– Я должен поговорить с твоим братом наедине. Нам может понадобиться обсудить предметы, ненадлежащие для тебя.
Когда они вернулись, Фелин дома не было, она навещала прихожан. Селендра взяла книгу, радуясь, что осталась одна.
В кабинете Пенна имелась очень простая дверь, заменившая старую резную дверь много поколений назад. Шер осторожно постучал в нее когтем.
– Войдите, – страдальчески выкрикнул Пенн.
Шер вошел и встал, неловко оглядываясь. Это была комната Пенна, с его книгами и письменными принадлежностями, которые Шер сразу узнал, и все же, в каком-то смысле, комната принадлежала Шеру, как и весь приходский дом. Пенну следовало писать его проповедь по случаю Глубокозимья, чтобы прочитать ее пастве после возжигания огня, но вместо этого он лежал навзничь на спине, уставясь в ордер, требующий его присутствия в Ириете, и думал о грехе самоубийства.
– Шер! – сказал Пенн, садясь и стараясь улыбнуться. – Рад тебя видеть.
– И я рад тебя видеть. – Шер с некоторым трудом разместился в кабинете и закрыл за собой дверь.
– Ничего плохого не случилось, я надеюсь? – спросил Пенн с сердечностью, которая прозвучала фальшиво даже для него самого.
– Надеюсь, что нет, – сказал Шер, неловко улыбаясь. – Даже наоборот. Я попросил твою сестру Селендру выйти за меня, и она согласилась, после того как мы разберемся с некоторыми мелочами.
– О, благодарю тебя, Джурале! – сказал Пенн и немедленно залился слезами.
Шер был крайне озадачен такой реакцией.
– Все не так плохо, – сказал он, но это не возымело действия. – Я позабочусь о ней, – попробовал он снова. – Пенн продолжал рыдать. – В чем дело? – спросил он наконец.
Пенн подтолкнул к нему судебный ордер. Шер взял его и принялся читать.
– Я слышал об этом от Селендры, – сказал он. – Говорит, вы все собираетесь в Ириет. Я предлагаю вам воспользоваться Домом Бенанди.
– Может, ты и не захочешь этого делать, – сказал Пенн, постепенно овладевая собой. – Ты, может быть, даже не захочешь жениться на Селендре, когда узнаешь.
– Узнаю что? – спросил Шер. – Я даже представить себе не могу, что бы могло лишить меня желания жениться на Селендре.
– Тогда от одной душевной тяготы ты меня избавил, – сказал Пенн. – От самого худшего позора, которого одного достаточно, чтобы уничтожить дракона.
– Позора? – быстро спросил Шер.
– О да, жениться на сестре уважаемого священника и жениться на сестре опозоренного священника – не одно и то же, – сказал Пенн.
Тут Пенн был несправедлив к своему старому другу. Шер никогда бы не женился на какой-нибудь абстрактной сестре опозоренного священника, равно как и на ком угодно, кто пострадал от гнета со стороны общества. Он, например, никогда бы не подумал влюбиться в Себет. Но теперь он был настолько влюблен в Селендру, что никогда бы не отказался от нее, что бы ни случилось с ее семьей.
– Расскажи мне, в чем проблема, – сказал Шер с похвальным спокойствием.
– Я выслушал исповедь моего отца на его смертном ложе, это станет известно на суде, и я буду уничтожен и извергнут Церковью, – сжато изложил проблему Пенн.
Шер несколько раз моргнул. Он обдумал несколько вариантов ответа и все их отверг. Он на самом деле не был потрясен тем, что случилось. Он слышал шепотки, что Старая Религия потихоньку живет. Однако он был шокирован тем, что это сделал Пенн, который, по его мнению, после посвящения в сан стал строгим и непреклонным служителем Церкви.
– Ты можешь убедить брата отозвать иск?
– После первого слушания уже нет, – сказал Пенн. – Он будет наказан за необоснованное предъявление иска, если сделает это сейчас.
– А можешь ли ты убедить его не вызывать тебя в суд? – спросил он.
– Эйван-то согласен, это Даверак меня вызывает, – ответил Пенн.
– А убедить Даверака?
– Ему до меня дела, что до плесневелой сливы, – печально потряс головой Пенн, стряхивая слезы с морды.
Узнав старую школьную присказку, Шер не мог сдержать улыбки.
– Даверак – твой шурин. Есть ему до тебя дело или нет, но позора для семьи он не захочет.
– Беренда умерла.
– Пусть так, но есть же еще драгонеты, они же ее дети и наследники Даверака. Ты бы мог поговорить с ним и объяснить, как это обстоятельство может повлиять на него, – сказал Шер.
– Мне невыносима сама мысль, что он узнает об этом, – признался Пенн.
– Он же все равно узнает, если ты расскажешь об этом в суде, – сказал Шер с оттенком нетерпения в голосе. – Он кто, Сиятельный? Даверак? Я встречал его, мне кажется. Он очень заботится о званиях и тому подобном. Если хочешь, я пойду с тобой на встречу с ним, это может помочь.
– Какое благородство, – сказал Пенн, смеясь сквозь слезы. – О, Шер, прости, я не должен так говорить, когда ты так добр ко мне.
– Не забывай, я заинтересован в том, чтобы оградить тебя от позора. Мне все равно, а вот моей матери – нет, а Селендра поставила условие, что моя мать должна ее принять.
– Все, чего вы сможете добиться от Благородной, – это то, что она будет просто терпеть ее.
– Благородна сделает куда больше, чем просто будет терпеть Селендру, – сказал Шер жестко. Потом его голос смягчился, в нем появились поддразнивающие нотки. – Но мне было бы гораздо легче, если бы она относилась к тебе как к уважаемому священнику, который почти никогда не пропускал Перводня и никогда не летал, даже через овраг, не говоря уже об охоте.
Пенн рассмеялся. Только приняв шнуры, он тут же на денек их скинул, и они с Шером отправились на охоту, где его едва не узнали.
– Я даю тебе благословение жениться на моей сестре, – сказал Пенн. – У нее нет соответствующего приданого, но, без сомнений, у тебя хватит средств на двоих.
– Ее приданое просто великолепное, – сказал Шер. – Она разве тебе не сказала?
Пенн уставился на него.
– Не сказала мне что?
– О сокровище, которое мы нашли?
– Сокровище? Драгонеты вечно говорят всякий вздор о сокровищах, но это же неправда…
– Это правда. Сокровище. Золото, самоцветы. Очень ценное сокровище. Мы нашли его вместе с Селендрой и твоими драгонетами, и, когда мы поделим его на четыре части, я бы сказал, что каждому достанется несколько сотен тысяч крон, если не больше. У меня еще не было возможности добыть его из-за снега, но придет весна, и два твоих птенчика получат целое состояние, и Селендра тоже. Так что никому из вас не придется заботиться о золоте, что бы ни случилось, и, без сомнения, моя мать будет очень рада видеть, что я пополнил сундуки Бенанди, как не пополнял их ни один наследник до меня несколько тысяч лет.
Сокровище находилось на его земле, и он мог бы все его объявить своим, но что ему это золото по сравнению с тем, что он может сделать для своих друзей? Пенн выглядел ошеломленным.
– Я понятия не имел, – сказал он. – Я должен попросить прощения у Вонтаса за то, что не поверил ему.
Шер засмеялся.
– Я пойду с тобой к Давераку, – сказал он. – Насчет сокровища я распоряжусь весной. И я женюсь на твоей сестре, как только мы все договоримся о дне свадьбы.
– Это великолепно, – пробормотал Пенн.
– И теперь, когда я знаю, что ты все еще нарушаешь законы Церкви время от времени, как насчет того, чтобы поохотиться со мной денек, когда мы вернемся? Все вместе – с Фелин и Селендрой?
Пенн открыл пасть, не в силах вымолвить ни слова, застигнутый между слезами и смехом. После затянувшейся борьбы победил смех.
XIV. Прибывая в Ириет
52. Шестое предложение
Сиятельный Даверак привез на слушания в Ириет весь свой дом. В Давераке остались только драгонеты и еще невылупившиеся яйца вместе с достаточным количеством слуг, чтобы присматривать за ними. Хотя время года, подходящее для Ириета, еще не наступило, он велел проветрить и полностью открыть городской дом Давераков. Эйнар покорно приехала с ними, вцепившись в свой судебный ордер. Она привезла с собой и Ламит, не столько для полировки шкуры, сколько для прикрытия. У нее были свои планы, как распорядиться временем в столице. Ламит говорила бы, что хозяйка нездорова или увлечена дамскими прихотями, чтобы Эйнар могла свободно заниматься своими делами.
Они ехали поездом и прибыли на седьмой день Глубокозимья, за неделю до начала судебного процесса. Эйнар провела первый день, присматривая за слугами, которые развешивали по стенам ковры и гобелены, убранные на то время, что дом пустовал. Под землей располагались только спальные пещеры, под сводами, пригодными для винного подвала. Большая часть дома возвышалась над землей. В некоторых комнатах даже были окна. Эйнар никогда подобного не видела, и ей это совсем не понравилось.
Даверак не без колебаний прислушался к совету своего поверенного и пригласил Фрелта остановиться у себя в доме. Для Эйнар это стало полной неожиданностью. Она едва сдержалась, чтобы не отпрянуть, когда увидела его в наружной галерее дома Давераков. Он глядел щеголем, как обычно, хорошо отполированный и по-своему привлекательный.
– Почтенная Агорнин, – сказал он, кланяясь. – Рад видеть вас в добром здравии и выражаю мои соболезнования по случаю утраты сестры. Да будет она заново рождена с Камраном.
Эйнар никогда не нравилось, как фамильярно Фрелт говорил о богах. Она тоже поклонилась.
– Приветствую, Преподобный Фрелт, что привело вас в Ириет?
– То же самое, что привело вас, – судебное разбирательство, которое по досадному недоразумению учинил ваш безрассудный младший брат.
Фрелт потряс головой в притворном огорчении.
– Будете давать показания? – спросила она.
– Именно так, – Фрелт кивнул несколько раз. – Боюсь, я один из самых важных свидетелей того, что было сказано и сделано в нижней пещере, а также убеждений вашего отца и состояния его духа.
Эйнар презрительно наморщила морду. Не было никакого резона говорить, что он не знал о состоянии духа отца ровным счетом ничего.
– Я надеюсь, что вы не волнуетесь, – сказала она.