ытие. Уйдут — будто и не было никогда. Но ведь они были. Они есть. Они должны остаться. Они должны жить… Вот где истинный смысл жизни. На сегодня, на завтра, на послезавтра…
Утро. Полдень. Вечер. Ночь… Утро…
Утром он осторожно взял свое незаконченное творение и положил в дальний угол лабаза, подальше от посторонних глаз.
Прошли дни.
Снова зашел дядя Василь. Теперь он напоминал свата. Впрочем, он и вправду считался лучшим сватом среднего течения Реки: умел разговаривать с людьми, умел уладить любое щепетильное дело. Главное же было в том, что все те, кого он соединял, потом жили душа в душу. Он приходил, говорил о том о сем и между тем намекал на свои услуги. Когда Демьян понял, куда клонит дядя Василь, он резко сказал:
— Нет!
В ту пору он и слышать об этом не хотел.
Дядя Василь оставил его в покое.
Творение же много лет пролежало в укромном углу лабаза. И однажды, уже будучи учеником старших классов школы, его увидит Микуль, старший сын Демьяна. Он долго будет смотреть на таинственную линию. После спросит отца:
— Что это?..
— Эт-то… Эт-то…
Отец вдруг начнет заикаться. Но потом все же скажет после недолгого молчания:
— Эт-то… прошлое…
И сын снова замрет над линией, над этим творением, что так и осталось незаконченным. А линия полна будоражащей экспрессии: от нее трудно оторваться. Когда отводил глаза, тотчас появлялось ощущение потери, неприкаянности, пустоты. В ней была необъяснимой мощи завораживающая сила. И может быть, к лучшему то, что Демьян не довел до конца, не завершил линию своего творения. Стоит ли будоражить людей?..
На лице сына он прочтет немой вопрос: «А каким было это прошлое?»
Демьян вдруг весь посветлеет: голова приподнимется, морщинки на обветренном лице разгладятся, заблестят глаза. И он выпрямится, словно помолодев на два-три десятка лет.
«Это… было прекрасным…»
Сын никогда больше не будет спрашивать об этом. Он чуть заметно, тепло так, улыбнется каким-то своим мыслям. И Демьян поймет: сын что-то уловил или, вернее, как и дядя Василь много лет назад, почувствовал. Почувствовал что-то такое, о чем в словах не говорят. Просто невозможно выразить словом. Невозможно, и в этом нет, наверное, надобности. Хорошо, когда можно обойтись без слов…
Сын, верно, крепко запомнил живую линию творения своего отца. В следующий приезд домой на каникулы он привез книжку в желтой твердой обложке и пояснил, что там — рисунки. А сотворил их сородич по имени Геннадий Райшев. Это первый и пока единственный художник нашего народа, добавил сын. Профессиональный.
— Ну-ну, посмотрим, — усмехнулся Демьян. — Посмотрим, как пишущую палочку ханты держат.
Тогда он еще сомневался, что ханты могут также хорошо владеть карандашом и ручкой, всякой техникой и другими мудреными приборами, как и ружьем и веслом, топором и ножом. Больно уж все далеко друг от друга…
Не спеша, основательно осмотрел книгу со всех сторон и лишь после этого раскрыл ее и замолк. Молча, словно скрадывал очень пугливого и осторожного зверя, шел по следу книги, по следу ее знаков — перелистывал страницы. Иногда, видно, забывшись, вздыхал удивленно:
— … — во вздохе можно было уловить только невнятные «х» и «м».
И шел дальше по следу. Шел молча. Временами, словно запутавшись и потеряв след, возвращался назад на несколько страниц и, распутав хитросплетения точек, штрихов и линий, снова пускался по следу. Наконец остановился надолго, изумленно вздохнул.
— Ту-лых!.. — взвешивая каждый слог, произнес он. — Зи-ма!
Это была поразительная зима.
Белое пространство.
Бегущая лиса.
Лукообразно изогнутая строчка следа.
Солнце…
И — все. Больше — ничего. Одно белое пространство.
Но пространство удивительное. Пространство — живое. Хотя человек только трижды прикоснулся к белому пространству — лиса, ее след, солнце.
Казалось, все просто.
Но Демьян смотрел на пространство, и оно менялось на его глазах: пространство все увеличивалось и углублялось. И в глубине его, приглядевшись, он обнаружил след еще одной лисы. Она шла с юга на север, потом повернула на восток. Ее не видно, она уже далеко в пространстве. Остался только след. Вторая же пришла с севера и тоже повернула на восток — и теперь идет по следу первой лисы. Охотник сразу определил, что это не «она», а «он» — лисовин. Видно, нрава он спокойного, рассудительного. Хоть и хочется ему, наверно, во весь дух мчаться за подругой, но останавливается и осматривается — все ли на месте в этом мире, не нарушил ли кто покой этой земли. Как истинный хозяин белого пространства, он улавливает запахи всех ветров и снегов, все шорохи и звуки. Он улавливает многое из того, что недоступно человеку. Быть может, поэтому он в чем-то мудрее земных людей…
Демьяну показалось, что он видел этого лисовина. Ему знакомы эта мягкая поступь, эти чутко торчащие ушки, эта чуть опущенная — чтобы лучше чувствовать дух земли и снега — узкая мордочка с насмешливой улыбкой. И хвост — необыкновенно пушистый и длинный, — словно второе туловище без ног, ни больше и ни меньше, так и плывет за ним по белому пространству.
Хвост, хвост… Пушистый и длинный…
Точно такой хвост был у той лисы, которую впервые повстречал Демьян много лет назад, в далеком детстве. Помнится, дом стоял на крутояре, под соснами, над широким урием. Урий давно застыл, и на льду лежал ровный чистый снег со следами полозьев отцовской нарты. Отец уехал проверить настороженные луки и капканы, и Демьян бегал на яр поглядеть, не едет ли отец. Но отец задерживался, и он подолгу стоял под соснами и вглядывался в ослепительно белую даль, где обрывался след нарты. И вот со стороны верховья урия показался зверь с огромным длинным хвостом. Зверь шел мягко, плавно, словно парил над заснеженной равниной. Демьян наконец опомнился и помчался к матери.
«Я, кух лых чи юв!»[120] — таинственным шепотом выпалил он.
Мать, конечно, ничего не могла понять.
«Мувсыр кух лых»?[121] — переспросила она.
«Я, кух лых чи юв!» — повторил Демьян.
Тут сын потянул ее на улицу, и мать выбежала на яр и воскликнула:
«Чит — воки!»[122]
А лиса, серебристо-седая, будто чуть прихваченная невесомым инеем, спокойно шла в сторону дома.
Мать кинулась к дому, Демьян — за ней. Их неожиданно охватил охотничий азарт.
«Ружье! Скорей!..» — бормотала мать.
— Ружо! Ружо!..» — вторил ей Демьян, хотя еще не мог поднять ружья.
Разыскали старинное, так называемое в здешних местах «замковое ружье», выбежали на яр.
Лиса, казалось, ничего не подозревала. Изящно и легко плыла со своим хвостом навстречу погибели — «замковому ружью». Но ружье не сработало — нет патронов, охотники впопыхах забыли о них. Бросились к дому, затем — в амбар, после — в лабаз. И снова — дом, амбар, навес… Пока они носились в поисках патронов, собаки, завидев ружье, как водится, заволновались, загавкали. Когда же охотники в полной экипировке выбежали на крутояр, лисы, Длинного Хвоста, и след простыл.
Вскоре вернулся отец, поинтересовался:
«Зачем это ружье времен Белого царя вытащили?»
Мать все рассказала.
А отец, Роман Иваныч, любивший пошутить, весело посмеялся над незадачливыми охотниками:
«Такая гостья к вам пожаловала!.. А вы, значит, решили встретить ее с ружьем времен Белого царя! Ай да хозяева!.. Верно, она уж в гости больше не придет!»
Повертел в руках ружье времен Белого царя, заметил:
«Да оно, поди, и голос не подаст. Не помню, когда и отправил его на покой».
«Кто об этом знал — подаст голос иль нет?! — сказала мать и поддела отца — А тебе сегодня дома следовало сидеть. Что твоя поездка?! Мы хоть на живого зверя посмотрели!..»
Мать тоже не любила лазить в карман за словом.
Отец только усмехнулся, потом ответил матери:
«Чего ж ты мне утром не сказала! С удовольствием дома посидел бы!..»
«Посидел бы! — откликнулась мать. — Зна-ю!..»
Отец отложил в сторону ружье, взглянув на сына, сказал:
«С этим ружьем Светлому Вороту все равно бы никаких неприятностей не причинили».
«Это был Светлый Ворот?! — удивился Демьян. — А не Длинный Хвост?»
«Светлый Ворот приходил к вам в гости».
«Как ты узнал?»
«Я видел след. Светлый Ворот крупнее Креста Метки. По следу легко узнать, какая лиса прошла».
Так Демьян узнал, что в этих местах нет лис с названием «Длинный Хвост». А есть серебристо-седой Светлый Ворот, или сиводушка, и красная Креста Метка, или крестовка. И очень редко попадается охотнику Черная Лиса — чернобурка. Пока же Демьян «познакомился» только с лисой Нэви Рок — Светлый Ворот. Но воображение уже рисовало и тех таежных красавиц, которых он еще не встречал…
Демьян все вглядывался в белое пространство. На одном уровне с хвостом лисовина скупое зимнее солнце на западе. Оно лежало на снегу там, где небо сходилось с землей. Впрочем, границу эту невозможно определить, невозможно отыскать, ибо пространство было сразу и землей и небом. Одновременно и то и другое. Значит, граница есть. Граница подразумевалась. Но она где-то там, вдали, ее просто не видно.
В пространстве было все. Север — юг, запад — восток. С севера пришел лисовин, с юга — лиса. На восток — идут. На запад — солнце уходит. Всюду — жизнь…
Жизнь на севере — лисовин. Жизнь на юге — лиса. Жизнь на востоке — лисы. Жизнь на западе — солнце. Жизнь в небе — след вспорхнувшей из-под снега куропатки. Она улетела, она летит где-то в пространстве. Она уже далеко, ее не видно, но она есть. Жизнь на земле — человек, люди, человечество. Жизнь на земле — дом Демьяна, родная река, родина, страна, страны…
Белое пространство беспредельно, как и жизнь на земле…
«Зима перевалила за вторую половину, дело идет к весне», — подумал Демьян. Это подсказали ему лисы. Таинственная и все сокрушающая сила вырвала их с разных точек земли — его, быть может, с самого побережья Ледовитого Океана, а ее из уютных таежных лесов — и привела на этот пятачок белого пространства. Такова сила любви, размышлял он, провожая взглядом уходящее на запад вечернее солнце. Быть может, эта сила все двигает в белом пространстве? Двигает само пространство? Ведь здесь все в движении: солнце, лиса и лисовин, снега, небо и земля.