниз, то после Казамкиных пойдут Сардаковы, Айпины, Лейковы, Тылчины, снова Айпины, Тырлины, Покачевы, Епаркины, вторые Тырлины, снова Покачевы, потом Лисмановы — а там и устье Агана.
Почему яр называется Узорчатым? Старший объяснял все очень просто. Он указывал рукой на нижнюю оконечность яра, на самый высокий угор, поросший соснами: посмотрите там и все поймете. И вправду, под соснами, на белоягельном бору лежат причудливые узоры из белейшего песка. Будто давным-давно, в незапамятные времена, их вырезала искусная мастерица из камуса белого оленя. Отсюда, и пошли названия: Узорчатый Яр, Узорчатого Яра Селение и еще одно имя Старшего — Узорчатого Яра Старик.
Почему у Старшего столько имен? Он считался в свое время довольно сильным шаманом, а всякого шамана не принято часто называть прямым именем. Вот откуда у него много имен появилось. Впрочем, многие его побаивались, что ли. Ходили слухи, что он не совсем справедливо шаманил иногда. Говоря по-нашему, «обратно жил», «в обратную сторону дела делал», то есть не столько помогал, сколько вредил помаленьку людям, которые ему не нравились. Только красные русские не боялись его. Но, однако, когда забирали всех шаманов реки «как врагов народа», его не тронули. Видно, судьба…
Так вот идем. Напарник мой спрашивает — я отвечаю, такие рассказы-сказки ему рассказываю.
После бора вышли к неширокой заболоченной лощине, по которой весной талые снеговые воды скатывались в пойму Агана. Не останавливаясь, ступая по кочкам, я пустился через болотце. Уже выходя на противоположный бор, услышал крик:
— Осип, спасай!.. Осип, то-ну!..
Оглянулся: мой спутник посреди болотца провалился и по пояс завяз. Глаза — как два котла, волосы — вздыбились лесом. Руками, как лопатами, наклонившись вперед, загребает болотную жижу в обратную сторону. Дерг одной ногой — все ниже, дерг другой ногой — еще глубже. Всякая трясина одинаково держит: чем больше дрыгаешься, тем быстрее засасывает.
— Не шевелись! — кричу ему. — Сейчас вытащу!
Болотце вроде бы не топкое, подумал я. Как умудрился завязнуть?
— Не утонешь! — кричу ему. — Болото тут не глубокое!
Вернулся к нему, взял его за левую руку, на бор глянул.
До твердой земли расстояние небольшое. Может, с хороший аркан. Может, чуть больше. Ну вот, стиснул крепко его руку, выдернул его из трясины и, добавив свою дурость, по болотной жиже волоком поволок его к сосновому бору. Можно было, вытянув из трясины, поставить его на ноги, и он выбрался бы на сухое место. Но я этого не сделал, а поволок его. Подумал: пусть как следует понюхает нашу землю, пусть попробует на вкус болотной жижи-водицы, пусть получше узнает, как живется-работается пастуху-оленеводу.
Допер я его до твердой земли, на ноги помог подняться, выпустил его руку. Он отряхнулся от налипших остатков торфа и мха, по взлохмаченным волосам пятернями провел, говорит:
— Спасибо, Осип!.. Без тебя не выбрался бы из этой ямы!..
— Вот если бы в сапогах был — и с моей помощью не выбрался! — засмеялся я.
— Вовремя от сапог избавился.
— Или остались бы сейчас на дне болота.
— Да, верно! Спасибо, тебе!..
— За это у нас не говорят «спасибо», — сказал я.
— Почему?
— Это такое малое дело, которое обязан делать каждый человек.
— Поэтому не стоит благодарности?
— Да, поэтому не тратят на это слово.
— Так-так, понял…
Я достал табакерку, а напарник закурил папиросу. Помолчали, потом, глядя на болотце, он спросил:
— Много ли оленей в топи попадает?
— Взрослый олень умный: топь обходит стороной.
— Но бывают случаи?
— Конечно, бывают. Кто обычно вязнет на топком месте? Глупые оленята — это раз. Взрослые олени, скажем, загнанные в болото медведем — это два. И неосторожные в пору, когда на урезе воды малых зарастающих озер появляется трава, которую у нас называют коос-пом. Эту траву очень любят олени. И в погоне за ней, бывает, олени забывают об опасности и вязнут в мягких болотах — это три.
— Как трава называется — коос-пом?
— Как будет по-русски — не знаю. А по-хантыйски так переводится: «крохаль-трава». Утка такая есть.
— Знаю.
— Говорят, трава-то лечебная. Может, поэтому олени так любят ее.
— Мне посмотреть надо эту траву, Осип.
Помолчали, покуривая. Потом он снова стал расспрашивать про оленей:
— Как вызволяете попавших в топь?
— Очень просто: тянешь за рога или хвостик.
— А если место топкое, опоры нет?
— Тогда ломаешь сухары[27], настилаешь мостки, по ним подбираешься к попавшему в беду оленю, помогаешь ему вытащить передние ноги. Если под передними ногами будет хороший упор, он сам довольно легко может выбраться.
— А сам, Осип, если бы в топь попал, как бы выбрался?
— Я бы постарался не попасть туда! — засмеялся я.
— Но ведь всяко бывает.
— Глаза показывают, где можно ходить, а где нельзя, — сказал я. — Первое дело: никогда не ступай на буро-коричневые пятна болота, где не растут ни травинка, ни мшинка. Тут наверняка можно провалиться. Второе: болота наши довольно твердые, топких мест совсем немного… По зыбким местам обычно ходим со слегами или с арканом.
— Аркан чем поможет?
— Заарканишь дерево, пенек или просто кочку — и выбирайся по аркану из болота.
— Что же дома не дал мне аркан?
— Так вот — не догадался…
— Хоть сам бы выбрался из топи!
Когда он выкурил папиросу и сунул окурок в болотную жижу, двинулись дальше по сухому бору. К вечеру поднялась мошкара, которая назойливо лезла в глаза, ноздри и уши. Идти стало труднее. Но спутник мой молча шагает, будто всю жизнь проходил по таким оленьим тропам.
В первых сумерках мы вышли к Лахр-Ягуну, к правому, довольно немаленькому притоку Агана. По всем меркам останавливаться еще рано, но я решил устроить здесь ночлег. Мой Олений Лекарь целый день на ногах и без еды. Хоть и бодрится, но я знаю, что человеку непривычному трудно столько пройти пешком по жаре и комарам.
На песчаном ярике, на берегу речки я выбрал место для привала. Быстро развел костер, повесил над огнем котелок для чая. Пока закипала вода, нарубил сосновых веток на лежанку, развернул полог. Полог от комаров был один на двоих.
Вскипел чай — и мы сели ужинать.
Пили чай степенно, не спеша, с неторопливым говором. Между тем не заметили, как опустошили одни котелок. Не долго думая, над огнем повесили его во второй раз.
На бор и речку опустилась ночь. На западе, над верхушками сосен еще долго, как бы нехотя, догорала вечерняя заря.
Укладываясь спать, спросил напарника:
— Ну как, Молодой Человек, немного устал?
— Да, немного есть, — ответил он.
— Еще один день терпишь?
— Терплю, — бодро сказал он.
Это хорошо, подумал я. И собрался лечь, но мой неугомонный Лекарь вспомнил про мою матушку, стал расспрашивать.