Лоскуты живого одеяла захватившего весь центр по левому берегу Москвы-реки, в прочих районах Леса попадались редко. Сергей мог припомнить только два: несколько кварталов жиденького подобия Ковра в районе Коптева, да ещё Белый Дом на Краснопресненской набережной, на все сто с лишним метров высоты укрытый пушистой моховой подушкой.
За спиной зашуршало, и метко брошенный орех щёлкнул егеря по затылку. Он дёрнулся, едва удержавшись от ругательства, но оборачиваться не стал. Смысл? Юная зеленокожая хулиганка снова оказалась на высоте.
– Яська?
– Привет! Что, опять облажался, Длинный Карабин?
– Длинный Карабин – это Коля-каякер с его оленебоем. – буркнул Сергей, потирая ушибленное место. – А я так, погулять вышел.
Теперь можно было неторопливо, не теряя достоинства, повернуться. Девчонка совершенно по-детски раскачивалась в петле из лиан, украшенных мелкими бело-оранжевыми цветами, качелях.
– Куда мне с тобой тягаться, с такой ловкой и проворной? Да и старею…
Это была их игра: Яська незаметно подкрадывалась к Сергею, а тот пытался её обнаружить. В случае проигрыша белка должна была отдать победителю свой хвост. Пышный, рыжий, излюбленный аксессуар почтовых белок, этот хвост сейчас свешивался с ветки – и егерю захотелось хорошенько за него его дёрнуть. Но – нет, нельзя! Хвост пришит на живую нитку и непременно оторвётся, поскольку служит своего рода «ложной целью» для огромных пауков-птицеедов, охотящихся в средних ярусах Леса. К тому же, белка ни за что не простит такой фамильярности, затаит обиду надолго.
Девчонка оглядела егеря с головы до пят и скептически хмыкнула.
– Стареешь, значит? А наши девчонки считают – ты ещё вполне ничего. Просили познакомить.
– А ты?
– А вот фиг им! – Белка озорно высунула острый язычок. – Чтоб я уступила лучшего клиента?
Яська состояла в доверенных курьерах сообщества егерей – к ней обращались, когда требовалась особая конфиденциальность. О её дружбе со знаменитым Бичом знал весь Лес.
– Туда намылился? – Яська кивнула на противоположную сторону Садового.
– Заказ, что поделать! – вздохнул егерь. – Это недалеко, квартала полтора. За полдня обернусь, клык на холодец!
– Не зарекайся! – Белка, извернувшись, постучала по стволу дерева. – Скверное это место – Ковёр, скверное и пакостное. Зря ты туда лезешь…
Белки не любят центра города. Здесь они теряют свой главный козырь – способность стремительно и почти бесшумно передвигаться в трёх измерениях древесных крон. Зеленокожие девчонки, выбравшие своим занятием доставку почты, образовали в Лесу независимое сообщество, подчиняющееся строгим кастовым правилам, среди которых есть и такое: «не суйся на Ковёр!»
– Ладно, дело твоё…
Яська потащила из-за спины крошечный ранец, размером не больше офицерского планшета – в таких белки носят корреспонденцию.
– От дяди Вовы?
– Угу. И ещё два. Я по дороге заглянула в Серебряный Бор. Там сейчас оттягиваются Вернер с Конезавода и Уочѝви-танцовщица. Оба ответили.
– А другие?
– Отсюда отправлюсь к Нгуену, потом по остальным.
Собираясь на Ковёр, Сергей сообщил коллегам-егерям о предложении Трена. И добавил собственный совет: «ни за что не связываться с друидом!»
Он распечатал письма. Так и есть: благодарят за предупреждение и обещают подумать. Что ж, егеря народ вольный и решать будут сами, но к нему они обычно прислушиваются…
Третье письмо было от старого егеря, которого Яська застала в Шмулевом шинке. Он, оказывается, уже успел получить предложение – причём не из Обители, а с Речвокзала, от Кубика Рубика. Сергей ухмыльнулся. Что ж, Трен действует предсказуемо…
– Ладно, Ясь, спасибо. Пойду я.
– Потом куда – на Речвокзал, ВДНХ?
Егеря нередко брали заказы через тамошних посредников, и белка, разумеется, об этом знала.
Сергей помотал головой.
– Нет, на этот раз в ГЗ.
Белка спрыгнула с качелей и подошла к нему вплотную. Встала на цыпочки и неловко чмокнула в щетинистую (последний раз брился сутки назад, в Петровском) щёку.
– Только береги себя… Кожаный Чулок!
Прыжок – и пышный, рыжий с белым кончиком хвост мелькнул, растворяясь в густой листве. Сергей проводил её взглядом и начал расшнуровывать «Ермак».
Давным-давно, наверное, ещё до изобретения колеса и выплавки меди, люди придумали это приспособление для ходьбы по рыхлой поверхности – неважно, топь это, глубокий снег или зыбучие пески. Изобретение отличалось крайней простотой и сделать его можно, что называется, на колене, из простейших материалов – для этого нужны только нож и сколько-нибудь прямые руки.
Сергей отыскал стебель древовидной лианы в два пальца толщиной, начавший уже высыхать. Разрезал на куски метра по полтора и сделал на концах глубокие насечки. Теперь пришла очередь другого материала – благо его в Лесу было предостаточно. Нарезав пучок проволочного вьюна, егерь скрутил из него жгуты и сплёл из них длинные, плоские косицы. Оставшимися жгутами он плотно замотал концы согнутых в виде петель обрезков лиан, так, что получились то ли мухобойки, то ли примитивные теннисные ракетки. Осталось соорудить из «косиц» сетку – и ковроступы (так, по аналогии со снегоступами назывались эти нехитрые приспособления) готовы.
Последним штрихом стали петли для ступней. Егерь вдел в них башмаки, потопал, потряс ногой – и остался доволен результатом.
Пришла очередь «цеплялок» – особых инструментов, в виде обыкновенных вил, только с плоскими, удлиненными зубьями, загнутыми, на манер мотыги, под прямым углом. Пару таких приспособлений он заказал у кузнеца в Петровском, а ручки выстругал на месте. Осталось приторочить цеплялки к «Ермаку» – и можно идти.
Передвигаться по Ковру привычным способом невозможно – ноги проваливаются по середину бедра, превращая каждый шаг в сущую пытку. Прибавьте к этому воду, пропитывающую глубинные слои, а так же несметные полчища насекомых и змей, обитающих в его пористой толще – и станет ясно, что без ковроступов на Ковре никуда. Они распределяют вес тела по неверной поверхности и, если и проваливаются, то едва на пару сантиметров.
Егерь поставил ногу на мох. Тот послушно спружинил, принимая вес пришельца. Между косицами проступила вода – недавно прошёл дождь, и губчатая масса была насквозь пропитана влагой. Но это было даже на руку – мокрый Ковёр держит нагрузку значительно лучше, а значит, и идти можно быстрее.
С удалением от кромки, толщина зелёного одеяла росла. Метров через пятьдесят в нём было уже не меньше метра, и от каждого шага поверхность шла волнами, будто он шёл по плотной массе силиконового геля или по поверхности пруда, накрытого толстой прозрачной плёнкой.
Что-то мелькнуло в зелёных «волнах». Пустая хитиновая скорлупа – выпуклый щит, головогруди, зубчатые короткие, очень широкие передние конечности, вооружённые прямыми когтями. Тело, составленное из широких колец и два хвоста с длинными шипами.
Останки медведки, только здоровенной, размером с кошку. Эти существа проделывали ходы в толще Ковра, питаясь насекомыми, личинками, мелкими змеями и прочей живностью. На поверхность выбирались редко – видимо, эту выгнала наверх дождевая вода, затопившая скрытые в глубине ходы и галереи.
Сергей пригляделся: пустые хитиновые оболочки были шершавыми, словно изъязвленными крошечными свёрлами.
Так и есть. Работа Пятен.
Он шумно втянул носом воздух. Пятна движутся бесшумно и к тому же, обладают способностью к мимикрии. Их выдаёт только запах, едкая вонь нейротоксина, которым Пятна парализуют добычу – от мелких многоножек до чересчур беспечного барахольщика. Парализуют, облепляют недвижную жертву и сутками остаются на месте, постепенно растворяя и поглощая ещё живую плоть.
Вроде, ничем подозрительным не пахло.
"…что ж, уже хорошая новость…"
Посочувствовав невезучему созданию, Сергей пошагал дальше, высоко задирая колени и не забывая через каждые десять- пятнадцать шагов останавливаться и старательно принюхиваться. Он пересёк площадь, оставил справа обомшелый столб, в котором едва угадывался памятник Маяковскому, и углубился в перспективу Тверской.
XVI
Засаленный кусок картона, косо висящий над дверью, гласил: «СТАРЬЁ БИРЁМ». Кому не надо, кривясь, проходили мимо, – мало ли на Речном такого добра. Кому надо – обращали внимание на аккуратно вычерченные точки над «Ё». А кто был действительно в курсе, заглядывал и вежливо здоровался.
Если было с кем. Хозяин лавчонки сидел на месте далеко не всегда – скорее, по особым случаям. Сегодня был как раз такой.
Впрочем, «лавчонка» – это громко сказано. Клетушка. Две стены нормальные, в облупленной голубенькой краске, две другие – фанера, гипсокартон, обычные для подобных времянок. Подобных в бывшем большом зале Северного Речного Вокзала столицы нарезано – не сосчитать. Попади сюда человек не понимающий – сплюнул бы под ноги: «что за клоповник»? Знающий же (а другие сюда захаживали нечасто), наоборот, понял бы, что оказан ему немалый почёт, не то, что иным-прочим.
– Здравствуй, дарагой Яцек-джан, и ты, Чекист, будь здоров!
Дядя Рубик знал с кем как здороваться.
На столе уже был собран чай, плошки со сладкими даже на вид кусочками – медовая пахлава, гата, назук.
– Прости, уважаемый, – Чекист слегка нервничал. – По какому случаю такая честь? Почему не в «Б.Г.», как обычно?
– Эээ, беге-шмеге… Сегодня разговор будет серьёзный. Там музыка-шмузыка, Мессер ваш, дурак, Светлану тискать затеет – а она с Костей-Берсерком сейчас. Парень горячий, зашибёт вашего Мессера, и ножик не поможет. Поговорим спокойно, да?
Чекист с готовностью кивнул. Яцек-Обрез, напротив, прищурился.
– Ты помнишь, конечно, что счёт у вас остался, незакрытый. А счета – это такая штюка, которые обязательно надо закрывать. Иначе люди не так поймут, э?
– Мы же, вроде договорились? – Яцек отвечал негромко. – Будут подходящие заказы – выполним в счёт долга. Мы своё слово держим.