— Вот и я говорю, что заживет, — спокойно возражает Ангел.
Все. Чаша моего терпения переполнилась. Уж я ей наподдам по первое число!
Жанет приложила обслюнявленный палец к надрезу и прижала его к ране.
— Ой! Не трогай! Микробов занесешь! Заражение крови будет! — лихорадочно верчу головой. — Есть здесь кто-нибудь, кто по-французски говорит? Скажите ей, что…
И тут я лишаюсь дара речи. Чего я только в жизни не перевидала, но такого даже представить себе не могла. Прямо у меня на глазах происходит чудо.
Прижимая палец к кровавому надрезу, Жанет медленно ведет им вдоль раны. Которая тут же закрывается, точно ее и не было.
Она себя сама исцелила.
6
Так-так-так… Теперь в любой момент… — В обрывках слов слышен сильный акцент. Мистер Чу навис над ассистентом, нетерпеливо глядя на пустой экран компьютера. Монитор замигал, разделился пополам, и на обеих половинах засветились две таблицы. Указательные стрелки запрыгали по клеткам двух крайних левых колонок, перескакивая со строки на строку: числа ударов сердца в секунду; температура; содержание кислорода в крови и т. д. и т. п.
Ассистент с минуту поразмышлял, уставившись на таблицы, и напечатал на одной стороне «Максимум», а на другой — «Ангел». Мистер Чу с головой ушел в цифры и выкладки биологических показателей.
— Мистер Чу, к вам посетитель. — Второй ассистент вырос в дверях трейлера, как и полагается по уставу, положив руку на кобуру пистолета.
Два шага по короткому узкому коридору, и мистер Чу входит в крошечную приемную. Перед ним маленькая девочка в желтом платье нервно теребит тощую косичку.
— Здравствуй, Жанет, — улыбаясь, говорит мистер Чу. — Молодец, ты хорошо справилась со своим заданием.
Жанет с трудом выдавливает из себя слабую ответную улыбку:
— Les filles oiseaux sont tres belles.[7]
Кивком головы мистер Чу подзывает ассистента.
— На, вот тебе награда за труды. — Чу берет у ассистента леденец и протягивает его девчушке. Глаза у нее расширяются от восторга, она торопливо срывает обертку, засовывает леденец в рот и блаженно закрывает глаза.
Мистер Чу снова кивает, и ассистент несколько раз проводит по руке Жанет проспиртованной салфеткой. Рука у нее по всей длине испещрена чуть заметными красными точками — доброй сотней следов от уколов. Новый укол не заставил себя ждать — ассистент вводит содержимое шприца в практически несуществующую мышцу Жанет. В следующие двадцать четыре часа ее ожидает еще дюжина таких же уколов.
Жанет к ним давно привыкла, как смирилась и с капельницами, и с таблетками. Уж лучше они, чем мучительные побочные явления ее способности к самоисцелению. К тому же леденцы — вполне достойное вознаграждение.
Игла вошла под кожу, ее опущенные веки слегка дрогнули, но она перекатила во рту леденец и не сказала ни слова.
7
Мы проработали весь день до темноты. В целом мы необыкновенно выносливы. При одном условии: нам вынь да положь три-четыре тысячи калорий в день. А где их здесь возьмешь? Поэтому к шести вечера мы все здорово приуныли.
— Макс. — Патрик волочет ко мне набитые чем-то жестким мешки из рогожи. — Вот ваши постели. Боюсь, роскошными их не назовешь, но уж не обессудьте. Чем богаты. Вон там, видишь, справа, мы вам палатку поставили. Идите, располагайтесь. У вас до обеда есть минут десять.
— Спасибо. Кстати, Патрик, не знаешь, что это за чуваки на верблюдах на нас напали?
— Точно не скажу. Многие местные на американцев большой зуб имеют. В здешней политике сам черт ногу сломит. Так что это длинный разговор. Если хочешь, можем потом на эту тему отдельно побеседовать. А сейчас иди быстренько обустройся…
— Ладно, ладно, иду.
Беру у него тюки и оглядываю мою стаю:
— Вы ребята, оставайтесь здесь. Похоже, сейчас хавку раздавать будут. И пейте воды побольше.
— Давай я тебе помогу. — Клык берет у меня половину тюков и поворачивает к нашей палатке.
— Давай, — откликаюсь я походя, но сердце у меня подпрыгивает от радости.
Ныряем под изношенный нейлон тента, бросаем мешки на землю и, забыв о жаре, пыли и песке на губах, о том, какие мы оба липкие, потные и грязные, всем телом приникаем друг к другу.
— Классный был перелет, но я хотел быть только с тобой… — шепчет мне на ухо Клык.
Он пытается погладить меня по волосам, и его пальцы застревают в моих колтунах.
— Я тоже. Только вряд ли нам с тобой здесь куда-нибудь вдвоем удрать удастся. Сдается мне, это наш единственный шанс.
— Я чуть не умер от страха, когда в тебя сегодня стреляли, — говорит Клык, целуя мне шею.
Я чуть не подпрыгнула от удивления:
— Ты же миллион раз видел, как в меня стреляли.
Он щекотно проводит пальцами мне по спине между крыльев, так что у меня побежали мурашки:
— Раньше было по-другому. А теперь мне за тебя страшно.
— А мне за тебя.
Я беру его лицо обеими руками и целую его в губы, медленно и долго. Кажется, что время остановилось. Кажется, на всей земле никого, кроме нас с Клыком, нет. И я никак не пойму, отчего я вся горю в этой сорокапятиградусной жаре.
— Макс! Клык! Обедать!
Я вскочила и отпрянула от Клыка. Но в палатку никто не входит, и, пока мы безуспешно пытаемся сделать нормальные безразличные лица, Клык продолжает ласкать мне руки и плечи. Вот бы остаться здесь навсегда, целоваться с ним бесконечно и забыть обо всем на свете. Но меня тут же кольнуло жало вины: а как же стая? Они там ждут нас снаружи. Они же моя семья. Я же за них в ответе.
8
— Передай мне вот ту… шамовку, — минуты спустя говорит Игги, протягивая ко мне руку.
— Желтую или коричневую? — Щеки у меня все еще пылают после нашего с Клыком короткого «свидания». Что, надеюсь, никому не заметно.
— Без разницы. — Игги пытается пригладить свои рыжеватые волосы, но они слиплись от пыли и пота и упрямо стоят дыбом. Надо будет после обеда отвести стаю к единственной в лагере колонке, накачать пару галлонов воды и попробовать их отмыть, если это, конечно, возможно. Что бы вы ни говорили про относительность наших гигиенических стандартов, я их свято соблюдаю.
— Вы, ребята, здорово нам сегодня помогли, — хвалит нас Патрик. — Поди, с непривычки совсем из сил выбились?
— Мммм… — мычу я с полным ртом, пытаясь проглотить бесцветную просяную лепешку. Вымоченная в арахисово-козьем соусе, она на моей шкале кулинарных изысков обогнала жареную пустынную крысу и шашлык из ящерицы, но существенно уступает ростбифу.
Медбрат Роджер вручает Игги маленькую гнутую жестяную миску:
— Вот, держи, сушеная рыба со… всякой всячиной. Угощайся.
Чем мы только ни кормились! Нам, бездомным, не до разносолов. К тому же мы сжигаем калории, как гоночная машина бензин. Поэтому нам без еды никак не прожить — что под руку ни попадет, все подметем.
Рядом в темноте заиграли языки пламени. Красиво, уютно. Но вонища такая, ни в сказке сказать, ни пером описать! И не мудрено — костер развели из верблюжьих лепешек. Должна сказать, и сам-то верблюд розами не пахнет, а уж лепешки его воняют — страшное дело. Особенно когда горят. Единственный, кто не морщит нос, это Газзи. Но без костра пропадем: только солнце село, температура опустилась градусов на тридцать. Пусть уж лучше воняет.
Ем, стараясь не вспоминать про шоколад. Чувствую, как под покровом темноты Клык прижимает ко мне свою ногу, и по третьему разу прокручиваю картинки нашего недавнего уединения в палатке. Когда-то мы теперь с ним снова один на один останемся? Последнее время я что-то невероятно часто мечтаю о Клыке. И о том, как мы с ним удерем ото всех. На целый день…
— Вы ведь сегодня уже с Жанет познакомились? — спрашивает Патрик. — Помните, маленькая девочка в желтом платье?
— Познакомились, — серьезно отвечает Ангел. — Она совершенно необыкновенная.
— Это точно. — Патрик качает головой. — У нее когда-то были отец и четверо братьев. Они все за последние два года умерли. Кто от спида, кто от голода, а кого местные банды убили. Теперь только Жанет с мамой остались. Но ее мама тоже больна спидом.
— Вот горе какое! — На глаза у Надж навернулись слезы. — Выходит, она скоро сиротой останется?
Патрик печально кивает:
— Скорее всего. В других странах люди могут довольно долго со спидом прожить. Там лекарства новые есть. Но здесь — все по-другому. А самое ужасное, что таких детей, как Жанет, страшно много.
Я подавилась очередной просяной лепешкой (не забыть: НЕ брать рецепт) и оглядела мою любимую стаю, мирно рассевшуюся в кружок вокруг костра. Игги не мигая смотрит прямо на огонь. Газзи и пальцем, и языком исследует каждую миску — вдруг пропустил где последнюю оставшуюся крошку. Надж положила подбородок на руки и задумчиво смотрит в землю. Я знаю, она размышляет о горестях здешней жизни. Без каждого из них жизнь моя совершенно лишится смысла.
Мельком глянула на Клыка. Он пристально смотрит на меня черными блестящими в темноте глазами, и щеки у меня снова заливает краской. Может, получится тихонько шмыгнуть куда-нибудь подальше, где бы нас никто не увидел. Хоть на минуточку!
Вот теперь-то лицо у меня по-настоящему пылает. Я размечталась, как стая пребывает в полной безопасности, Тотал и Акела у мамы, никто нас без конца не тормошит. У меня нет ни забот, ни хлопот, и можно просто расслабиться на все сто.
Ладно, ладно… Только не надо напоминать мне, что я расслабляться не умею. У меня просто практики нет.
— Ничто, Макс, вечно не длится. — Это Ангел, царапающая по грязи косточкой какого-то давно съеденного животного, мрачно перебивает мои мысли. — Мне очень не хочется тебя расстраивать, но должна тебе все-таки сказать, что Клык умрет первым. И случится это совсем скоро.
9
Головы детей-птиц разом мотнулись в сторону Ангела. У Надж отвисла челюсть, у Газзи глаза вот-вот вылезут из орбит. Мальчишеское лицо Игги сморщилось от слез. Только мой темный, таинственный Клык даже бровью не повел, будто Ангел между делом сказала что-то о предстоящем дожде.