– Ставлю задачу, бойцы: Я, Мехвод и Мессер отправляемся к этой, как её…
– Грачёвке. – услужливо подсказал Хорёк.
– Без сопливых. Мессер, дай ему в харю, чтоб не перебивал старшего по званию.
– А-а-а, гражданин начальник, не надо, за шо?!
– Отставить в харю. Значит, мы выдвигаемся к Грачёвке и производим разведку. В смысле – обнюхаем, что там и как. Обрез с Сапёром возвращаются на Речвокзал, к Рубику, докладывают, что мы тут разузнали.
А разузнали они немало. Сломленный председатель выложил все, что знал о торговле порошочками. Но, главное – рассказал про загадочного «Порченого», друида, обосновавшегося в Грачёвском парке, и по всему выходило, что это и есть беглец, которого разыскивает Петровская Обитель. А раз так – заказ наполовину выполнен, и можно требовать вторую часть аванса. Для того Чекист и посылал Яцека – выбивать деньги из неуступчивого владельца «СТАРЬЁ БИРЁМ».
– …значит, изложишь всё, как есть, получишь, что нам причитается. Потом возвращаетесь сюда и ныкаетесь вблизи посёлка. Только конкретно ныкаетесь, чтоб ни одна сволочь…
Яцек удивлённо вздёрнул бровь.
– Матка боска, это ещё зачем?
– Будете пасти гостей из Грачёвки. Может, и не будет никого, но – мало ли? Связь при необходимости – через белок.
– Погоди, командир… – встрял Мессер. – Этот терпила – он махнул в сторону председателевой избы – вроде, базарил в тот раз, что белки не берут почту в сторону Грачёвки?
Хорёк подался вперёд и хотел, было, вставить словечко – но, взглянув на Мессера, прикусил язык.
– Базлай, лишенец! – великодушно разрешил тот.
– Так белки вообще к МКАД подходить не любят! А в Грачёвку они раньше нормально письма носили, а теперь – напрочь отказываются. Говорят – воняет там как-то не так…
Чекист задумался.
– Тогда сделаем так – как осмотримся, отойдём вот сюда…
Грязный палец упёрся в карту – ещё «доприливную», испещрённую пометками так густо, что под ними с трудом угадывались очертания прежних кварталов.
– Это перекрёсток Фестивальной и Онежской улиц. Туда-то белки пойдут?
Хорёк сделал крошечную паузу и неуверенно пожал плечами.
– Ладно, на месте разберёмся. В любом случае, попробуем послать в Дружбу, белку. Вопросы есть? Нет? Тогда – полчаса на сборы и выступаем. Время пошло!
XX
В вестибюле станции Ковра не было. Свешивались с потолка фестоны проволочного вьюна вперемешку с пожарной лозой; солнечные лучи, скупо льющиеся в прожженную огнесмесью прореху, едва освещали ступени, квадратные, облицованные серым мрамором колонны, все в пятнах плесени, и трубчатые перила когда-то никелированные, а теперь облупленные, проржавевшие. Языки губчатой массы, вытекающие из дверных проёмов, ссохлись, почернели, местами превратились в труху – мхи и лишайники, затопившие центр мегаполиса, хирели без живого света.
А нет Ковра – нет и Пятен.
И повсюду сновали крысы, здоровенные, отъевшиеся на здешних обильных кормах. На глазах Сергея три пасюка деловито разодрали медведку, сильно уменьшенную копию той, чью пустую скорлупу он нашёл на краю Ковра – и громко, со вкусом, захрустели добычей. Они совершенно не боялись людей; самых наглых, сунувшихся обнюхать его ноги, егерь брезгливо отшвыривал рукояткой рогатины.
«…кстати, о ногах – надо срочно что-то предпринимать…»
У фермента, выделяемого Пятнами, есть особенность: он инертен к материалам растительного происхождения, например к льняным или хлопчатобумажным тканям, зато безжалостно разъедает кожаную обувь и одежду. Башмаки уже расползлись и висели клочьями, да и сами ноги чувствительно припекало – едкая пакость добралась-таки до живого тела.
Стараясь не прикасаться к ошмёткам Пятна, налипшим на подошвы, Сергей стянул остатки башмаков. Сдавил нарост пожарной лозы – и испытал неизъяснимое облегчение, когда вода омыла зудящие ступни.
В Лесу не очень-то походишь босиком, тем более – в подвалах и тоннелях метро. Пришлось разрывать на полосы рубашку и запасные штаны, и заматывать ноги, как портянками. В подсобке отыскался резиновый коврик – из него вышла пара подошв. Привязанные к ступням, они превратились во что-то вроде шлёпанцев-вьетнамок.
Теперь следовало решить, что делать дальше. Сергей принюхался – из прорехи в Ковре тянуло кислотной вонью. Значит, Пятна никуда не делись – они здесь и ждут жертву.
Из того, что он слышал о повадках этих созданий (если вообще можно говорить о «повадках» куска плотоядной плёнки размером с половину баскетбольной площадки) выходило, что так просто они от него не отстанут. Если понадобятся – будут караулить несколько часов, может даже суток.
«…ну, ждите, ждите. А мы поищем другой выход…»
Сергей запустил руку в трофейную сумку – от боекомплекта «шайтан-трубе» осталась единственная бутылка. Чтобы прожечь дорогу до края Ковра – маловато.
Схема станции нашлась на доске, в комнатёнке, где сидели когда-то продавщицы транспортных карт. Судя по ней, имелось ещё два выхода, причём ближайший – совсем рядом, в другом конце подземного перехода. Но этот вариант отпадает: Пятна совсем рядом, и не стоит испытывать судьбу, затевая игру в кошки мышки.
Второй выход располагался гораздо дальше, и главное – за пределами Ковра. Но, чтобы добраться туда, надо сперва спуститься по эскалаторной галерее, потом пройти по длиннющей платформе (ещё неизвестно, есть ли там свободный проход!) и пробиться наверх через паутину корней и ползучей растительности. И, уже наверху, отыскать, а может, и прокопать заново лаз в слежавшихся грудах бетонного крошева – здание вестибюля давным-давно развалило в хлам проросшее сквозь него дерево.
«…перспективка, прямо скажем, не радужная…
…а что, есть другие?..»
Круг жёлтого света от фонарика-жужжалки скользнул по наклонной, уходящей в черноту бетонной трубе – «Маяковская» относилась к станциям глубокого залегания. Повсюду мерзость запустения: пластиковая облицовка давно превратилась в плесень, эскалаторные ленты оборвались и провалились, ходы обслуживания под ними, намертво закупорены грудами железного хлама.
Егерь подтянул верёвки, скрепляющие «вьетнамки», проверил, легко ли вынимается из чехла на рюкзаке лупара – и полез вниз, нащупывая рукояткой рогатины проход в хаосе перекошенных ступеней, ржавых шестерней и стальных балок.
От величественного облика станции остались одни воспоминания. Полосы нержавеющей стали, обрамлявшие квадратные колонны, свисали, как попало, словно рёбра кита, натыканные кое-как небрежным великаном. В одном месте в стене зиял огромная пролом, и высыпавшаяся груда земли завалила пути вместе с частью перрона.
И повсюду, куда падал свет – вода, тяжёлая, словно жидкое чёрное стекло. На платформе она стояла выше колен, приходилось двигался очень осторожно, нащупывая дорогу рукояткой рогатины. Под неподвижной, словно покрытой мазутной плёнкой, поверхностью вполне могли скрываться провалы, и одному Лесу известно, что там – груда щебня, перекрученные железяки, или край бетонной плиты, ощетинившийся арматурой?
Сергей посветил вверх. Слабенький фонарик не добивал до сводов, но и без того было ясно, что знаменитые мозаичные плафоны не сохранились. Кусочки смальты, из которых складывались самолёты, яблоневые ветви, спортсменки и стратостаты, главное украшение «Маяковки», трескались под подошвами «вьетнамок».
То тут, то там по стенам и колоннам лепились пупырчатые гроздья светящихся грибов. От их трупно-зелёного мерцания окружающая тьма становилась ещё гуще, и казалось, что не грибы это вовсе, а что-то другое. То ли болезненные наросты на теле мертвеца, испускающие гнилостное свечение, то ли фосфоресцирующие глаза неведомых тварей, скрытых в стенах и наблюдающих оттуда за жертвой, безвольно бредущей в западню.
Сергей помотал головой, гоня наваждение. Но чуйка протестовала – ворочалась, свербела, скреблась, предупреждая… о чём? Уж точно не об угрозе, исходящей от светящейся мерзости на стенах. В подземельях Леса встречалось и не такое: к примеру, Рот, поражающий жертвы инфразвуковым визгом, обитатель перегонов Люблинско-Дмитровской линии метро.
Но куда деться от раздражающего, как соринка в глазу, предчувствия близких неприятностей?
Попадались и гнёзда грибочервей, обычных обитателей подземелий Леса. От них следовало держаться подальше: укоренённые, подобно морским актиниям, эти создания «выстреливали» собой на два с половиной метра, впивались в жертву круглыми, обрамлёнными мелкими зубами пастями и вырывали куски плоти. Конечно, такие раны не смертельны – но кому охота щеголять глубокими оспинами на физиономии?
Зато на вкус грибочерви выше всяких похвал, и Сергей даже пожалел, что сейчас не время задержаться и набрать немного на ужин. Обжаренные в пряностях, они напоминали креветок и недурно шли под сидр, пиво, и даже коньяк, до которого егерь был большой охотник.
Конец платформы был уже близко. В свете жужжалки угадывался высовывающийся из правого тоннеля хвост состава, да торчала из воды будка дежурного по эскалатору. До неё оставалось не больше двадцати шагов, когда за спиной послышался негромкий плеск.
Егерь обернулся, поскользнулся на слое ила, устоял на ногах, едва не потеряв при этом «вьетнамку» – и зашарил по воде лучом. А звук повторялся снова и снова – отражался от гулких сводов и стен, рассыпаясь каскадом всплесков помельче, словно кто-то грёб парой вёсел, с каждым взмахом стряхивая с лопастей звонкие капли.
Сергей негромко позвал: «кто там, отзовись!» В ответ из темноты прилетел протяжный хруст – что-то большое надвигалось на него, по пути кроша жёсткими боками углы колонн. Егерь направил фонарик навстречу звуку – и замер.
На «Маяковской», оказывается, обитали не только грибочерви.
Тварь поражала воображение. Массивный панцирь, защищающий переднюю часть туловища, собранного из широких хитиновых колец. Заострённый кончик вытянутой головы раскрывался, словно грейферный захват – его четыре челюсти щёлкали, оглушая рассыпчатым кастаньетным стуком. По бокам клюва пасти подрагивали две пары мясистых щупалец.