Вот такова Межземельная Грива. Межземельная — значит, между двух Земель.
— Что будем делать? — спросил напарник.
— Догонять будем, — говорю ему.
— А догоним ли?
— Догоним.
— Ты уверен, Осип?
— Конечно.
— Но ведь олень быстрее ходит!
— Это еще как посмотреть! — улыбнулся я. — Сейчас мы пойдем быстрее, чем олень…
— Не на крыльях же полетим? — он тоже улыбнулся.
— Не на крыльях, но быстрее оленя.
Я ему пояснил, что оленю надо поесть — надо, попить надо — надо, отдохнуть тоже нужно — нужно. А мы, люди, все это должны делать быстрее, почти на ходу. К тому же, стадо чем больше — тем медленнее движется.
— Почему они бегут на эту Межземельную Гриву? — спросил он.
— Тут есть разные причины.
— Какие именно?
— Вернее, всего, медведь, который направился к центру пастбищ, отбил эту группу от стада, отогнал в эту сторону.
Олень что думает? До дома далеко. Да еще между мной и домом ходит чернолицый. Если пойду домой — могу попасть в его лапы. А пауты и мошкара не дают покоя, нужно все время двигаться, бегать «комариной рысцой». Куда идти? Куда бежать? А-а, есть тут недалеко хорошая земля — Межземельная Грива. Чем севернее, тем меньше деревьев, тем больше легкого ветра, тем прохладнее. Много наполненных ветром озер, много чистых болот и соров. Довольно часто там встречаются Коорс Мив, небольшие голые сопки с округлой вершиной посреди болот, покрытые ягелем и мхами. Летом, в комариную пору они неплохо обдуваются ветром и хороши для лежки, для отдыха. Вот один из старых вожаков и повел эту группу на Межземельную Гриву, на север. Вернее всего, это Пуровский Бык, есть у нас олень с таким именем. Два года назад, в первой половине зимы, по еще неглубокому снегу, мы ездили на Межземельную Гриву на поиски потерянных оленей, Там мы повстречались с людьми с той стороны, и один охотник-пастух, приняв за дикого, подстрелил нашего колхозного оленя. И взамен отдал нам трех-четырехлетнего быка. Видно, он и повел оленей на свою родную землю. Взрослый олень, особенно старый, как бы далеко его ни отдали на сторону, обязательно старается вернуться на то пастбище, где родился и вырос. Обычно такой беглец уходит весной в пору наста или осенью, когда идут на убыль комары и пауты, и стадо распадается на небольшие группы. Сейчас Пуровский Бык, знающий пути-дороги и земли, не только сам бежал, но и своих товарищей сманил.
— Они сами не могут повернуть обратно? — спросил мой Лекарь-напарник.
— Да вряд ли, раз двинулись в путь.
— На Гриве они сами по себе будут пастись?
— Да. Либо прибьются к диким оленям — тогда к людям уже не вернутся. Либо за Гривой войдут в ненецкие стада.
— Но ведь ненцы могут их вернуть?
— Это мало вероятно.
— Почему?
— Они у нас доверием не пользуются.
— Есть на это причины?
— Да. В старину некоторые их племена войной нападали на нас и угоняли наши стада. Не было случая, чтобы кто-то из них добровольно вернул оленей, пришедших к ним с нашей земли. В старину, говорят, это был разбойный народ…
— Что тебе будет, если не догоним беглых?
— Меня в тюрьму посадят.
— Так сразу и в тюрьму?
— Конечно, куда ж еще?! По колхозным законам так делается: потерял немного оленей — плати. Говорят: «Съел, сожрал!» Потерял много оленей — бригадира в тюрьму, про него говорят: «Наверное, шаман, кулак!» Словом, враг народа. Остальные пастухи платят, но переводят их в разные стада. Вместе уже они не имеют право работать: «Сговорились, со своим бригадиром слишком много оленей съели! Нельзя их вместе оставлять!» В прошлые годы по таким вот законам мы жили.
— Скажи, Осип: тебя такая участь пугает?
— Детей жалко. Много мук увидят…
— Младшему-то сколько исполнилось?
— Егорке-то? Еще и пол года нет — весной только на глаза попался…
— А старшая в школу не ходит?
— Старшей, Лидии, вроде бы через год время в школу придет. Ну, а средней Вале четвертый год пошел…
— Родственники есть?
— А как же! Братья-сестры есть, дядья есть, племянники есть. Правда, род наш небольшой — всего четыре ветви имеет.
— Родственники-то помогают?
— Кому — я помогаю, кто — мне помогает. Как без этого-то жить?
— Да, верно говоришь, Осип.
— Мне самому-то что?! Боись — не боись, а как порешит мой Верховный Торум — так тому и быть! — я взглянул на небо. — Там мой Главный восседает…
Молодой Человек проследил за моим взглядом и сказал такие слова:
— Да, от судьбы никуда не уйдешь…
Между тем мы быстро пообедали и снова пустились по следам беглецов. Помаленьку стал прибавлять шаг. Слышу, мой Лекарь чуть позади идет. Идет хорошо, но тяжеловато. В душе надеюсь, что оленей догоним до Межземельной Гривы. И, стало быть, пораньше повернем домой — напарнику легче придется, все поменьше топать по нашим болотам.
Идем по следам. Олени по твердым боровым гривкам шли быстро, шли комариной рысцой. Время от времени они спускались попастись на чистые, хорошо обдуваемые ветром, соры. Пощипав траву и утолив жажду, они снова поднимались на земляную дорогу и трусили к Межземельной Гриве. Знать, прекрасно помнит этот путь и эти земли Пуровский Бык, вожак беглецов.
Шли мы до самого упора, до самой темноты. Когда уже оленьих следов совсем не стало видно, чтобы не сбиться с пути, мы остановились на ночлег. Попили чай и начали делать лежанку. Между тем вспомнили о сне моего Лекаря в прошлую ночь. Он спросил меня:
— Осип, у вас женщины воевали?
— Не-е, в старину женщины на место сражения совсем не допускались.
— Дети тоже?
— Да, и дети не допускались. Сражались только воины-мужчины, воины-богатыри.
— Они и с красными не воевали?
— А вот с красными русскими совсем другое дело вышло…
— Какое же дело?
— Красные боялись наших женщин.
— Вот как?!
— Когда все мужчины погибали, женщины брали их ружья и начинали стрелять в красных.
— Сами за ружья брались?
— Конечно, сами. Кто ж их заставлял?! Сами, добровольно, по своему уму так делали.
— И красные воевали с ними?
— Воевали. Потом они так стали делать: возьмут селение — и тут же забирают все ружья. Отбирали все, что могло стрелять.
— Чтобы женщины не напали?
— Да. Бывало, даже ножи и топоры забирали.
— А ножи и топоры-то зачем?
— Чтобы совсем безоружными оставить. Потом многие семьи, особенно у кого своих оленей не было, с голоду умирали. Охотиться-то нечем — ружья нет. Может, нарочно так делали — чтобы побольше людей уничтожить из народа, который воюет с ними…
Мой Лекарь на это ничего не сказал. Мы оба некоторое время сидели молча. Потом я проговорил:
— Конечно, война — это не женское дело…
Он тихо добавил:
— И не детское дело!..
Мы опять замолчали. После он перевел разговор на другое, напомнил:
— Осип, ты обещал рассказать про берестяную сумку…
— Да, помню.
— Что в ней?
— Там… пуп ребенка.
— Что за пуп? — не понял он.
— То, что отрезают у новорожденного ребенка.
— А, по-русски это называется последыш, — догадался он. — Пуповина…
— Во-во, это…
— Чей?
— Моей второй дочки Валентины.
Днем, в верховье Селения Конца Реки, я показал ему небольшой берестяный кузовок на ветке березы. И сейчас объяснил ему, что на этом месте, в бору, была наша стоянка, где появилась на глаза дочка Валентина. Сшили из бересты кузовок, очень похожий на женскую сумочку, положили туда пуповину, зашили верх кедровым корнем, из того же корня сделали крепкую ручку и повесили на прочный сук березы. Так велит обычай. Берестянка долго висит на дереве, со временем даже обрастает мхом и лишайником. И, проходя мимо, мать и отец обязательно глянут — на месте ли сумка, не упала ли на землю. И чем дольше она сохранится на стволе — тем лучше для ребенка. Так считается. Значит, дитяти предначертана долгая жизнь. Вернувшись домой, скажу Моей, что видел берестяную сумку нашей послушной и тихой Валентины — она цела и невредима. И этой вести обрадуется мама малышки. Стало быть, дочка вырастет здоровой и жизнерадостной. Но про то, что береза наклонилась и может упасть, смолчу, не скажу. Незачем тревожить материнское сердце[33]…
— Можно же перевесить на другое дерево, — сказал Лекарь.
— То, что сделал один раз, трогать уже нельзя, — ответил я.
Мы снова оба замолкли. Спустилась ночь. Стало совсем темно.
Молча улеглись в своем пологу.
Вспомнив сегодняшнее утро, как это принято у ханты, я пожелал своему напарнику:
— Пусть твой сон к тебе плохой стороной не обернется!..
— Спасибо, Осип! — сказал он.
На этом наш день закончился.
Утром, чтобы далеко не упустить день, поднялись раным-ранешенько, когда чуть стало светать. А светать в эту пору начинает сразу после полуночи. И, быстро позавтракав, поспешили за беглецами. Теперь на кормовых болотах и сорах следы уходили то влево, то вправо от земляной дороги. То ни с того, ни с сего олени поворачивали назад, и, отыскав и вытоптав «сладкий» кормежник, снова устремлялись к Межземельной Гриве. Мы, боясь потерять следы, как зайцы, петляли по их извилистым тропам. И к вечеру нас так вымотали зыбкие и мягкие мхи, что за ужином мой Лекарь в сердцах сказал:
— Осип, ты почему этого Пуровского Быка на мясо не пустишь?!
— Хех-хе! — засмеялся я.
— Так ведь, поди, каждый год бегает он на Гриву…
— А зимой как быть: я сам, что ль, в нарты впрягусь?!
— Есть же другие олени?
— А этих других знаешь сколько требуется?
— Сколько?
— Не могу даже сосчитать…
— Много?
— Конечно, много. Как только выпадет первый снег, все идут к бригадиру. И слышишь только одно: оленей давай! Давай-давай-давай!..
— И всегда не хватает?
— Да, верно. Вот считай: грузовых быков давай, быков для сеновозчиков давай, для правления колхоза быков давай! Кроме этого, самое малое по два быка для каждого охотника и для каждого рыбака. Да еще каждый пастух оставляет по одной или по две упряжки быков. Да, чуть не забыл про почтовых быков…